– Ведь какой-то товарищ с загорелой внешностью купил старый «Форд», – размышлял Борис. – Поджег его за городской чертой, налил на переднее сиденье говяжьей крови, истыкал ножом сидушку и очки Каролины в машину подкинул, чтобы уж точно нашли. Это ж явно инсценировка убийства. Кто-то это сделал, а главное – с какой-то целью. Почему бы не с целью своровать красивую эффектную женщину, которая будет стоить верблюдов эдак сто.
– Сколько?! – удивился я.
– Ну не знаю, какие там у них цены?
– А Фролов? Он же похож на портрет, и «Форд» у него…
Борис энергично замотал головой, показывая, что веду я не туда.
– Василий Ильич в свое время взял фамилию жены, он урожденный Лифшиц. Так что фенотип у него правильный, а вот продавец его не опознал. Машину их мы, кстати, тоже нашли. Действительно в гаражах была. Удалось не только саму машину отыскать, но даже ее ремонтника вытрезвить, который показал, что «Форд» находится у него с утра шестнадцатого ноября.
– Значит, Фроловы… – начал я, но Борис снова прервал меня.
– Их художествами пусть отдел по экономическим преступлениям занимается. Мне это до лампочки, – с досадой проговорил подполковник. – Столько времени на них потратили, а оказалось, все дело в том, что у них туча махинаций по грантам. Когда-то Фроловы сотрудничали и с Каролиной, так что их буддизм имел под собой очень материальную основу. А потом один из распилов вскрылся, и Ирина Михайловна вынуждена была уволиться из Института связи, чем незамедлительно воспользовалась Каролина: напрягла все свои связи и возглавила кафедру. А Ирина Михайловна обиделась. Вот и вся история. Тут к версии Виктории претензий нет: Фроловы действительно прощупывали почву для нового сотрудничества в своей переписке. Но это не то, что мы искали.
– Чего ж тогда Фроловы так юлили? – просто уже ради любопытства поинтересовался я.
– Потому что Каролина действительно заезжала к ним – у них и отпечатки имеются, и чашка, из которой она пила, со следами ее помады. Но сами они не знали, что оказались последними людьми, видевшими Каролину живой. Вот и открещивались. Думали, что мы пропавшие гранты ищем.
Борис достал блокнот, давая понять, что о профессорской семье говорить больше нечего, и указал на дверь.
– Здесь у вас есть экземпляры поинтересней. Помнишь парня, который вышел последним?
Конечно, я помнил, это был Самандар: самый скромный из всех моих ребят, которого я про себя прозвал оксюмороном из-за сочетания несочетаемого: «застенчивый афганец».
– Так вот… – Борис начал читать из блокнота. – Когда этому Самандару было тринадцать лет, его родители поехали на свадьбу в соседний город, а он остался дома с младшими сестрами. В этот день на дом и напали бандиты с целью ограбления, а этот тринадцатилетний пацан полчаса один оборонял дом, постреливая из разных окон, разным оружием, чтобы создать видимость наличия в доме нескольких мужчин. Потом, конечно, соседи подоспели, отбили. Но двое из нападавших уйти уже не смогли. Как думаешь, кто их подстрелил? Всего же нападавших, по оценкам полиции, было пятеро, и все вооружены. Нормально? Вот что мне думать, когда у тебя такие курсанты?
Я молчал. Вопрос о том, какие у меня курсанты, волновал меня с самого первого дня работы. Впервые в жизни я столкнулся с людьми, настолько отличающимися от меня самого. Мы словно жили в параллельных вселенных, а не в разных государствах.
Лингвострановедение
– Товарищ подполковник, это не вы забрали материалы из-под пломбы на кафедре? – В кабинет заглянул следователь Садыков.
Упс, вот про этот момент я совершенно забыл. Если честно, заложить Эльвиру Руслановну Борису я собирался со вчерашнего дня, но банально замотался.
– Саш, – обратился ко мне Борис. – А котов в программе нет? В смысле, есть ли у этой Эльвиры Руслановны домашние животные?
По моим сведениям, котов у ученой дамы не было, зато имелась кошка Василиса.
– Садыков, у тебя удостоверение с собой? – со всей серьезностью спросил Борис.
– Так точно, – подтвердил Садыков.
– Ну переложи в нагрудный карман и езжай с обыском, товарищ капитан.
Борис едва сдерживал смех. Похоже, с легкой лапы кота Филиппа тема «Садыков на обыске» стала одной из любимых шуток всего отделения. Капитан изменился в лице, но промолчал и только слегка позеленел от злости. Однако начать исполнять поручение начальства капитан не успел.
– Что ж вы творите такое? – В кабинете появилась Эльвира Руслановна. Впервые я услышал, как она кричит высоким надтреснутым старческим голосом: – Я такой же автор методики, как и Каролина! С какой стати я не имею права забрать документацию к курсам?
Борис пытался успокоить ее, но она только больше распалялась:
– В сущности, здесь двое авторов – я и Каролина! Каролина, конечно, сделала больше. Она молодая, чувствует конъюнктуру, знает, как подать материал, как его потом продать. Но в основе разработки – мои уроки. Система глагола, таблицы вида – это все мое. А эти двое новых «соавторов», – женщина показала пальцами кавычки и выразительно посмотрела на меня. – Это вынужденные меры. Я не собираюсь отдавать не пойми кому то, что собирала всю жизнь!
Борис мельком глянул на меня, и мне ничего не осталось, как опустить глаза в знак согласия с тем, что говорит Эльвира Руслановна.
– То есть, уважаемая госпожа Камалова, вы хотите сказать, что сейчас единственный полноправный автор методики – это вы? – спросил Борис участливо и как-то даже задушевно, но преподавательница разгадала его маневр.
– Пока Лина не объявится, живой или мертвой, материалы методики остаются у меня. Можете обыскивать, можете сажать меня, арестовывать. Попробуйте! Мне семьдесят семь лет, и мне терять нечего!
Женщина развернулась и, несмотря на просьбу Бориса остаться, гордо вышла из кабинета, демонстративно хлопнув дверью.
– Ох уж эти генеральские вдовы, – вздохнул Борис. – Ты давай, про Алибабу мне расскажи. Что? Кто? Зачем? Через минуту, – попросил следователь и начал куда-то звонить, жестом показав, чтобы я оставил его одного.
К сожалению, сказать про Алибабу кроме того, что это бывшая репутационная потеря Каролины, мне было нечего, но Борис знал об этом и без меня. Я посмотрел на часы: половина одиннадцатого. Через час Вика приземлится в Москве. Отлично. Вот пусть и рассказывает.
Набрав ветеринарную клинику, я выслушал, что моему коту заметно полегчало и врач предлагает забрать страдальца сегодня же вечером, отвалив за его содержание в клинике порядка десяти штук. Перспектива остаться без крыши над головой, которая замаячила передо мной сегодня утром, кажется, отступила, но вот платить за эту самую крышу мне в этом месяце будет решительно нечем. Прекрасно! Вот это я подзаработал!
Воспользовавшись возникшей паузой, я отправился в жилой корпус. Меня беспокоил второй больной, который, как заверял Мачихо, все еще был мертвецки пьян и не приходил в сознание со вчерашнего вечера: что-что, а вот пить мои орлы точно не умеют.
Комнату Мохаммада найти было проще простого: рядом с ней выставили пост из двух пятикурсников славянской внешности, которые даже меня отказались пропускать без письменного разрешения от следователя или майора Мачихо.
На мой вопрос, как чувствует себя их подопечный, мне лишь лаконично ответили: «Дрыхнет».
Несолоно хлебавши, я отправился обратно на учебный этаж, но меня перехватили Ахмадшах и Билал.
– Преподаватель, что-как Мохаммад? – выпучил глаза Ахмадшах.
– Все будет хорошо, не переживайте. Но, конечно, будет рапорт.
При слове «рапорт» ребята сникли, но тут же задали второй волновавший их вопрос:
– Пачиму проблема, преподаватель?
– Какая проблема?
– Почему сочинения проблема?
«А, вон вы о какой проблеме», – подумал я и решил спросить их напрямую:
– Зачем вы описали путь «Кабул – Волгоград»?
Парни переглянулись непонимающе.
– Что плохо, товарищ преподаватель?
– А что тут хорошего, объясните мне?!
– Висе нормально, – пожал плечами Ахмадшах, как будто и вправду не понимал. – Нужно было глагол «ехать». Нужно было о России, чтобы преподаватель сказал «хорошо». Нужно об Афганистан, чтобы курсанты сказали «понятно». Кабул – Волгоград это всем хорошо и всем понятно. Почему проблема?
– А зачем вы написали, где обходить таможню?
– Как? – снова искренне удивился Ахмадшах. – Там висе так ходят. Я на границе служил. Кундуз знаешь? Вот там. А Билал Хайратон работал, наркотики ловил.
Билал активно закивал, улыбнулся, и руки его приняли положение, как будто он держит автомат.
– Ну хорошо. А хотя бы про взятки пограничникам можно было не писать?
– Патаму что, Саша-джан, ты спросил, как мы живем. Ты сказал – интересно. Мы тебе рассказать. Это важно. Вы – наш дорогой преподаватель, Саша-джан. Не знаете, как мы живем, а теперь будете знать. Кашмир знаешь?
– Конечно, знаю.
– Вот, у Кашмира семья бедный. Сюда ехать денег нет. Он Панджа служил. Больше всех бандит поймал. Они ему хотели деньги давать. Дом в Кабуле давали. Доллары в сумке давали. Кашмир ничего не брать. Никогда. Его генерал лично денга платил, чтобы Кашмир учиться поехал. Большой человек будет. Очень умный, честный.
– А Мохаммад… – вступил Билал. – Отец Мохаммада умер. Падеж номер два. Бабах!
Билал показал руками взрыв и тут же вскинул воображаемый автомат, изображая перестрелку.
– Бомба? – спросил я.
– Фугас, – поправил он. – Отец Мохаммада в полиции служил. Талибы стрелять. Два часа стреляли. Его отец ловил бандита. Поехал, а там фугас – все. Мохаммад сказал, будет бороться: всех талибов бабах. Пошел в армию. Он только один мужчина в семье. Но это важно – защищать родину.
Бог ты мой! От этих корявых, но таких правдивых рассказов все мелкие волоски на теле встали дыбом. Я смотрел на этих двоих деятелей и думал только об одном: не разреветься бы, как нервной дамочке, хотя, если честно, глаза были на мокром месте.
Как живут эти люди? Кто они такие, я все спрашивал себя. Какие тайны хранят эти черные глаза? Да вот они – тут сейчас передо мной как на ладони. Они честно описали свою реальную жизнь, раскрылись, признались, какие на самом деле порядки царят там, где они живут, и с чем им приходится бороться каждый день. Они действительно доверяли мне, они признали, что я их преподаватель. И кстати, во многом они правы: лингвострановедение, или знакомство со страной изучаемого языка, – дисциплина, требующая точности сведений.