И улыбается.
– Вы очень симпатичны мне, Дариа, хотя и кое-что скрыли.
– Скрыла?
– Помните, я спросил вас вчера о Брюгге?
Улыбка Дарлинг по-прежнему непробиваема.
– Что-то припоминаю…
– Вы сказали, что не были в Брюгге, а ваш Исмаэль, получасом позже, сообщил мне прямо противоположное. Он выступал там пару лет назад, и вся его семья находилась с ним. Вы и девочка – его семья, не так ли?
– Да. И кошки тоже. Но я не говорила вам, что не была там.
– Разве?
– Вы ведь сформулировали свой вопрос по-другому. Вы намекнули на то, что якобы видели меня, не уточнив, где именно. И добавили, что у вас хорошая память на лица. А я всего лишь сказала, что она вас подвела.
– То, что вы не видели меня, вовсе не означает, что я не видел вас.
– Где же?
– Э-э… Маленькая кофейня под названием «Старая подкова».
Почему он назвал именно это место, а не, к примеру, Рыночную площадь или башню Белфорт, где толкутся тысячи людей? Почему не упомянул «Королеву ночи»? Потому что «Старая подкова» была местом, где Альваро видели в последний раз.
– Что-то не припомню такой кофейни… Это ведь простительно? Мы много путешествуем, и если бы я запоминала все заведения, где приходилось пить кофе… Уфф… Это какое-то особенно выдающееся место?
– Просто кофейня…
– Знаменитая тем, что вы увидели в ней меня? Поверьте, я не совершила ничего противозаконного. Ни в Брюгге, ни где-либо еще. Меня не разыскивает Интерпол, за мной не ведут охоту ни ФБР, ни… та организация, которую в мире привыкли называть КГБ, и… у меня безупречная биография.
Субисаррета повел себя как дурак. Улыбка Дарлинг – совсем близко, она сверкает на солнце подобно золотой рыбке в прозрачных водах, но подцепить ее на крючок не представляется возможным. Так же как и саму русскую.
– Охотно верю вам, Дариа.
– Знаете что? С русскими именами вы справляетесь не очень. Зовите меня Дарлинг, это не так режет слух. А вас я все же буду звать инспектор. Чтобы не забывать, что вы всегда находитесь при исполнении. И любое, сказанное мной слово, может обернуться против меня.
– По-моему, вы излишне драматизируете. К вам у меня нет никаких претензий.
– Надеюсь. Инцидент с Брюгге можно считать исчерпанным?
– Разумеется.
С тех пор как «Candela Azul» покинула причал, прошло минут десять, а Субисаррета еще не видел ни Исмаэля Дэзире, ни маленького ангела. Есть ли на яхте еще кто-нибудь, кроме семейки из Швейцарии? Наверняка. Управлять яхтой – большое искусство, вряд ли оно по силам саксофонисту и восьмилетней девчонке. Отсюда, с кормы, яхта просматривается лишь в незначительных подробностях, единственное, что видит Субисаррета, – небольшой столик прямо перед трапом, ведущим вниз (к каютам или каюте), и три складных деревянных кресла из комплекта садовой мебели. На каждом из них лежит по веселенькому клетчатому пледу.
– Вы поможете мне открыть вино, инспектор?
– Конечно.
Пока Икер возится со штопором и бутылкой, Дарлинг достает из корзины фрукты, орешки и тонко нарезанный сыр; последними извлекаются два узких высоких бокала. После того как импровизированный стол накрыт, Дарья садится на ближайшее к трапу кресло и забрасывает ногу на ногу.
– Отличный день, не правда ли, инспектор?
– Для меня он был довольно хлопотным. Учитывая вчерашний вечер и обстоятельства, при которых мы с вами познакомились.
– Убийство, ах да… Как продвигается расследование?
– Расследование только началось, так что вопросов больше, чем ответов. Хотя и вскрылись некоторые любопытные подробности…
– Относительно покойного?
– И покойного тоже. А так же кое-кого из его окружения. Гостиничного окружения, я имею в виду.
Лицо Дарлинг по-прежнему безмятежно, глаза полуприкрыты. Она наслаждается солнцем и легким бризом, и ничто не может этому помешать, а уж тем более такая малость, как разговор об убийстве.
– В преступлении замешан кто-то из обслуги?
– Я бы не был так категоричен, но… Скажем, кто-то из обслуги знает об убийстве больше, чем кажется на первый взгляд. Вам знаком Виктор Варади?
– Кто это?
– Ночной портье «Пунта Монпас». Скромный юноша с длинными волосами, любитель мармелада. И кажется, любитель кошек.
– Погодите… Я знаю этого юношу. Несколько дней назад он передал две маленькие банки консервов для наших ориенталов.
– Зачем?
– Откуда же мне знать?
– Вы не просили его купить консервы?
– Нет, конечно. Я думаю, это был жест симпатии. Тем более вы сказали, что портье – любитель кошек. Это все объясняет.
– Ночной портье был знаком с вашими кошками?
– Не думаю. Кошки ведь остаются в номере, когда мы уходим на прогулку.
– Вы запираете их?
– Мы закрываем номер.
– И из номера не выходят?
– Мы закрываем номер.
– Девочка искала одну из ваших кошек в номере, где произошло убийство, – Субисаррета еще не решил, стоит ли говорить Дарлинг о вторжении ориенталов к Виктору Варади на ресепшен. – У нее были основания для поисков?
– Лали ведь никого там не нашла, не так ли? Кошки были со мной.
А еще – с Виктором Варади в утро убийства. Он поднимался по лестнице, а кошки сопровождали его, точно так же… как сопровождали саму Дарлинг прошлым вечером! Субисаррета как-то упустил этот момент из виду, но теперь почему-то вспомнил.
Кошачий эскорт имел место в обоих случаях. Но в случае с Виктором он закончился окровавленной рубахой в корзине с грязным бельем. Что за тварей привезла эта семейка в расслабленный летний Сан-Себастьян?
– Судя по всему, это какие-то необычные кошки…
– Мы очень привязаны к ним, – уходит от прямого ответа Дарлинг. – Я и дети.
– Дети?
– Простите… Я так давно с ними, что привыкла считать Ису ребенком. Хотя он, конечно, никакой не ребенок. Вполне взрослый и самостоятельный человек.
– Насколько давно?
– Последние пять лет мы не расстаемся. С тех пор как погибла их мать.
– Она была вашей родственницей? Подругой?
– Можно сказать и так. Подругой, да.
– Настолько близкой, что вы добровольно взвалили на себя заботу о ее детях?
– Настолько. И… я бы не хотела это обсуждать.
Лицо-папоротник все еще кажется безмятежным, но что-то в нем неуловимо изменилось. Женщина с фотографии, впервые увиденной Икером в номере саксофониста, имеет какую-то странную власть над членами своей семьи, – даже мертвая. Да и считают ли они ее мертвой? Ведь на невинную реплику Субисарреты, что мать гордилась бы талантливым сыном, последовал ответ: «Надеюсь, она гордится».
Вот так, «гордится» в настоящем времени, не больше и не меньше.
Оказывается, Дарлинг курит.
Не сигареты – самокрутки. Это легко понять по темно-коричневой бумаге и запаху, отличному от обычного сигаретного. Запах чернослива кружит голову Субисаррете, а может, она кружится из-за маневра, который только что совершила яхта, огибая левую оконечность острова Санта-Клара. Инспектора обдает брызгами; фрукты, орешки и сыр смещаются к краю стола, бокалы вот-вот готовы упасть. Субисаррета подхватывает их, а Дарлинг – распечатанную бутылку с вином. И все же уследить за всем не получается: какой-то небольшой предмет, ослепительно сверкнув на солнце, со стуком падает на палубу.
Портсигар.
Тонкий, с изысканным рисунком на верхней крышке, Икер успевает рассмотреть несколько пальм, какие-то строения, фелюгу и парочку на верблюде. Типичный ближневосточный пейзаж. Судя по звуку, который издал портсигар, соприкоснувшись с палубой, сделан он не из алюминия. Металл подороже, скорее всего, серебро.
Подняв портсигар, Икер несколько секунд держит его в руках, прежде чем отдать Дарлинг. Обратная его сторона не менее интересна: довольно подробная и в то же время стилизованная карта части какого-то материка. Перед глазами Субисарреты проносятся SYRIA, LEBANON, SAUDI ARABIA.
Lebanon, должно быть, Ливан, через него, как и через остальные страны, пунктиром проходят линии, напоминающие проложенный на карте маршрут.
– Интересная вещица…
– Старинная, – замечает Дарлинг. – Она со мной уже много лет.
– Тот, кто управляет яхтой, не слишком внимателен к пассажирам, вы не находите? А кстати, кто ею управляет?
– Парень из местных. Хозяин яхты порекомендовал его мне как человека, хорошо знающего свое дело.
– Так это не ваша яхта?
– Конечно, нет, – снова эта улыбка! – Я не настолько богата, чтобы содержать яхту. Она принадлежит моему старинному приятелю.
Странно, но упоминание о приятеле не очень нравится Субисаррете. И что это означает – «старинный приятель»? Сколько должно пройти времени, чтобы приятель стал старинным? И какие отношения связывают его и русскую? На почве чего они подружились, если речь идет о дружбе? А если не о дружбе? Именно эта мысль и неприятна инспектору, что-то подобное он испытывал в начале романа с Лусией, когда она вскользь упомянула о своем давнем воздыхателе по имени Эстебан, ничтожном типе, оказавшемся администратором зала в супермаркете. Место работы Эстебана Икер выяснил самостоятельно и даже ездил взглянуть на то, как этот перец рассекает супермаркет на дешевых роликах. Ничего выдающегося он не увидел, и ревность к Лусииному бывшему тут же сошла на нет. А ведь первое упоминание о лохе-роллере вызвало у Субисарреты именно ревность.
Но нельзя же всерьез говорить о ревности сейчас?
Конечно, нет.
– Ваш приятель живет в Сан-Себастьяне?
– Нет, но у него здесь дом. И иногда он зимует здесь, если выдастся свободный месяц или полтора. Правда, это случается очень редко. Мой приятель – чрезвычайно занятой человек.
– И он не предложил вам поселиться у себя? И вашим кошкам… Было бы намного комфортнее в доме, чем в гостинице, где нет условий для содержания животных.
– Я не люблю обременять своих друзей. Тема закрыта или вам бы хотелось узнать имя приятеля?
Еще бы не хотелось! Узнать имя, а еще лучше – род занятий таинственного владельца яхты означало бы лучше узнать саму Дарлинг. Но Субисаррета решает не демонстрировать неуместное любопытство.