– Что вы! Ваша частная жизнь меня, как инспектора полиции, не интересует.
– А что вас интересует как инспектора полиции?
– Девочка.
– Лали?
– Мы говорили об этом вчера… Мне бы хотелось расспросить ее о мужчине из двадцать шестого номера.
– Лали все время находилась со мной или с Исмаэлем. Или с нами обоими…
– Но я застал ее в номере убитого в полном одиночестве, разве нет? Судя по всему, она любознательный и смышленый ребенок. И к тому же довольно общительный. Вдруг она знает что-то, чего не знаете вы?
– Вряд ли.
– И все же я хотел бы поговорить с ней.
– Хорошо, – сдается, наконец, Дарлинг. – Вы хотите допросить ее прямо сейчас?
– Поговорить! – Субисаррета молитвенно складывает руки на груди. – Ни о каком допросе и речи быть не может. Это будет дружеская беседа…
– Я могу при ней присутствовать?
– Мне бы хотелось поговорить с ней с глазу на глаз, но… как вам будет угодно.
– Хорошо. Может быть, все же вина? Раз бутылка уже откупорена?
– Пожалуй.
Только теперь Субисаррета обращает внимание на винную этикетку, «ARO» написано на ней. Совсем небогатая гражданка Швейцарии в состоянии позволить себе вино ценой в двести евро за бутылку. Но не только это удивляет (а лучше сказать – потрясает) инспектора. Красное сухое «ARO» всегда было любимым вином Альваро Репольеса, – вот почему Икер хорошо осведомлен о цене. Пару бутылок Альваро прихватил даже в Доломитовые Альпы. Но почему из всех возможных вин Дарлинг выбрала именно это?
– Я смотрю, вы разбираетесь в испанских винах, Дарлинг.
– Совсем не разбираюсь.
– И тем не менее выбрали одно из лучших.
– Мы как-то пили его с моим приятелем… Тем, кому принадлежит яхта. Мне оно понравилось, и я запомнила название. Вот и все.
Дарлинг протягивает наполненный бокал к такому же наполненному бокалу инспектора. И после того, как они с тихим звоном соприкасаются, произносит:
– Ваше здоровье, инспектор. Желаю вам побыстрее схватить убийцу.
– Не думаю, что это будет просто. Слишком запутанное дело.
– Мне почему-то кажется, что вы его обязательно распутаете…
– Хотелось бы в это верить… Я ведь спросил вас о вине не просто так.
– Нисколько не удивлена. Инспекторы полиции ничего не делают просто так, не правда ли?
– Это не потому, что инспекторы полиции одержимы желанием доставить неудобство хорошеньким женщинам. Просто «ARO» – любимое вино моего друга, очень известного художника. Альваро Репольес. Никогда о таком не слышали?
Сделав пару глотков из бокала, Дарлинг смотрит сквозь него на Субисаррету.
– Нет. Не слышала.
– Исмаэль сказал мне, что вы собираете картины…
– Когда это он успел?
– Вчера, после того как вы покинули нас, мы довольно содержательно поболтали. О том о сем. А живопись, как-то пришлась к слову.
– Вообще-то, Исмаэль не такой уж большой любитель живописи.
– Он сказал, что любитель живописи как раз вы.
– Что ж, это правда. У меня в коллекции есть несколько любопытных испанцев. Но… Как вы сказали? Альваро…
– Альваро Репольес.
– Альваро Репольес в их число не входит. А что, имеет смысл познакомиться с ним и посмотреть его работы?
Можно ли доверять лицу-папоротнику? За время их беседы некое подобие волнения возникло на нем лишь однажды, когда Субисаррета упомянул покойную мать девчонки и Исмаэля. Все остальное время оно оставалось безмятежным, безмятежно и сейчас.
– Вряд ли вы сможете познакомиться с ним, Дарлинг. Дело в том, что Альваро пропал несколько лет назад.
– Что значит «пропал»?
– Уехал из города и не вернулся. И все мои попытки обнаружить его оказались безуспешными.
– Вы же инспектор полиции…
– Я занимался этим делом как частное лицо.
Щелкнув маленькой изящной зажигалкой, Дарлинг прикуривает очередную самокрутку. И у Субисарреты снова начинает кружиться голова: так силен дух чернослива, а может, вишни, или чего-то еще, трудноуловимого, но притягательного. К тому же в нем возникает желание рассказать Дарлинг о мальчике Альваро, и о мальчике Икере, и о солнечной стороне улицы Эскарос. И о кафедральном соборе, о птичьей клетке, о деде с бабкой, и о матросском костюме, спрятанном в шкафу. Рассказать обо всех своих, по-детски невинных, страхах; о подростковых фантазиях, которые невинными не назовешь. Ни одна женщина, включая Лусию, так и не смогла спровоцировать Икера даже на копеечную откровенность, а эта русская…
Этой русской не нужны его откровения. Она пригласила инспектора на яхту из вежливости. Чтобы закрыть вопрос с Лали и раз и навсегда избавиться от Икера в будущем. Сан-себастьянском или каком-то другом.
Любом другом.
Даже осознание этого факта не остановило бы Субисаррету. Останавливает мысль об Исмаэле. О его вчерашнем визите к Виктору Варади. Не будь его, лужайка с папоротником осталась бы девственно-чистой. Но неаккуратный Исмаэль Дэзире наследил на ней, оставил после себя битое стекло и куски тряпья со ржавыми пятнами. Оба они – и Дарлинг, и саксофонист демонстрируют нежную привязанность друг к другу и проживают жизнь под семейным лозунгом «Мы никогда не расстаемся». Это вовсе не означает, что Дарлинг пряталась в багажнике Викторова «форда», в то время как Исмаэль выманивал его на улицу. Но она, наверняка, в курсе всех его дел.
– …Я понимаю вас, инспектор. Понимаю и сочувствую. Терять близких друзей тяжело. А… что стало с картинами вашего друга?
Самое время посокрушаться о том, что, сосредоточившись на поисках Альваро, Икер не уделил должного внимания судьбе его картин. Блокноты – вот что интересовало инспектора, только из них можно было выудить информацию, если таковая имелась. Только они могли отразить все, что видели глаза Альваро: людей и события. А картины слишком абстрактная вещь. Некоторые из них, насколько известно Субисаррете, хранятся в частных коллекциях. Некоторые – в галереях. Что-то купили музеи современного искусства в Бильбао и Мадриде. Несколько недописанных полотен осталось в мастерской на Сан-Роке, – и это все, что известно Субисаррете о картинах Альваро.
– …Думаю, что их судьба сложилась более благоприятно, чем судьба моего друга.
– Вы вычеркнули его из списка живых, инспектор?
– Я смотрю на вещи реально. Если человек на протяжении долгого времени не дает знать о себе даже самым близким… Хорошего не жди.
– Я бы не стала терять надежду. Обстоятельства бывают самыми разными. Поверьте.
– Личный опыт?
– И личный тоже. Моя нынешняя жизнь кардинально отличается от той жизни, которую я вела на родине. И многие из тех, с кем я была дружна когда-то, даже не знают, где я сейчас. Но так лучше для всех.
– Ваша жизнь на родине была так невыносима, что от нее стоило отказаться?
– Она была… скучна.
– А сейчас?
– Сейчас она – какая угодно, но только не скучная.
– Чем вы занимаетесь, Дарлинг?
Невинный вопрос, на который следует такой же невинный, хотя и расплывчатый ответ:
– Декоративно-прикладное искусство. В основном африканское. Я – эксперт, и довольно неплохой.
Лужайка с папоротником приобретает все более неказистый вид, и Субисаррете это совсем не нравится. К битому стеклу и ржавым тряпкам присоединились теперь еще и клочки бумаги. Бренные останки брошюры по искусству Бенина и аукционного каталога – вот что это такое.
– Удивительно.
– Что именно удивительно?
– В багаже убитого обнаружился аукционный каталог и брошюра по искусству Бенина. Это ведь Африка?
– Да.
– Странное совпадение ваших с покойником пристрастий, вы не находите?
– Нахожу, – самообладанию Дарлинг можно только позавидовать.
– Будь вы на моем месте, что бы вы подумали?
– Что потенциальная подозреваемая… Если вы считаете меня подозреваемой… Поступила крайне неосмотрительно, оставив эту печатную продукцию на месте преступления. Но лично я никогда не поступаю неосмотрительно и всегда взвешиваю риски.
– Я не считаю вас подозреваемой… Просто пытаюсь понять, почему так много Африки в одной отдельно взятой гостинице. Кстати, об Африке… Исмаэль – африканец, не так ли? Но вы говорили, что его мать русская.
– Я сказала, что мать Лали – русская. А Исмаэль ее приемный сын.
– Так он африканец?
– Конголезец.
Конголезец. В недавнем разговоре с Энеко тоже упоминалось Конго. Как одна из стран, где распространен культ бвити, основанный на пожирании наркотического растения ибоги. Еще одна ниточка, которая тянется прямиком к Альваро-Кристиану, этих ниточек становится слишком много!..
– И каким образом конголезец попал в европейскую семью?
– Вряд ли эта история прольет свет на произошедшее в отеле.
– Охраняете частную жизнь вашего клана?
– Разве это не естественное человеческое желание?
– Согласен. Так вы не общались с тем парнем? Ночным портье Виктором Варади?
– Ничего, что выходило бы за рамки дежурной вежливости. Мы здоровались с ним так же, как с любым другим портье на ресепшене. А… что не так с этим самым Виктором?
– Он дежурил в ночь, когда произошло убийство. Вашему Исмаэлю даже удалось поговорить с ним ранним утром… Исмаэль сам сказал мне об этом.
– И?
– А потом он исчез.
– После разговора с Исмаэлем?
– Нет. Он сдал свою смену позже, но вечером так и не вышел. И никого не предупредил, что не придет, хотя все характеризуют его как исполнительного работника.
– Вы считаете, что он каким-то образом причастен к убийству?
– Он мог стать свидетелем происшедшего…
– Мо!..
Крик маленького ангела, появившегося внезапно, заставляет Субисаррету вздрогнуть; что значит ее требовательное «мо»? Девчонка обвивает шею Дарлинг руками, исподлобья глядя на инспектора.
– Куда ты пропала, Мо?
Вот оно что: «Мо» – еще одно имя Дарлинг, третье по счету.
– Никуда я не пропала, – Дарлинг целует ангела куда-то в подбородок. – Просто разговариваю с нашим гостем. Вы ведь уже знакомы, да?