– Значит, ты назвала его Хлей?
– Да.
– Вообще-то, его зовут Кристиан. Кристиан Платт.
– Его зовут Хлей, – упрямится Лали. И снова приоткрывает рот – уж не для того ли, чтобы выпустить очередную порцию насекомых, змей и голодный львиный прайд?
– Хорошо-хорошо. Пусть Хлей, – это похоже на капитуляцию, но еще одну порцию неприятных звуков инспектор точно не вынесет. – Значит, он испугался?
– Чуть не свалился с лестницы.
– Не очень-то это вежливо…
– Зато смешно.
– Положим, ничего смешного я не нахожу. И что ты сделала потом?
– Сказала ему, что Иса может делать, что хочет.
– Так и сказала? И он сразу понял, о ком идет речь?
– Еще бы ему не понять.
– И что тебе ответил… Хлей?
– Что никто не может делать, что хочет.
– И все?
– Нет. Потом он сказал, что я не должна пугать людей.
– Это здравая мысль, детка. Когда люди пугаются, они могут совершить какой-нибудь ужасный поступок.
– Какой еще поступок?
– Который никогда бы не совершили в хорошем расположении духа. А это может грозить неприятностями маленьким девочкам.
– Со мной ничего не случится, – уверенность Лали почему-то вызывает в инспекторе раздражение. Не очень сильное, но ощутимое.
– Почему ты так уверена?
– Просто знаю и все.
Спорить с ангелом бесполезно, и Икер снова переключается на Кристиана Платта.
– Что было потом?
– Ничего. Он вышел на улицу.
– Через заднюю дверь?
– Да.
– Разве она не закрыта?
– Обычно так и есть, но в тот день была открыта.
Похоже, девчонка неплохо осведомлена о гостиничных порядках, что не удивляет Субисаррету. Удивляет лишь желание тайком пробраться в запертый на сто ключей чердак ее головы и хорошенько там осмотреться. Перетряхнуть сундуки, выпотрошить коробки, сдуть пыль с поверхности трюмо: зеркало на нем не повреждено, но ящики рассохлись, – вот его и отправили в ссылку на чердак, а-а-а! там можно обнаружить даже большую птичью клетку, в которой в обнимку сидят червь Раппи и таинственный смотритель роз Ндиди с деревянной фигуркой маленькой антилопы в руках… Далеко же унесли инспектора его джаззальдийские фантазии! А желание пробраться на ангельский чердак (еще одно удивительное открытие последних минут) даже сильнее, чем желание забраться в крошечный флигель сердца Дарлинг.
– И больше вы не виделись с Кристианом Платтом?
– С Хлеем, – поправляет Лали. – Ну, я его еще видела в городе. На стоянке такси. А больше нет. Живого Хлея я больше не видела.
– Что значит «живого»? Выходит, что ты видела еще и мертвого?
– Я искала кошку…
– В его номере?
– Кошка может оказаться где угодно, правда?
Кошка может оказаться там, где выгодно тебе, маленькая паршивка! – конечно, ничего подобного Субисаррета не произносит вслух, но дает себе слово не особенно доверять Лали и ее кошачьим басням.
– Даже в тележке Раппи, – неожиданно заканчивает девчонка. – Туда я тоже заглянула.
– И где же стояла тележка?
– Возле номера Хлея. А дверь в него была открыта.
– Настежь?
– Не совсем…
– …но достаточно для того, чтобы что-то увидеть, да?
– Да.
– И… что же ты увидела?
– Раппи.
– Раппи, которую по правде зовут Лаура? – на всякий случай уточняет Субисаррета.
– Раппи рылась в вещах. Она воровка.
– В вещах хозяина номера? Кристиана Платта?
– В вещах Хлея. А он лежал на кровати. Он был мертвый. Как слон, на которого напали львицы, я однажды видела. А Раппи рылась в его вещах. Она воровка.
– Она взяла что-нибудь?
– Сначала она подошла к двери и закрыла ее.
– А сама осталась в номере?
– Осталась. Она не заметила меня, потому что я спряталась за ее дурацкой тележкой.
– И долго она оставалась в номере?
– Не очень. Потом она вышла и побежала к лестнице.
– Это понятно, Лали. Горничная нашла тело в номере и побежала вниз, чтобы сообщить об этом. Если бы ты была горничной…
– Вот еще! – девчонка презрительно поджимает губы.
– Если бы ты была горничной, ты бы сделала то же самое.
– Рылась в вещах?
Икер ни секунды не сомневается, что ушлая Лали поступила бы именно так, но примирительно произносит:
– В первую минуту ты бы испугалась, не знала, что делать. А потом побежала бы позвать кого-то на помощь.
– Я бы не испугалась. И Раппи не испугалась, она была спокойной до того, как закрыла дверь. Очень спокойной. А мертвому помочь нельзя. Когда Нгози ужалила пчела и он раздулся и умер, никто и не думал ему помогать…
– А кто такой Нгози?
– Нгози следил за домом. А Раппи – воровка. Она спрятала под юбку целый пакет. Только сначала он выпал, уже в коридоре, когда она шла к лестнице. Раппи подняла его и закрепила под юбкой получше. Я сама видела.
– Из-за тележки?
– Да.
– А если бы она тебя заметила?
– Я умею прятаться.
– Ну, хорошо. Считай, что я тебе поверил. Что было потом?
– Потом… Потом я пошла посмотреть, что случилось с Хлеем.
– Вот так просто?
– Дверь же была открыта…
– Ну да, конечно.
– На Хлее была смешная пижама, у меня тоже есть такая. Только у него с оленями, а у меня с птицами. А еще у него была дыра в затылке. Похожая на открытый рот.
– Рот?
– Ага. Дыра была похожа на рот, открытый от удивления. Ты сам открываешь рот, когда удивляешься, ведь так?
– С чего ты взяла?
– Ты и сейчас сидишь с открытым ртом, – смеется Лали.
– Ты меня поймала, – Субисаррета смыкает губы поплотнее. – Все это очень удивительно. То, что ты рассказываешь.
Это – не совсем правда, не вся правда. То, что девчонка поведала о Лауре, не стало для инспектора особым открытием: еще при знакомстве он решил, что горничная не так проста, как хочет показаться. Смертью эту албанку из Косова не напугаешь, она видела десятки смертей, еще одна погоды не сделает. И в ее спонтанном мародерстве нет ничего удивительного, более того, легко можно предположить, что именно она искала:
деньги и ценности.
Ни денег, ни ценностей следственная группа не обнаружила, так же как и документов покойного. Наверняка, Лаура прихватила и их – для кого-нибудь из своих преступных албанских дружков. Или людей, жаждущих выбраться из тихого балканского ада. За ценой на настоящий, а не поддельный паспорт они не постоят.
Удивляет Субисаррету не воровка-горничная – восьмилетняя девочка, которая демонстрирует пугающий для ее возраста цинизм. Он ничуть не уступает цинизму албанки, но у той за плечами жизнь в одном из самых неспокойных регионов Европы, а ангел…
Где обитал ангел, прежде чем спуститься в номер двадцать семь самой обычной сан-себастьянской гостиницы? Там же, где обитают люди с почти непроизносимыми именами Нгози и Ндиди; где обитает червь раппи, львицы и маленькие антилопы. Где смерть – вполне рядовое событие, что-то из разряда вытирания пыли на мебели и поливки роз. Это реакция Лали на смерть тем более странна, если учитывать ее собственную историю. Мать девочки погибла насильственной смертью, так же как Кристиан-Альваро (а теперь еще – Хлей). Стала бы она сравнивать раны на теле матери (если они были) с открытым в удивлении ртом?
Лали – странная.
Вся ее семья, включая кошек, – странная. Странная и притягательная одновременно; Субисаррета, сам того не желая, привязывается к ним все больше и больше. Но это – не обычная человеческая привязанность, основанная на симпатии и влечении. В ней есть что-то механистическое, как будто Субисаррету и вправду вяжут по рукам и ногам, перехватывают гибкими лианами грудную клетку. Не дают пошевелиться, да и во взгляде девчонки есть что-то гипнотическое. Стоит ей посмотреть на инспектора чуть пристальнее, как он снова начинает испытывать тот безотчетный детский страх, который вызывала темнота под кроватью.
– Я взяла печенье…
– Что?
– Я взяла печенье в номере Хлея. Это ведь не воровство?
– Какое еще печенье?
– На стуле валялись печеньки. Такие маленькие вкусняшки, каждая в отдельной упаковке… Я их люблю, и Мо с Исой всегда отдают мне свои…
Очевидно, Лали имеет в виду крошечные бисквиты, которые подаются в любой кофейне к чашке латте или мокко, выдержке ангела можно только позавидовать. Думать о печенье, находясь в одном пространстве с трупом – не всякому взрослому по плечу.
Взрослому – нет, но у детей своя логика.
Так думает Субисаррета. Старается думать. Старается объяснить эксцентричные поступки Лали ее возрастом, хотя возраст здесь ни при чем.
Здесь что-то совсем иное. Совсем.
– Я решила, что Хлею они больше не понадобятся, ведь так?
Паспорт и деньги тоже не пригодились бы Альваро-Кристиану, лежавшему на кровати с пробитой головой. Так почему поступок Лауры считается воровством, а поступок девчонки заслуживает снисхождения? Самое время прочесть ей лекцию о морали, но, взвесив все за и против, Субисаррета решает не делать этого. В конце концов, у нее есть семья, которая должна была привить ей правила поведения в цивилизованном обществе. И если по каким-то причинам они не сделали этого, не будет этого делать и Икер.
– Пожалуй. Пожалуй, что не понадобятся.
– Значит, это не воровство? – продолжает настаивать на ответе девчонка, как будто мнение полицейского инспектора что-то значит для нее.
– Нет.
– Так я и знала! У меня еще осталась одна печенька. Вот, возьми!
Порывшись в заднем кармане джинсов, Лали извлекает из кармана маленькую и уже изрядно замусоленную упаковку с бисквитом.
– Вообще-то, я не очень люблю печенье…
– Оно вкусное, правда.
– Ну, хорошо, – Субисаррета берет бисквит и, не глядя на него, сует во внутренний карман пиджака. – Так и быть, сегодня вечером съем его с молоком.
– Только не забудь. А то некоторые кладут себе что-то в карман, а потом забывают вынуть.
– Я не такой. Я всегда обо всем помню.
– Это потому, что ты полицейский инспектор?
– Нет, как раз наоборот. Я полицейский инспектор потому, что все помню.