— Со старшими так не говорят.
— Я привыкла говорить, что думаю.
— Это мы сейчас установим.
К нашему столику подходит пара. Это уже не полунесовершеннолетние, а просто несовершеннолетние, особенно девушка. Тем не менее они держатся с самоуверенностью светских людей. У парня — дымящаяся сигарета в зубах и горьковато-пресыщенное выражение человека подземного мира. Подземного мира Чикаго, например.
Они выдвигают свободные стулья, собираясь без церемоний расположиться за нашим столиком.
— Занято! — отрубаю я.
— Ничего, мы сядем, где не занято, — снисходительно смотрит на меня человек подземного мира и морщится, потому что папиросный дым попадает ему в глаза.
— Что, получили? — торжествующим шёпотом спрашивает меня Жанна.
Я только собираюсь доказать, что нет, как рядом с нами вырастает фигура ещё одного пришельца. Он гораздо старше тех двоих — ему уже, может быть, все двадцать. Рост у него не ахти какой, но телосложение хорошее. Физиономия тоже не уродливая: если б не наглые масляные глаза, право, совсем была бы ничего. Пришелец, видимо, под градусом.
— Эй, ты, представитель низших классов! — обращается он к малолетнему. — Ступай, пока тебя не нашлёпала мать. И смотри не забудь по дороге отвести девочку в детский сад.
Для вящей убедительности он кулаком подталкивает незадачливого кавалера.
— Как вы смеете… — возмущается кавалер, оглядываясь но сторонам.
Но помощи ждать неоткуда. Дым в зале настолько плотный, что вряд ли кто замечает что-либо вокруг.
— Давай сматывай, пока цел! — настаивает старший и нетерпеливо тянет молоденькую даму за рукав. Девушка вынуждена встать. Повернув к столику возмущённые, но не очень героические лица, малолетние отступают.
Победитель небрежно опускается на стул и тут только замечает моё присутствие. Губы его складываются в недоуменно-презрительную гримасу.
— Познакомьтесь, — спешит вмешаться Жанна. — Тома Симеонов. Мы зовём его просто Том.
— Пётр Антонов, — сообщаю я. — Можете звать меня просто Пепи.
— Охота ещё знакомиться со всякими, — лениво рычит Том.
Потом поворачивается к Жанне.
— Где ты откопала этого старика?
— Товарищ…
Я трогаю Жанну за локоть. Она умолкает. Но Том, хотя он и под мухой, успевает уловить этот жест и истолковывает его по-своему.
— А, уж и локотки начинаем пожимать…
И неожиданно даёт мне под столом сильный пинок ногой. Ботинок у парня не только острый, но и в достаточной мере твёрдый.
— Я случайно вас не задел? — осведомляется он со сладчайшей улыбкой.
— Ничего, со всякими случается, — наступаю я ему на ботинок всей тяжестью ноги.
Том от боли меняется в лице. Он пытается освободить ногу и, когда ему это удаётся, цедит сквозь зубы:
— Не прикидывайся чурбаном. Выйдем поговорим!
— Я заказал рюмку коньяку, но, чтобы вас не задерживать…
Мы одновременно встаём. Мне, как старику, предоставляется честь идти к выходу первым. Бросив беглый взгляд через плечо, я убеждаюсь, что и Жанна, отстав на несколько шагов, движется за нами следом.
Ночная улица почти пуста. Дождь льёт как из ведра. Не успеваю я это констатировать, как ощущаю удар в затылок. Разворачиваюсь и, взяв в железные клещи шею парня, тащу его, как мешок, в соседний подъезд. Продолжая сжимать ему шею, я прислоняю его к стене.
— Слушай, ты, маленький подонок! Я сказал «чтобы вас не задерживать», но имел я в виду обратное…
— Том, не глупи, прошу тебя! — кричит появившаяся в подъезде Жанна. — Товарищ Антонов из милиции…
Том, делавший тщетные попытки высвободиться из моих объятий, тут же, враз, перестаёт трепыхаться. Я убираю руки.
— Позже не могла сообщить? — бурчит он, потирая шею.
Затем поворачивается ко мне.
— Что ж вы молчали, что вы из милиции? И даже если из милиции, это не значит, что вы можете хватать за локоть мою невесту.
— Ты кем работаешь? — спрашиваю я, не прислушиваясь к его вяканью.
— Я не работаю. Учусь.
— Чему? Сомнительно, чтобы твоей специальности обучали в университете. Ну, как бы то ни было, всё это мы установим в отделении…
— Пожалуйста, не задерживайте меня, — хнычет, как мальчишка. Том.
— Чего ты так испугался — справки? Или, может, она не первая? Может, десятая или пятнадцатая?
— Простите, прошу вас, — повторяет он.
— А ты к тому же ещё и подлец. В спину норовишь ударить. Сейчас я вижу, что у тебя к тому же ни капли человеческого достоинства.
— Какое тут достоинство, — лепечет Том. — Против силы не попрёшь.
— А против кого? Против детей? Или под столом, ногой? Да ладно, убирайся с глаз долой! Но не строй никаких иллюзий: я тебе дал отсрочку.
Он поворачивается и покорно, не взглянув на свою невесту, плетётся назад, к «Варшаве». Жанна, готовая последовать за ним, нерешительно смотрит на меня.
— Вы останетесь, — говорю. — С вами я ещё не кончил.
— Как у вас быстро испортились манеры…
— Манеры зависят от обстоятельств. С такими типами, как ваш жених, поневоле забудешь о хорошем тоне.
— Пока он мне ещё не жених. Но это не исключено.
Обмениваясь подобными любезными репликами, мы, не сговариваясь, машинально, двигаемся вниз по улице.
— Что вас связывает с этим типом? Вместе, что ли, занимаетесь?
— И это имеет отношение к делу?
— Это имеет отношение к вам. А возможно, и к делу.
— По-моему, каждый хозяин своих вкусов.
— Можно сделаться и их рабом. Когда вы в последний раз были у Маринова?
— Никогда я не была у Маринова. То есть, никогда одна.
— А вообще?
— Раза два заходила с тётей. Послушать, как было бы разумно зажить своим домом, наконец.
— А что это тёте так приспичило выдать вас замуж?
— Очень просто — хотела устроить мою судьбу. А это был человек с деньгами. Не то, что прежде, конечно, но всё-таки… От брата из-за границы получал, дачу недавно продал…
— Кроме суммы, полученной за дачу, — он положил её на книжку, — других денег у него не нашли.
— Не знаю. Деньги у него всегда водились. Может, успели обобрать.
— Кто, по-вашему, мог это сделать?
— Не задумывалась. Да и вряд ли бы надумала. Я не инспектор из милиции.
Девушка останавливается и поворачивается ко мне.
— А куда мы, в сущности, идём?
— Вот вопрос, который нам следовало бы почаще задавать себе.
— Я спрашиваю в самом прямом смысле.
— Откуда мне знать? По-моему, к вам… Но, может, вы хотите вернуться в «Варшаву»?
— Да нет. Поздно. Пора домой.
Мы двигаемся дальше.
— Вы всегда так рано возвращаетесь?
— Как ни странно, да.
— Нет, почему же невероятно? Вчера вы тоже вернулись рано?
— Вчера я вообще не возвращалась.
— А где вы были?
— Вашим вопросам нет конца. И к чему вам такие подробности?
— Эта подробность мне нужна. А ещё она нужнее вам. Вы не слыхали слова алиби?
Жанна вскидывает на меня глаза и тут же опускает их: на тротуаре лужи.
— Алиби, насколько мне известно, бывает необходимо человеку, которого в чём-то подозревают, — медленно говорит она.
— Ну, что ж, пусть будет так. Где ж вы были вчера вечером? Вы, конечно, уже придумали ответ?
— Ночевала у подруги.
— Когда вы говорите, по возможности называйте фамилии и адреса, — терпеливо объясняю я. — Формализм, но ничего не поделаешь. И не забывайте, что всё немедленно будет проверено. До мельчайшей подробности. Включая и упомянутую подругу.
— Вы ужасны, — вздыхает девушка. — Я была вчера у Тома.
Меня передёргивает. Не от признания, а от ливня, который вдруг обрушивается на нас. Налетающий порывами ветер колеблет плотную пелену дождя, светящуюся вокруг уличных фонарей и мутную в тени высоких зданий, но одинаково мокрую и тут, и там. Жанна быстро раскрывает зонтик.
— Идите сюда, — приглашает она.
— Спасибо. Терпеть не могу зонтов. Особенно дамских.
— Что за ерунда. Идите, а то промокнете до нитки.
Она по-свойски хватает меня под руку и тянет к себе, под зонт, а я размышляю о том, до какой степени ослабился страх перед властью в наши дни. За такие фривольные жесты прежде, бывало, арестовывали.
Так мы и шагаем некоторое время, и, надо признаться, несмотря на тесноту, я стоически переношу испытание. И всё же, проходя мимо дома с эркером, я собираюсь с духом и выдёргиваю руку.
— Давайте переждём здесь. Этот зонтик, право, унижает моё мужское достоинство.
Мы останавливаемся под эркером. Уличный фонарь бросает блик на красивое лицо девушки. Вокруг низвергаются потоки воды, похожие на блестящие занавески из бусинок, что вешали прежде в парикмахерских.
— А сейчас, — продолжаю, — когда мы спаслись, позвольте вам заметить, что показания такого свидетеля, как ваш Том, гроша ломаного не стоят.
— Том, — возражает Жанна, — полноправный гражданин.
— Это его качество навряд ли особенно потрясёт следователя. Зато поступки этого гражданина наверняка будут учтены.
Я скашиваю глаза на девушку. Сейчас, в голубоватом свете фонаря, лицо её кажется ещё более бледным, а губы — ещё темней. Как будто они накрашены чёрной краской, а не розовой помадой.
— Вы мне не ответили, что вас связывает с подобным типом, а, может, и с коллекцией таких типов, потому что особи этого вида обычно держатся стадами.
— Ничто меня не связывает ни с кем.
Тон усталый. Почти безразличный.
— Довольно печальное признание. И капельку лицемерное.
— Я не собираюсь никого убеждать, — роняет она тем же бесцветным тоном.
— Впрочем, из того, что вы сказали до сих пор, это единственное, что хоть немного смахивает на правду. И всё-таки вы предпочитаете эту среду, а не какую-либо другую.
— Какой смысл пускаться в объяснения? Вы, видно, специалист по мертвецам, а я пока ещё не мертвец.
— Бросьте это слово. В ваших устах оно звучит ужасно некрасиво.
Девушка смотрит на меня внимательней, словно постепенно пробуждается от сна.
— Если б у вас было хоть какое-то понятие о красивом и некрасивом, вы давно бы уже покончили со всеми этими ехидными вопросами, за которыми кроется бог весть что. Неужели вы не можете понять, что и мне хочется, как всем, сесть за чистый полированный столик, выпить не спеша кофе, посмотреть на людей и почувствовать, что и на тебя тоже поглядывают и что ты нравишься. И вокруг чтоб было чуточку светлей, чем в том старом отвратительном доме, который сам похож на мертвеца, и чтоб пахло не плесенью, а чем-то чистым, и…