отя ноги и уходят в грязь на четыре-пять дюймов. Испарения от земли настолько густы, что на расстоянии четверти мили почти ничего не видно. Туман, сгущаясь, превращается в капли дождя, и я ощущаю их на лице. Вода в реке поднялась и залила луга. Если такая погода продержится день-другой, река окончательно вскроется.
Видел один из тех серых дождевиков с лиловым оттенком, он дюйма четыре в диаметре, открытый, как чашка. Сверху он совершенно белый, как будто его отбеливали. Хоть он только что показался на свет из-под глубокого снега – а последние два дня было туманно, дождливо, солнца не было, – он такой же сухой и словно покрытый пылью, как всегда, а на нем капельки воды сначала неприметны, потому что покрыты его пылью и похожи на необработанный жемчуг. Я принес его домой и положил в таз с водой. Удивительно, что под водой он был похож на слиток серебра или на расплавленный свинец, настолько плотно был покрыт пузырьками воздуха. А когда я отпустил его, и он всплыл (его приходилось удерживать под водой), он не только не казался тяжелым, как напитавшаяся водой губка, но, напротив, был легким, как перышко, а поверхность его была совершенно сухой. Когда я дотронулся до него, из него пошла пыль, как обычно. Намочить его было невозможно; казалось, он находится в футляре из серебристой воздушной пленки, которая не пропускает воду. Внутрь его вода не проникла, она скатилась с него, стоило лишь поднять гриб над головой. Он был сухим и при малейшем толчке выпускал облачко пыли, что повисало над моей головой.
Земля настолько оголилась, что я нашел даже несколько предметов индейского быта.
Вот и еще одной дружбе пришел конец71. Не знаю, что заставило друга усомниться во мне, но знаю: любовь никогда не ошибается, и каждая размолвка имеет причину. Но в результате этого горизонты моей судьбы не сузятся, но, если это возможно, раздвинутся. Небеса отступают, и свод небесный становится круче. Я испытываю не только нравственную, но и физическую боль, какую, может быть, ощущают боги, боль в голове, груди, тупую боль и чувство тяжести. Порвались связывавшие нас узы, но тому виной не ты и не я. Это не случайность, но приговор судьбы. Для меня не существует ни вечностей, ни эпох, ни жизни, ни смерти, но лишь наши встречи и расставания. Жизнь моя подобна потоку, который внезапно перегородили, чтобы ему не было выхода. Но он все равно поднимается выше холмов, которые окружают его и превращают в глубокое, спокойное озеро. Конечно, нет ничего такого, что могло бы сравниваться по величественности с вечным расставанием – если только это возможно себе представить – с человеком, которого вы знали. Я в какой-то степени начинаю понимать смысл конечного и бесконечного. О, какое огромное значение приобретает слово никогда! Мы больше никогда не сможем общаться с человеком, с которым нас связывали возвышенные отношения, на иной, прозаической основе. Столько лет в общении друг с другом мы пытались достичь этих заоблачных высот, но потерпели неудачу. Несомненно, наши добрые гении убедились в том, что материал для этого непригоден. До сих пор мы расточали друг другу самые высокие похвалы, видели друг в друге божественное начало, давали друг другу возможность жить так, как не может позволить себе жить никто другой, наделенный и богатством и добротой. И вот теперь, по причине, неясной нам самим, мы не можем больше оказывать друг другу эту взаимную поддержку. Рядом, наверное, нет никого, кто бы увидел в нас бога или в ком бы увидели бога мы. Каждый мужчина и женщина – подлинный бог или богиня, но для большинства окружающих сущность их скрыта. И есть лишь один человек, который может разглядеть эту скрытую сущность. Тот, кто стоит далеко и не видит в ближнем своем божественной сути, по-настоящему одинок. Мне очень грустно расставаться с тобой. Пусть лучше земля разверзнется у меня под ногами, чем я перестану думать о тебе. Временами мне кажется, что в той смертельной обиде, которую мне нанесли, отчасти повинен ты, но потом я начинаю думать, что ты не имеешь к этому отношения. Боюсь, в ситуации, когда относишься к человеку, как к богу, а он к тебе совсем иначе, – источник бесконечных трагедий. Сейчас я, можно сказать, впервые боюсь этого. И все же верю, что в конце концов такого неравенства не будет.
Здесь, в американской глуши, мы повторяем еврейские молитвы и псалмы, в которых встречаются слова, вроде атеп и selah, значение которых мы не совсем понимаем. Они напоминают мне мусульманские молитвы, в которых, кажется, используются те же самые или подобные слова. Как это похоже на мормонов72.
1858 ГОД
9 авг. Эдуард Бартлетт показал мне сегодня утром гнездо, которое он нашел вчера. Оно прикреплено к самой нижней горизонтальной ветке яблони в саду Абеля Хейвуда, там, где от нее отходит небольшой сучок. Оно похоже на гнездо щегла, как его описывает Наттал73. Весьма вероятно, что это и есть гнездо щегла. Там было пять яиц, совершенно белых, а также слегка голубоватых и зеленоватых. В них только-только начали развиваться зародыши. Самого щегла я не видел.
Когда тебе показывают гнездо и яйца птицы, то о самой птице узнаешь очень мало. Гораздо лучше увидеть щегла в полете над холмами, когда он щебечет что-то своей скромно окрашенной самочке, летящей рядом с ним!
Удивительно, до какой степени миром правят группировки. Те, кто составляет общество в Новой Англии или Нью-Йорке, или, по крайней мере, по мнению многих, находятся во главе его, – всего лишь клика, люди нашего времени, светские люди, великолепно идущие в упряжке, в которую их впрягли. Почти все институты, таким образом, носят сектантский, узкопартийный характер. Газеты, журналы, колледжи, все виды правительственных и церковных учреждений отражают лишь видимость деятельности немногих людей, массы же – либо подчиняются, либо не обращают на них внимания. Газеты только что оправились от чувства пресыщения и тяжести, которые возникают после ежегодных выпускных церемоний и выступлений в клубах филоматов и перед студенческими обществами. Ни те, кто произносит эти речи, ни те, кто их слушает, не выражают духа нашего времени. А студенты верят, что все эти ежегодные церемонии являются неотъемлемой чертой механизма нашей системы. Есть у нас еще регаты, фейерверки, вечеринки с приглашением знаменитостей, выставки лошадей. Когда я встречаю человека (или мне говорят о таком человеке), который даже не слыхал обо всем этом, который не признает наших лидеров, я испытываю чувство радости. Так, я обрадовался на днях, когда услышал, что в Тамворте, штат Нью-Гемпшир, два человека с мая занимаются ловлей форели, но очень огорчился, узнав, что пойманную рыбу они отправляют в Бостон, удовлетворяя потребности немногих избранных. Редакторы газет, священники, пользующиеся популярностью у прихожан, нынешние наши политики и ораторы, а также чиновники – хоть мы и думаем, что они придерживаются разных политических и религиозных взглядов, – по сути дела представляют собой некое однородное целое, ибо они лишь частички той пены, что собирается на поверхности общества.
Сегодня днем в Ассабете видел сомика. Он лежал на дне, недалеко от берега, очевидно, больной. Лодку он подпустил фута на два. Почти полголовы у него, начиная ото рта и наискосок назад, покрыто черной проказой, похожей на ракообразный лишай. Длинный ус с этой стороны головы, похоже, отмирает и рядом растет новый, прямой, в дюйм высотой; этот маленький черный ус, или шип, похож на дерево, разветвляющееся вверху. Передвигается он с трудом.
Эдит Эмерсон74 дала мне Asclepias tuberosa* из Наушона. Она считает, что там он сейчас в полном цвету.
Удивительно, из каких пустяков и нелепостей состоят наши ежедневные новости. На одно интересное событие приходится девятьсот девяносто девять незначительных, однако и тем и другим уделяется одинаковое внимание. Я только что узнал из газет, что по дну Атлантического океана проложен кабель75. Это, конечно, важное событие, но газеты не ограничиваются простым сообщением. Они пишут еще и о том, как приняли эту новость в каждом мало-мальски значительном городе Соединенных Штатов, из скольких орудий был дан салют и какова была при этом отдача у орудий в Нью-Йорке, Милуоки, Шибойгане; на улицах парни и девушки, старики и молодежь читают все это, не упуская ни малейшей подробности из того, что делалось в Нью-Рошеле и Эвансвилле, и глаза их блестят. Газеты поместили все речи, сказанные по этому поводу, а некоторые люди хотели бы даже собрать их в отдельный том!!!
Вы говорите, что много путешествовали. А сколько людей вы встретили, которые не принадлежат ни к какой секте, партии или группировке? Смогли ли вы проникнуть дальше, туда, где рекомендательные письма уже бесполезны?
Гнездо щегла, которое я видел сегодня днем, лежит на горизонтальном сучке яблони на высоте семи футов над землей, диаметр его – треть дюйма, с одной стороны его подпирает другой сучок – поменьше, оно чуть-чуть касается третьего. Снаружи ширина его три с половиной дюйма, а внутри – один дюйм и три четверти, высота его – два с половиной дюйма от верхнего края до нижнего или чуть пониже сучка, а внутри – полтора дюйма. Гнездо очень плотное, с толстыми утепленными стенками и слегка загнутыми внутрь краями. Оно построено из тонких кусочков коры – виноградной лозы и других деревьев – и одного кусочка стебля, а ближе к поверхности – из большого количества светло-коричневых тонких сережек дуба (?) или пекана (?), перемешанных с увядшими цветками яблони и черешками яблоневых листьев; там можно различить полусгнившие листья нынешнего года, головки прошлогодней леспедецы и других трав и дикорастущих растений; снаружи все это покрыто белой шелковой паутиной, сплетенной пауком или гусеницей. Гнездо выложено толстым, теплым слоем пушка от семян чертополоха (очевидно), с которым смешаны кусочки коры виноградной лозы, а край состоит из таких же кусочков коры, сережек и каких-то тонких волокнистых стебельков и двух-трех (конских) волосков вместе с шерстью (?); углубление выложено более редким и менее цепким пушком чертополоха. Гнездо это сделано с большим искусством.