До сих пор на Юге вешали людей за то, что они пытались спасать рабов, но северян это не слишком трогало. Почему же произошла такая удивительная перемена? Мы не были уверены в их преданности принципу. Но теперь мы стали лучше видеть, презрели человеческие законы и боремся за идею. Север внезапно проникся духом трансцендентализма. Он меняет свое отношение к человеческому закону, меняет отношение к мнимому поражению Брауна и признает вечную справедливость и славу.
Его дух более высок, чем тот, что вел в бой наших предков, ибо эта революция совершается ради зашиты другого – угнетенного – народа.
ПРОГУЛКИ
Мне бы хотелось сказать несколько слов в защиту нетронутой Природы и абсолютной свободы, которые столь отличны от природы, освоенной человеком, и от свободы гражданского состояния. Я бы хотел взглянуть на человека как на обитателя Природы и ее неотъемлемую часть, а не как на члена общества. Мне бы хотелось сделать чрезвычайное сообщение, с тем чтобы привлечь к нему внимание, – ведь у цивилизованной жизни так много защитников: проповедники, члены школьных комитетов да и любой из вас.
За всю свою жизнь я не встретил и двух людей, которые понимали бы толк в хождении пешком, иначе говоря, в прогулках, людей, у которых был бы талант к бродяжничеству (sauntering). Слово это имеет интересное происхождение, В средние века люди бродили по всей стране и просили подаяние под тем предлогом, что они идут a la Sainte terre, в Святую землю. Дети кричали им вслед: «Вот идет Sainte-Terrer («святоземелец»)». Те, кто в своих прогулках никогда не направляется в Святую землю – пусть они и утверждают обратное, – и есть настоящие бродяги и бездельники. Действительные любители прогулок в хорошем смысле этого слова – это те, кто туда направляется. Однако некоторые считают, что слово это происходит от sans terre1, то есть «без пристанища». Следовательно, оно имеет положительный оттенок и означает не имеющий определенного дома, но везде чувствующий себя как дома». А именно в этом и заключается смысл неспешного хождения пешком. Тот, кто все время сидит без движения дома, может быть самым настоящим бродягой, но любитель прогулок в хорошем смысле слова – не больше бродяга, чем извилистая река, которая упорно ищет кратчайшего пути к морю. Мне больше по душе первая версия. Она более убедительна, поскольку каждая прогулка – нечто вроде крестового похода. Сидящий в нас Петр-отшельник велит нам идти вперед и отвоевывать эту Святую землю у неверных.
1 без земли (франц.).
Правда, все мы – робкие ходоки, даже те из нас, кто любит ходить пешком: ныне мы уже не отваживаемся на бесконечные, изнурительные походы. Наши походы – всего лишь вылазки. К вечеру мы возвращаемся домой, к камельку, туда, откуда вышли утром, причем половину пути мы проходим обратно по своим собственным следам. Пусть наш путь не будет долог, но мы должны идти вперед, исполненные духа вечного приключения, готовые к тому, чтобы никогда не возвращаться. Тогда после нашей смерти безутешные родственники получили бы в качестве реликвии наши забальзамированные сердца. Если вы готовы оставить отца и мать, брата и сестру, жену, детей, друзей и никогда их больше не видеть, если вы заплатили долги и сделали завещание, привели в порядок дела и стали свободны – тогда вы готовы для прогулки.
Переходя к себе, скажу, что я и мой спутник (у меня иногда бывает спутник) любим воображать себя рыцарями какого-то нового (или скорее древнего) ордена – не седоков, наездников, конников или всадников, но тех, кто ходит пешком. Это, на мой взгляд, гораздо более древний и почетный орден. Дух рыцарства и героизма, который некогда отличал всадников, теперь, похоже, нашел другое обиталище и поселился в груди не странствующего рыцаря, а пешего странника. Он, так сказать, представляет собой четвертое сословие – после церкви, государства и народа.
Мы сознаем, что в наших краях, пожалуй, больше никто не упражняется в этом благородном искусстве, хотя большинство жителей городка были бы рады ходить пешком, как и я – так они по крайней мере говорят, – но, в сущности, они просто на это не способны. Ни за какие деньги не купишь необходимые для этого свободу, досуг и независимость, которые составляют капитал тех, кто принадлежит к этому ордену. Он ниспослан нам свыше. Чтобы стать его членом, требуется особая милость божия. Нужно родиться в семье Ходоков. Ambulator nascitur, non fit. [Ходоками рождаются, а не становятся (лат.)] Некоторые из моих соседей рассказывали мне о прогулках, которые они предприняли лет десять тому назад, когда им посчастливилось на полчаса потеряться в лесу. Но я-то знаю, что с тех пор они ходят только по дороге, хоть и пытаются представить себя членами этого избранного общества. На мгновение они, несомненно, приобщились к нему как бы силой воспоминания о предшествующем своем существовании, когда даже они были жителями лесов и разбойниками.
Пришел веселым утром он
В густой зеленый бор,
И птиц лесных услышал он
Веселый разговор.
И молвил Робин: «Мне давно
Здесь не случалось быть,
Я лань пятнистую хочу
Сегодня подстрелить». 1
Я думаю, что не смогу сохранить здоровье и бодрость духа, если не буду каждый день часа по четыре, а то и больше, бродить по лесу, по холмам и полям, совершенно забыв о земных делах. Вы можете легко застать меня врасплох, спросив, о чем я так глубоко задумался. Как вспомню, что продавцы и мастеровые проводят в закрытом помещении не только все утро, но и весь день, сидят, скрестив ноги – словно ноги для того и даны нам, чтобы на них сидеть, а не стоять или ходить, – мне становится ясно, что всем им нужно воздать должное за то, что они до сих пор не лишили себя жизни.
Я не могу просидеть в комнате целый день, иначе я обрасту мхом. И если иногда я выбираюсь из дома часу в одиннадцатом, а то и в четыре, когда вечерние тени уже ложатся на землю и день, считай, уже пропал, у меня возникает такое чувство, словно я совершил грех, который нужно замаливать. Признаюсь, меня удивляет терпение и моральная бесчувственность моих соседей, которые целый день не покидают контор и лавок, и так в течение недель и месяцев, а то и лет. Сидеть там в три часа дня, как если бы было три часа ночи, – не понимаю, из какого теста они сделаны? Бонапарт, кажется, говорил о «мужестве в три часа ночи». Но сравнится ли оно с мужеством человека, который в три часа дня пытается – во вред самому себе – заставить обитателей целого поселка, к которым он испытывает глубокое сочувствие, выйти на свежий воздух?
1 Здесь и далее переводы стихов принадлежат Т. В. Олейник.
Я удивляюсь, почему в это время или между четырьмя и пятью часами пополудни, когда слишком поздно для утренних газет и рано для вечерних, не раздастся взрыв, слышный во всех концах города, взрыв, который разметал бы по ветру легион доморощенных индеек и устаревших правил, чтобы они проветрились на солнышке. Это могло бы поправить дело.
Женщины выходят из дома еще реже, чем мужчины. Но как они это выдерживают, уму непостижимо. Однако у меня есть основания предполагать, что выдерживать им и не приходится. Как-то летом, вскоре после полудня, когда мы, отряхивая пыль с платья, торопливо проходили мимо домов с дорическими колоннами или готическими фасадами, которые так и дышат спокойствием, мой спутник шепотом заметил, что все их обитатели, должно быть, только что отошли ко сну. Я ценю красоту и величие зданий именно потому, что сами они никогда не спят, но держатся прямо и горделиво, сторожа сон своих обитателей.
Темперамент и возраст играют, конечно, большую роль. Но по мере того, как человек стареет, возрастает и его способность подолгу сидеть без движения и заниматься делами, не выходя из дома. На склоне лет он привыкает к вечернему образу жизни, но перед самым закатом спохватывается и выходит на прогулку, на что ему требуется не более получаса.
Прогулки, о которых я веду речь, не имеют ничего общего с тем, что называют моционом, с процедурой принятия лекарств в определенные часы или упражнения с гантелями или стульями. Они сами по себе и приключение и деловое предприятие. Если вы хотите размяться, идите на поиски родников жизни. Подумать только, что ради укрепления здоровья люди занимаются с гантелями вместо того, чтобы искать эти родники на неведомых им пастбищах!
Кроме того, во время прогулок, размышляя на ходу, мы, должно быть, чем-то напоминаем верблюда, который, как известно, является единственным животным, на ходу жующим жвачку. Когда некий путешественник попросил служанку Вордсворта показать ему кабинет хозяина, она ответила: «Вот его библиотека, а кабинет его – природа». Жизнь на природе, открытая солнцу и ветру, непременно отразится на характере человека, он закалится, станет резче, грубее. Так обветривается лицо и грубеют руки от тяжелой работы, теряя прежнюю способность осязания. И наоборот, жизнь среди четырех стен сообщает коже гладкость и мягкость, истончает ее, что сопровождается повышенной чувствительностью к некоторым внешним воздействиям. Возможно, мы легче поддавались бы влияниям, важным для нашего интеллектуального и нравственного развития, если бы меньше подставляли себя солнцу и ветру. Несомненно, очень трудно рассчитать необходимую пропорцию грубой и тонкой кожи. Но думается, что это лишь корка, которая скоро отвалится, и что природное лекарство следует искать в соотношении ночи и дня, зимы и лета, мысли и опыта. Тогда в наших мыслях будет больше воздуха и света. Мозолистые ладони рабочего вызывают больше уважения к себе и больше согласуются с представлением о героизме, чем вялые пальцы бездельника. Валяться днем в постели, любуясь своей нежной кожей, на которой нет ни загара, ни мозолей, добытых опытом, может лишь глупая сентиментальность.
Чтобы походить пешком, мы обычно отправляемся в лес или поле. А что было бы, если бы мы гуляли только в саду или на променаде? Даже некоторые философские секты считали необходимым, чтобы лес был доставлен к их порогу, так как сами они в лес не ходили. «Они сажали рощи и аллеи платанов», где на открытых галереях совершали subdi-ales ambulationes1. Конечно, нет смысла направлять стопы в лес, если самим не следовать туда же. Мне становится не по себе, если я прохожу милю по лесу, а душа моя не следует за телом, как иногда случается. Во время дневной прогулки я обычно забываю все утренние дела и обязанности по отношению к обществу. Но порой бывает так, что я не могу выкинуть из головы поселок. Мысль о каком-нибудь деле не покидает меня, при этом тело пребывает в одном месте, а душа – в другом, и я теряю душевное здоровье. Во время прогулки я возвращаю его. Зачем гулять по лесу, если думаешь о чем-то постороннем? Я начинаю сомневаться в самом себе, и меня даже охватывает дрожь, когда я обнаруживаю, как глубоко вовлечен в то, что называют «хорошими делами», а это иногда со мной случается.