ь за прилавком:
– Георгий Иванович, к вам пришли!
И через минуту передо мной появляется маленький, тщедушный человек, лысый, с торчащими ушами, в больших очках с сильными стеклами. Узенькое, мышиное личико его все в морщинах, под острым носом топорщатся рыжеватые усики. На нем тоже черный сатиновый халат, под которым видны полосатая рубашка и тоже полосатый, но другого цвета галстук.
– Вы ко мне? – настороженно спрашивает Шпринц.
– Именно к вам.
– Тогда прошу, – он делает широкий жест в сторону двери, из которой появился. – Там говорить будет удобнее.
Мы проходим в темный коридорчик и тут же попадаем в маленький, тесный кабинет директора. Все тут сверхскромно, стандартно и задержать взгляд решительно не на чем. Над директорским креслом висит написанное цветными карандашами соцобязательство на прошлый квартал, рядом ежемесячный скучный календарь, какие-то бледно отпечатанные на машинке списки. Возле самой двери прибита небольшая вешалка. Я снимаю пальто.
Георгий Иванович предупредительно указывает мне на старенькое кресло возле своего стола, а сам, легко прошмыгнув между столом и стенкой с соцобязательством, привычно располагается на своем рабочем месте, причем крохотная его фигура сразу как бы растворяется среди окружающих его бумаг и папок, и над столом торчат только уши и очки.
– Тэк-с. Чем могу служить? – спрашивает он, склонив лысую голову набок и водянисто глядя на меня сквозь стекла очков.
Эти огромные очки в темной тяжелой оправе словно защищают его от окружающих.
– Я из милиции, – говорю я самым миролюбивым, почти дружеским тоном. – Случилось, понимаете, несчастье.
– Какое еще, господи боже мой?
– Вы, конечно, знали Гвимара Ивановича?
– Еще бы! И знал, и, так сказать, знаю. Честнейший…
– Погиб.
– Что-о?!
Шпринц даже подскакивает на своем кресле.
– Увы! – печально говорю я. – Вы же знаете, у него были дела в Москве.
– О его делах, так сказать, понятия не имею, поверьте мне.
Он прижимает маленькие ручки к груди. Вид у него до крайности испуганный.
– Это уже не имеет значения, – я качаю головой. – Вместе с Гвимаром Ивановичем ушли и все его дела, в лучший мир, как говорится.
– Но как это случилось, господи боже мой? – весь трепеща, спрашивает Георгий Иванович. – Вы мне можете сказать?
– Убит, – коротко говорю я.
– Убит?! За что?!
– Вот это меня к вам и привело.
– Но я же, так сказать, ничего не знаю… Клянусь, ничего не знаю… – испуганно лепечет Шпринц. – Если бы я, так сказать, знал… Поверьте…
– Верю, верю. Откуда вам это знать. Но его самого-то вы же знали? По крайней мере, так же, как он вас, когда рекомендовал на этот пост.
Я указываю на стол.
– Ну, в какой-то мере, с какой-то, так сказать, стороны, конечно, я его знал. Какой может быть разговор, – разводит руки Георгий Иванович, откидываясь на спинку кресла. – Это, конечно, сам по себе факт.
– И некоторых его знакомых в Москве тоже знаете?
– Кого вы, так сказать, имеете в виду? – настораживается Георгий Иванович. – Поясните, так сказать, на факте.
– Ну, ну. Вы же знаете этих людей лучше меня, – примирительно говорю я. – Будет даже неудобно, если я их вам буду называть. У нас же неофициальный разговор.
– Вы тысячу раз правы, тысячу! – восклицает Георгий Иванович, оживляясь и снова прижимая руки к груди. – Знакомые у него там есть… так сказать, были. Это сам по себе безусловный факт. Но, господи боже мой, зачем он туда, к ним поехал? Вы можете мне пояснить? – с мученической гримасой вопрошает Георгий Иванович.
– Полагаю, что повидаться, – говорю я.
– Да, да, – горячо подхватывает Шпринц. – Вы тысячу раз правы, тысячу! У него там есть… был, так сказать, задушевный приятель, это сам по себе факт.
– Деловой приятель, – поправляю я.
– Да, да, деловой, – снова подхватывает было Шпринц, но тут же, словно поперхнувшись, внезапно умолкает.
– Представьте, Георгий Иванович, – сочувственно говорю я. – Вот в том самом дворе, где этот приятель живет, его и убили.
– У Виктора Арсентьевича?! – в полной панике восклицает Шпринц. – Быть того не может! Господи боже мой…
– Почему же не может? Всякие споры, ссоры иногда кончаются бедой.
– Да, да… Морально, так сказать, опущенные люди… Это сам по себе факт… – растерянно лепечет Георгий Иванович, не сводя с меня испуганных водянистых глаз. – Ужас просто, господи боже мой!.. Я же говорю… Им бы только урвать… Только себе…
– Вот и Лев Игнатьевич…
– Не говорите о нем! – с негодованием восклицает Георгий Иванович. – Это шакал, уверяю вас!.. Это, так сказать, гиена… Его и сам Виктор Арсентьевич терпеть не может, господи боже мой…
– Но принимает, – на всякий случай вставляю я.
– А что, так сказать, делать остается? Только приятных людей принимать? Морально, конечно, хотелось бы. Но фактически…
– Вы давно его видели?
– Кого, простите?
– Да Виктора Арсентьевича.
– Прошлым летом. Приезжал отдыхать с супругой. Милейший человек. И абсолютно культурный. Это сам по себе тоже факт, уверяю вас.
– И деловой?
– О-о! Я понимаю, так сказать, ваш намек, – с хитрой улыбочкой грозит мне пальцем Георгий Иванович. – Понимаю. Но имейте в виду, его поставки нам вполне официальны. Он лишь выполняет указание руководства, это сам по себе абсолютный факт! – палец Георгия Ивановича, описав плавную кривую, многозначительно поднимается над его головой.
И тут я вспоминаю рассказ Лиды о каких-то внеплановых поставках пряжи, причем самые большие партии ее шли из Москвы. Уж не от Виктора ли Арсентьевича? Это интересно проверить.
– Вы имеете в виду пряжу? – спрашиваю я.
Шпринц важно кивает.
– Именно, так сказать, ее.
– Но Гвимар Иванович после ухода из магазина разве имел к ней отношение?
– Не имею понятия! – поспешно восклицает Шпринц и выставляет перед собой обе руки, словно защищаясь от кого-то. – Уверяю вас, не имею! Бумаги идут абсолютно официальным путем. Через управление Разноснабсбыта. За высокой подписью, это сам по себе, без сомнения, факт.
– Ну, небось толкачи все-таки требуются? – наивно спрашиваю я.
В самом деле, я не очень-то разбираюсь в этих тонкостях, тут ведь не моя епархия. И, видимо, Георгий Иванович своим обостренным чутьем улавливает это и заметно приободряется. На лице его появляется даже некое покровительственное выражение.
– Всюду нужны толкачи, это сам по себе факт, – солидно кивает он. – Куда денешься? Так уж все устроено, к вашему сведению.
– И Ермаков…
– Господи боже мой, при чем тут Гелий? – снова впадает в панику мой собеседник. – У него же, так сказать, другая система. Это абсолютный факт. Даже не говорите про него, боже мой…
– Но Лев Игнатьевич…
Я нарочно сейчас подбрасываю ему эти имена, всякие имена. Пусть он разбирается по-быстрому, в спешке, что я в самом деле знаю и чего нет, где я попадаю в точку, а где пальцем в небо. Пусть разбирается, и при этом, конечно, неизбежно будет путаться. В этой путанице, спешке и нервничанье я, возможно, кое-что полезное ухвачу. Даже уже ухватил, черт возьми!
– Вот тут не верьте! – захлебываясь от негодования, почти кричит Георгий Иванович и заклинающе протягивает ко мне короткие ручки. – Не верьте этому человеку, умоляю вас! Обманщик и демагог! Это абсолютный сам по себе факт. Подпустит такое, такие, так сказать, экономические обоснования выведет, что тебе ученый, боже ты мой. А сам… родного отца зарежет! Всех продаст! Ах, господи боже мой, Гвимар… Какая беда, какая беда…
И Шпринц в припадке искреннего отчаяния хватается за голову.
Но я так быстро не могу переключиться на покойного Гвимара Ивановича. «Экономические обоснования»? «Демагог»? Ведь это очень похоже на моего собеседника в кафе, на пресловутого Павла Алексеевича. А Лев Игнатьевич – ведь это простая квартирная кража, вульгарная квартирная кража без всякой демагогии и экономических обоснований. Ничего не понимаю! И на всякий случай я подбрасываю Шпринцу еще одно имя.
– А Павел Алексеевич? – спрашиваю я.
– Кто? – удивленно смотрит на меня Шпринц, обрывая свои причитания.
– Павел Алексеевич, – повторяю я.
– Извините, извините. Но такого не знаю, – категорически объявляет Георгий Иванович и, в свою очередь, спрашивает, причем голос у него начинает снова дрожать. – Кто же его, так сказать, убил, вы выяснили?
– Да, – киваю я. – Представьте, ваши же уголовники, из вашего города. И после этого они еще обокрали квартиру Виктора Арсентьевича.
– Не может быть!
– Увы, да.
– Ой, что творится, господи боже мой! – снова начинает причитать Георгий Иванович, хватаясь за голову. – Отказываюсь верить! Отказываюсь, и все! Ну, с Гвимаром я хоть как-нибудь, но понимаю. Лев на что хотите пойдет, если… если, допустим, можно крупно заработать. Но поднять руку на Виктора Арсентьевича, на золотую курочку, так сказать… Не понимаю! Не по-ни-маю!
Шпринц и в самом деле ошарашен этой кражей, поэтому у него вырываются слова, которые он конечно же никогда бы не произнес при других обстоятельствах. И вот оказывается, Виктор Арсентьевич – «золотая курочка»? Вернее, конечно, курочка, которая несет золотые яйца. В виде этой самой пряжи, что ли? Ох, как мне нужен сейчас мой друг Эдик Албанян из нашего московского ОБХСС. Окаемову я не верю, его квалификации, его способностям.
– Лев Игнатьевич действовал не сам, – говорю я. – Он подослал на квартиру Виктора Арсентьевича своих людей, понимаете? Но, возможно, и его самого тоже кое-кто подослал. Вполне возможно, – многозначительно заключаю я.
– А я вам говорю! – азартно возражает Георгий Иванович и машет на меня руками, словно прогоняя из кабинета. – Я говорю, вы с ума сошли! – он все еще не в состоянии прийти в себя от услышанного. – Да, да! Я утверждаю! Идиотом же надо быть, господи боже мой!
– А Лев Игнатьевич, я полагаю, не идиот?
– Ого! Да он нас с вами съест, и мы не заметим. Опомнимся, когда уже переваривать начнет. Вот такой он идиот.