– И в самом деле, не всякий такое имя запомнит, – согласился Кузьмич.
– А я привыкла с лета всякие имена запоминать, – сказала Муза. – Знаете, в нашей работе как?
Но Кузьмич на этот раз был не склонен уводить разговор в сторону.
– А что вам сказал этот человек, который пришел к вам? – спросил он. – Помните?
– Конечно, помню. Спросил, не знаю я, где Николай. А я ему говорю: «Не знаю». Вы же мне так велели говорить?
– Правильно ответили. А он что сказал?
– «Неправда, говорит. Знаете. Он вам говорить не велел. Но я его и под землей найду. Далеко от меня не убежит. Кушать захочет». Очень мне хотелось ему сказать, где Николай теперь кушает.
– И больше он ничего не сказал?
– Выругался, знаете… как последний подонок. Меня даже не постеснялся. А с виду такой солидный. И еще говорит: «Не ожидал, что он тряпкой окажется». Леха, мол, другое дело. Он мог со страху удрать. А от Николая он не ожидал. Тем хуже для него. И мне говорит: «Вы тоже сто раз еще пожалеете, что прячете его. Я же знаю, что прячете». Грозить мне стал. Ой, я чуть со страха не умерла.
– Он вам никакого адреса или телефона не оставил?
– Телефон оставил. Велел, чтобы Николай ему позвонил. Я вам сейчас покажу. Он мне написал. Ой, где же эта бумажка…
Муза поспешно положила на колени сумочку, даже не заметив, что она все время была у нее раскрытой, и принялась торопливо рыться в ней, вынимая то одну бумажку, то другую, пробегая их глазами и досадливо пряча обратно. Наконец она нашла то, что искала.
– Вот. – Она протянула Кузьмичу клочок бумаги. – Его рукой написано.
Клочок оказался уголком газеты. На нем торопливо шариковой ручкой был написан номер телефона и рядом стояли два, очевидно, сокращенных слова: «пят» и «вт». Кузьмич на секунду задумался, потом кивнул головой.
– Ладно. С этой запиской мы разберемся. Можно ее оставить?
– Ну конечно. Чего вы спрашиваете?
– Спасибо. А этот человек обещал еще раз зайти?
– Нет. Сказал, что будет ждать звонка Николая. Он уверен был, что я знаю, где Николай. Просто не хочу ему говорить.
– Ну что ж. Прекрасно. А когда звонить, сказал?
– Сказал, чтоб вечером звонил. По вторникам и пятницам. Там же написано.
– А он сам у вас когда был?
– Когда?.. Сейчас скажу… Господи, когда же он был?.. Ах да! Он позавчера был, в четверг. Я же работала. Он за мой столик сел.
– А ваш домашний адрес он знает?
– Что вы! Нет, конечно. Николай никогда бы ему мой адрес не дал. Он никому его не давал, даже Леше и то.
– Ну, спасибо вам, Муза Владимировна, – сказал, вздохнув, Кузьмич. – Спасибо. Очень вы нам, кажется, помогли. И не переживайте уж так. Все, что случилось, – к лучшему, поверьте мне. А вы сейчас дочкой побольше займитесь, матери помогите! Это вас хоть как-то отвлечет.
– Если бы его была дочка… – опустив голову, тихо, с тоской произнесла Муза и закусила губу.
– Его дочка в другом городе бегает, – сердито сказал Кузьмич.
Муза подняла на него глаза.
– А вот этого вы могли бы мне не говорить.
– Простите, – смутился Кузьмич. – Вырвалось. Всего вам доброго.
– Вы мне пропуск подпишите, – сказала Муза сухо.
Когда она ушла, Кузьмич еще некоторое время сидел за столом, то и дело досадливо потирая седой ежик волос на затылке. Он был недоволен собой и все еще смущен.
Потом Кузьмич посмотрел на часы, встал, убрал в сейф бумаги со стола и, заперев кабинет, отправился обедать. Субботний день снова проходил на работе.
А после обеда в управлении появился Валя Денисов. С ним вместе приехала немолодая женщина в красном пальто.
Когда Кузьмич возвратился в свой кабинет, Валя попросил разрешения зайти к нему со своей спутницей.
– Роза Григорьевна, – коротко представил он ее Кузьмичу.
– Присаживайтесь, Роза Григорьевна, – сказал Кузьмич, указывая на стул, на котором час назад сидела Муза. – Вам, наверное, уже известно, почему мы вас побеспокоили?
Женщина оказалась много старше, чем можно было предположить в первый момент, судя по ее тонкой фигуре и легкой, порывистой походке. Узкое лицо ее с большими строгими глазами было покрыто сеткой мелких морщин, руки – большие, узловатые, привыкшие к нелегкому труду руки работницы. Уже начавшие редеть светлые волосы с заметной сединой на висках были небрежно собраны в пучок. Слегка робея от необычной обстановки, в которую вдруг попала, женщина опустилась на самый краешек стула, оправив на коленях темное платье, и с любопытством оглядела кабинет.
– Известно, известно, – закивала она в ответ на вопрос Кузьмича, не переставая оглядываться. – Вон он мне все и растолковал, – Роза Григорьевна указала на Валю. – Чего ж тут неизвестного?
– Так как, помните вы тот вечер?
– А как же? Ясное дело, помню.
– Вот вы мне и опишите все, что было, что видели.
– Так я ж ему вон все как есть уже описала, – женщина снова кивнула на Валю. – И все он понял.
– Вот вы и мне опишите, чтобы я тоже понял, – улыбнулся Кузьмич.
– Пожалуйста. Мне что? Я хоть сто раз опишу, – охотно согласилась Роза Григорьевна. – Значит, часов так уже в десять это было-то. Точнее сказать, в одиннадцатом. Как раз, помню, кино по телевизору кончилось. Вышла я, значит. А темень у нас во дворе страшенная. Уж сколько писали, сколько писали, вы бы знали. Тут, дорогие начальники, кого хошь убьют или разденут. Уж и Борис Кириллович покойный, помню, еще хлопотал. Все обещали. И человек вот уже помер, а темень эта распроклятая как, значит, была, так и осталась. Это что же такое, я вас спрашиваю? – Роза Григорьевна все больше распалялась от негодования. – А вот возьму и слова вам не скажу, пока двор нам не осветите! Это ж подумать только!
– Мы, Роза Григорьевна, все от нас зависящее сделаем, – серьезно сказал Кузьмич. – Правы вы тут на сто процентов. Обещаю вам.
– Вот, вот. Сделайте. Все спасибо вам скажут, – уже совсем другим тоном подхватила Роза Григорьевна и со вкусом снова приступила к рассказу. – Ну, вот, значит. Вышла я себе. Темень, говорю…
– А зачем вы во двор вышли?
– То исть как «зачем»? Своего искать.
– Это мужа, значит?
– А то кого же? Он, как что, в котельную от меня бегет. Дружки у него там растреклятые. А со мной у телевизора ему, видишь, плохо. Ну, вышла я, одним словом. Гляжу, бегут двое, к воротам. А там как раз, значит, фонарь на доме. Добежали они до него, и тут один другому чегой-то крикнул, и они назад повертали. Меня, как вроде, в сердце стукнуло. Не иначе, думаю, жулики, чегой-то сотворили, бесы. Я сторонкой так за ними и пошла. Гляжу, а они уже, значит, из сарая вылазят. И назад к воротам побежали. А один, который повыше был да похудее, губки такие, как у девки.
– Выходит, разглядели вы его? – поинтересовался Кузьмич.
– А то. Он же под фонарем был. Я его из тыщи узнаю, губастенький такой да глазастенький. Он того, второго, медведя, значит, на бегу и спрашивает, как раз мимо меня бегли: «Ты, говорит, с той стороны досками хорошо прикрыл?». А тот говорит: «Хорошо». А этот еще засмеялся: «Ну, говорит, тогда до весны полежит, не протухнет». И оба гогочут, заразы. Вот так мимо и пробежали. Своими глазами видела. Я еще подумала, чего протухнуть может.
– И куда вы пошли?
– Так я же говорю, в котельную, своего вытаскивать.
– Расскажите Федору Кузьмичу, что того академика вы знали, – подсказал Валя. – Что убирали у него.
– Ну да, – кивнула Роза Григорьевна. – Убираться к ним ходила. Сколько лет, считай. И с детишками ихними возилась. Да и сейчас к Инночке два раза в неделю хожу. Тоже прибираюсь. А когда и сготовлю чего.
– Ишь ты, – удивленно произнес Валя. – Про сейчас вы мне даже не говорили, что убираться ходите.
– Так господи! Разве сразу все скажешь? Да и ни к чему вроде было говорить-то, – словно оправдываясь, торопливо заговорила Роза Григорьевна. – Это я уж сейчас так, к слову, можно сказать.
– И по каким же вы дням там убираете? – спросил Кузьмич.
– Да как Инночка позвонит, так и забегу. Мне любой день как день. На пенсии я уж вон третий год, считай.
– А последний раз вы там когда были?
– Последний-то? – Роза Григорьевна задумалась. – Посчитать надо. Стой, стой. Сегодня у нас, значит, какой день?
– Сегодня суббота.
– Ну, верно. Суббота, значит. А я, выходит, как раз вчерась была. Это значит – в пятницу. Ну конечно! – обрадованно объявила Роза Григорьевна. – А уж пыли набралось, господи… Ну, из каждого угла, из каждого угла.
Вообще строгая ее внешность оказалась весьма обманчивой. Другой такой любопытной и болтливой женщины, кажется, трудно было найти. А тут еще ее воодушевляло необычайное внимание к ее словам со стороны обоих слушателей.
– И в какое же время вы вчера там убирались? – спросил Кузьмич.
– В какое? Вот как с магазинов, значит, пришла, ноги гудят, мочи нет. Там постоишь, здесь, еще где. Домой еле приползешь. Вот я, значит, передохнула маленько, кой-чего приготовила и пошла себе. Инночка ключи еще с утра занесла, как в свою поликлинику побежала. Ну а я, значит, так часа в два или в три к ним собралась. Все магазины, чтобы им! И нога правая. Ну, тянет и тянет, спасу нет. Я уж Инночке говорю…
– А ушли вы оттуда когда? – прервал ее новым вопросом Кузьмич.
– Ушла-то? – нисколько не обидевшись, переспросила Роза Григорьевна. – Да я на часы ведь не гляжу. Как все прибрала, так и пошла себе. Чего еще делать?
– Никто при вас не вернулся еще, ни Инна Борисовна, ни Виктор Арсентьевич? – все более заинтересованно продолжал расспрашивать Кузьмич.
– Сам-то уже пришел, Виктор Арсентьевич. Продукты привез. Он завсегда их сам привозит. Заказ, значит, ему положен. Агромадный, скажу, заказ. Иной раз Инночка и меня угостит. Ну, а тут, значит, вчера то есть, он еще и гостя привел. Я им, конечное дело, чая подала. А ужинать они Инночку порешили ждать.
– Какой же тот гость из себя был?
– Из себя-то? Ну, как сказать… – Роза Григорьевна секунду помедлила, соображая. – Серьезный больно, невысокий, грибок такой вот. Еще усатенький. Белые усы-то. А глазки, значит, такие сердитенькие выкатил. И гусе-ем так шипел.