– Если вы считаете нас дурочками, то не надо притворяться.
– Ну что вы… – пытаюсь протестовать я.
– Можете быть абсолютно спокойны, – как всегда серьезно говорит Таня. – Мы все понимаем.
– И дурочки мы не окончательные, – ехидно добавляет Нина – А также понимаем свой общественный долг, – и неожиданно, уже совсем другим, деловым тоном заключает: – Кстати, Струлис будет у нас завтра утром.
В этот момент высокая, рыжеволосая Наташа насмешливым тоном объявляет:
– А сейчас появится неотразимый Фоменко. Приготовьтесь. Будет улыбаться. Причем ослепительно. Так что берегите глаза.
– Где бы мне поговорить с ним наедине, подскажите, девушки, – прошу я. – Есть тут какое-нибудь укромное место?
– Сейчас! – Нина порывисто выскакивает из-за своего стола и устремляется к двери. – Я возьму ключ от кабинета Свирчевского. Он болен. А вам разрешат.
Кто такой Свирчевский, мне не объясняют, и значения это никакого не имеет.
– С Нинкой не пропадешь, – убежденно говорит Наташа. – Все помнит, все знает, все может. Клад, а не жена будет.
А спустя некоторое время в комнате действительно появляется Фоменко.
Это высокий, грузный человек лет тридцати, с одутловатым лицом и глубоко посаженными черными лукавыми глазами. Белозубая улыбка у него и в самом деле ослепительная. Чувствуется в нем говорун, хохотун и дамский угодник. На лбу у него, под лихим казацким чубом, заметен небольшой розовый шрам.
– Ну, девчата! Ну, баловницы! Чего вы меня сюда заманили, а? Ось я сейчас откуплюсь от вас!
Он широким жестом вынимает из кармана пиджака большую плитку шоколада и, откинув рукой чуб, церемонно преподносит ее Наташе.
– Комплекция не позволяет стать на колени, – улыбаясь, говорит он. – Примите и прочее.
Но тут Фоменко неожиданно видит меня, полное лицо заметно тускнеет, и, обращаясь уже ко мне, он суховато и не очень доброжелательно спрашивает:
– Чую, у вас до меня дило, товарищ, а?
– Совершенно верно, – отвечаю я. – Хотелось бы вас ненадолго вырвать из этого цветника. Не возражаете?
– Чего ж зробыш? – не очень охотно соглашается Фоменко. – Дило есть дило. Оно у нас на первом месте.
Нина уже успела вручить мне ключ.
И вот мы с Фоменко оказываемся в пустом и просторном кабинете, обставленном, правда, скромнее, чем кабинет Меншутина, но тем не менее вполне современно.
Мы усаживаемся в кресла возле лакированного, на тонюсеньких ножках, журнального столика, закуриваем, и я вполне миролюбиво спрашиваю:
– Давно ли вы в столице, Григорий Маркович?
– Погодите, – строго произносит Фоменко и пухлой рукой как бы останавливает меня. – Сперва треба взаимно познакомиться. А то вы меня знаете, а я вас нет.
Улыбки уже и в помине нет на его одутловатом лице, глубоко запавшие черные глазки, как зверьки из норок, настороженно и колюче ощупывают меня, толстые губы поджаты, их почти не видно. Девушки просто не узнали бы этого весельчака и балагура.
– Это верно, – соглашаюсь я. – Знакомство должно быть взаимным. Прошу, прочитайте.
И протягиваю ему свое удостоверение.
Фоменко внимательно изучает его, прежде чем вернуть. Я замечаю, что настроение у него еще больше портится. Я уже научился улавливать самую разную реакцию самых разных людей на мое удостоверение. Она всегда очень выразительна и вполне определенна. Реакция Фоменко относится к числу тех, которые мне не нравятся и обычно сулят трудный разговор.
– Слушаю вас, – хмуро говорит наконец Фоменко, возвращая удостоверение.
Я повторяю вопрос.
– В Москве я одиннадцать дней. Вот командировка, – и он пытается достать из внутреннего кармана пиджака бумажник.
Но я его останавливаю.
– Она мне пока не нужна. С каким заданием вы прибыли?
– Мне надлежит… – Фоменко откашливается. – Надлежит получить для моего совхоза два токарно-винторезных станка, пилораму и автобус.
– Получили?
– Да, да. Зараз уезжать собираюсь, – как-то слишком уж поспешно отвечает Фоменко.
– Вы не в первый раз приезжаете в Москву?
– Не в первый.
– И уже многих тут в министерстве знаете?
– Многих.
Он отвечает скупо, отрывисто.
Другой бы, между прочим, давно уже спросил, что мне, собственно говоря, надо выяснить. А этот почему-то не спрашивает. Робеет? Нет, это на него не похоже. Догадался? Вот это скорее. Ведь о том, что случилось с Верой, знает уже все министерство. И он, конечно, понимает, что милиция должна этим заниматься. И от этого ему так неуютно сейчас, так тревожно? Черт возьми, неужели именно в него влюбилась Вера? Нет, нет, он не похож на того человека с фотографии, это я сразу отметил про себя, как только Фоменко вошел в комнату к девушкам, и лечиться ему в Тепловодске тоже ни к чему. Но, может быть, именно с ним гуляла Вера в тот вечер, с этим «неистовым поклонником», как назвала его одна из девушек. Какое у него напряженное лицо.
– Вы знали Веру Топилину?
– Ох, так вы о Вере? – с непонятным мне облегчением восклицает Фоменко.
– Вы ее знали?
– А як же! Знал, знал.
– Встречались? Проводили вместе время?
Фоменко, набычившись, хмуро смотрит на меня исподлобья и наконец-то спрашивает:
– Вы, собственно, почему у меня об этом вызнаете?
Он снова враждебен и готов к отпору. Ну, сейчас это как раз понятно.
– Если вы встречались с ней незадолго до ее гибели или даже в тот самый день, то, может быть, чем-то поможете нам.
– Не встречался, – вздыхает Фоменко. – Признаюсь вам, хотел. Сильно хотел. Но… она не схотела.
Со следующим вопросом я медлю. Но задать его все-таки придется. Хотя бы для очистки совести.
Фоменко тоже молча курит, грузно откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд в пространство.
– Вспомните, Григорий Маркович, – наконец говорю я, – что вы делали в прошлый понедельник.
Взгляд Фоменко из рассеянного становится вновь настороженным и неприязненным. Словно он ждет от меня какого-то подвоха, ловушки, удара из-за угла. Это очень неприятное чувство. Кажется, я ему не дал для этого оснований.
– Вам что же, весь день надо знать? – сипло спрашивает он.
– Пожалуй, опишите весь день.
– Да разве его запомнишь? Москва же! Крутит, вертит, голова пухнет, ноги гудят. Не, не помню я. Вот, ей-богу, не помню. Подписывал бумаги, ждал приемов, щи где-то в столовой хлебал…
Фоменко вдруг становится разговорчив.
– Ну, а вечером? – спрашиваю я.
– Вечером? – он, словно с разбегу, упирается в стенку. – Що вечером?
– С кем вы были в тот вечер?
– А-а! – почти обрадованно восклицает он. – Так вам що, алиби треба, а? Словом, значит, веры нет?
– Не забывайте, Григорий Маркович, ведь мы официальное расследование ведем.
– Бачу, бачу. Зараз припомню. Так… вечером, значит?.. Ну, так… – он усиленно трет лоб под чубом, по-прежнему грузно развалившись в кресле и все его заполнив собой от подлокотника до подлокотника, так что и руку уже не втиснишь.
– …Ну да… в кино пошли, значит… – с усилием припоминает наконец Фоменко. – С Миколой и его супругой… Ну, да… На последний, значит, сеанс… А до того чаи, значит, гоняли… Ну да…
Микола оказывается его земляком, недавно переехавшим в Москву, у которого Фоменко в этот раз и остановился.
Что ж, хоть и не очень нравится мне наш разговор, особенно кое-какие отдельные моменты в нем, хоть и сам Фоменко симпатии у меня не вызывает, однако он, видимо, не причастен к трагедии, разыгравшейся в прошлый понедельник вечером на стройплощадке.
Мы прощаемся без особой теплоты, а Фоменко, кроме того, с явным облегчением и даже заметно повеселевший. Определенно, он ждал каких-то неприятностей от нашего разговора. Непонятно только, каких. Вот теперь радуется. И через минуту готов будет уже снова балагурить с девушками. А зайти он к ним должен, он у них в комнате оставил портфель. Ну, и, конечно, задержится там, как же иначе.
За это время наш сотрудник уже побывает по указанному им адресу, у неведомого нам Миколы и его супруги. Так уж, для верности, чтобы «закрыть вопрос».
…А утром у меня новая встреча.
На этот раз с долговязым, широкоплечим латышом Освальдом Струлисом. Прямые светлые волосы, чуть не до плеч, ему к лицу. Тяжелый, выдвинутый вперед подбородок, глаза то серые, то голубые, по-моему, в зависимости от настроения. Сейчас у Освальда настроение угрюмо-спокойное и глаза совсем серые. «Как и его море в таком же состоянии», – неожиданно думаю я.
Мы сидим в том же кабинете, где вчера я беседовал с Фоменко. Только сегодня перед Струлисом сюда ненадолго заглянул Меншутин. Он действительно очень переживает гибель Веры. Но его присутствие я все же с трудом выношу. Как его выносят другие? Ведь он же, наверное, не только меня, но и всех поучает и перед всеми красуется своей эрудицией, которой грош цена, своей величественной осанкой и эдаким снисходительным, даже слегка покровительственным вниманием. Что за тип! Интересно хоть одним глазом подсмотреть, как он ведет себя с начальством. Тоже поучает или все-таки заставляет себя выслушивать поучения? Нет, по-моему, его невозможно выдержать даже в качестве подчиненного. А со мной он по-прежнему держится как профессор со студентом, и благоглупости так и прут из него.
Поэтому молчаливый, сдержанный Освальд приносит мне в первый момент даже некоторое облегчение.
Памятуя вчерашнюю встречу с Фоменко, я с самого начала представляюсь Струлису и показываю свое удостоверение. После этого он становится еще угрюмее.
Надо вам сказать, что вчера вечером, после разговора с Фоменко, я все-таки не выдержал и заехал на работу. И позвонил в Ригу своему дружку Арнольду Риманису. Он работает в республиканском уголовном розыске. Отличный парень и талантливый сыщик. Мы знаем друг друга не понаслышке. Арнольду достаточно дать в руки лишь одно, даже самое тоненькое и слабое звено, и он медленно и терпеливо вытянет всю цепочку. И пунктуален он, как хронометр. «Завтра звоню тебе в девять тридцать», – сказал он мне. И действительно позвонил сегодня утром в это самое время и кое-что сообщил дополнительно об Освальде Струлисе. Оказывается, при всех своих отрицательных качествах, за которые его выгоняли с работы из двух колхозов, и несмотря на его бесконечные ссоры с женой, он обожает ее и сына, а ссоры происходят только на почве его слепой и неугомонной ревности, которая тоже может любую женщину свести с ума. Хотя в определенных дозах это каждой приятно, лукаво добавляет Арнольд. Словом, ни о каком романе в Москве, даже о попытке его завести, речи быть не может. И если в этом убежден Арнольд Риманис, то сомневаться не приходится. Однако молоденькие сотрудницы министерства заметили, что Струлис ухаживал за Верой. Ошиблись? Ну, нет. В таких вещах эти особы не ошибаются. Что же тогда? Может быть, это было, так сказать, деловое ухаживание? Какая-то помощь требовалась Струлису от Веры? Он же отменный хитрец, ловкач и доставала. И его угрюмая внешность весьма обманчива. Да, вот это и надо проверить в первую очередь. Ну, и, конечно, тот злосчастный понедельник, особенно вечер того дня.