– А я почем знаю?
– Вот тебе раз! Вы же разгружали, и вы же не знаете?
– Ну, разгружать я, допустим, разгружал, чего тут такого? – неохотно соглашается Федька, уразумев все-таки, что отказываться от этого факта глупо. И еще глупее из-за такого пустяка ссориться со мной.
– Именно что разгружал, – киваю я. – И дальше, значит, тоже все так было, как Иван рассказал, да? И не один Иван, кстати.
Я чувствую, что мысли Федьки далеки сейчас от всех этих событий, как от луны, что он делает усилие над собой, чтобы вспомнить их. И вопросы мои кажутся ему назойливыми и совершенно несущественными, как мухи, и отмахивается он от них, как от надоедливых мух, нетерпеливо, раздраженно, но и без особой злости. А это кое о чем говорит, кое о чем весьма существенном. Если я, конечно, не ошибаюсь. Ибо Федька, конечно же, взволнован, обеспокоен до крайности и сейчас теряется в догадках и решительно не знает, как себя вести. Стоит посмотреть, как он все время ерзает на стуле, как беспокойно теребит в руках кепку, словно прощупывая ее всю.
– А чего дальше-то? – тупо смотрит на меня Федька. – Чего он вам там… нес?
– Например, куда вы потом поехали, когда распили бутылку, вы это помните?
Я нарочно пропускаю пока эпизод на стройплощадке. Потом я вернусь к нему. А сейчас этот эпизод может его сковать, как в тот раз Ивана. Мне же важно, чтобы Федор разговорился. И дальше ничего опасного для него ведь не произошло. Дальше, я полагаю, он может рассказывать спокойно.
– Куда поехали? – рассеянно переспрашивает Федька. – Шут его знает, куда мы поехали. Помню я, что ли.
– Ну-ну. Надо вспомнить, Федор, – говорю я и со значением добавляю. – Чем быстрее вы вспомните, тем быстрее мы окончим этот неприятный разговор.
Я жду от Федьки ответной реакции на эти слова. У него вот-вот должна мелькнуть в голове сумасшедшая мысль, что его взяли не за убийство, что его взяли случайно или по другому, явно пустяковому поводу, а скорей всего, просто как свидетеля, и отпустят, как только он удовлетворит любопытство этого долговязого дурня-оперативника.
Но Федька медлит. Ох как тяжело ворочаются ржавые шестеренки у него в мозгу! Он морщит лоб, трет его грязными до черноты пальцами и, кажется, вполне искренне стремится вспомнить тот злополучный вечер. Но такая напряженная мыслительная работа, да еще в момент, когда он так ошарашен внезапным арестом, дается ему ох как трудно.
– Вышли, значит… – бормочет он, устремив взгляд в пространство. – И поехали… Куда же мы поехали?.. Домой, что ли?.. Хм…
– Нет. Не домой, – строго поправляю я его.
– Ну да… – продолжает бормотать Федька. – Ну да… не домой… Чего я там потерял?.. К Ивану… Не-ет… Ему домой дорога заказана…
– Это почему же?
– А! – пренебрежительно машет рукой Федька. – Жинка от него знаешь как гуляет? Ого! Я б не знаю чего ей сделал. А он, малахольный, только доченьку свою ненаглядную, – тон у Федьки становится до невозможности язвительным, – в деревню, видишь, отвез, к бабке. А та – ха-ха-ха! – слепая. Понял? И так из милости у колхоза живет.
– Пока сынок в Москве пьянствует, – не выдерживаю я.
– А он, может, и пьянствует оттого, что переживает, – хмыкает Федька. – Ты почем знаешь?
– Слепой матери от этого не легче.
– А он ей деньгу шлет. Сам видел.
– Ну ладно. – Я решаю вернуть его к прерванному разговору. – Значит, домой к Ивану вы в тот вечер не поехали, так?
– Так…
– Куда же вы поехали?
– Куда поехали?.. На железку, что ли? – задумчиво произносит Федька и с силой скребет затылок. – Чего подкинуть…
– Вот это уже вероятнее, – киваю я.
– Ну, факт. Туда и махнули, – с облегчением констатирует Федька. – Куда же еще…
И вдруг останавливает на мне какой-то странно-задумчивый взгляд. Словно вид мой ему вдруг что-то напомнил или на что-то натолкнул, и он сейчас пытается сообразить и уловить это «что-то».
Новый поворот Федькиных мыслей меня слегка озадачивает. Я его пока что не могу понять.
– На железную дорогу? – переспрашиваю я. – Вагоны, что ли, там грузить собирались?
– Ага, – охотно подтверждает Федька. – Чего придется.
– Ну, и что в тот раз грузили, не помните?
– В тот раз-то? Да разве упомнишь.
– А где?
– Где? Это мы помним. На Казанке – вот где.
Федька заметно оживляется. Тяжкая работа мысли начинает, видимо, давать кое-какие плоды. Взгляд его уже осмыслен и даже хитроват. Если это связано с новым поворотом в его мыслях, то плохо, ибо я все еще не могу этот поворот уловить и понять. Впрочем, возможно, что и нет никакого поворота, а формируется, складывается та самая сумасшедшая мысль, которую я жду? Это вполне возможно; это даже скорей всего именно так, успокаиваю я себя.
– Не вагон-ресторан грузили? – спрашиваю я на всякий случай.
– Во-во! Точно. Его.
Федька так легко ухватывается за эти слова, что я понимаю: нет, не помнит он, действительно, кажется, не помнит, что они делали в ту ночь, и только изо всех сил хочет мне угодить. И это вполне соответствует той сумасшедшей мысли о случайном или пустяковом поводе для его ареста, которая, по моим расчетам, должна была прийти ему в голову. Значит, мой расчет оправдывается? Однако окончательный вывод я делать пока боюсь.
– И часто их грузите? – спрашиваю я.
– Да как придется.
– Знакомые директора-то там есть?
– Ага, есть, – все так же охотно откликается Федька. – Чего не быть? Небось который год там пашем.
– Ну кто, например? Назовите.
Я же прекрасно помню: вагон-ресторан Горбачева приписан к Казанскому узлу. И он, между прочим, как раз в ту ночь грузился там. Может быть такое совпадение или нет?
– Кто знакомый там? – переспрашивает Федька и вновь погружается в тягостную задумчивость, сосредоточенно хмуря белесые брови. – Ну, вот Борис Григорьевич. Во мужик! Завсегда рабочую душу понимает. Потом еще Сурен Арменакович… – с удовольствием и значением перечисляет Федька, словно эти солидные знакомства и его самого должны поднять в моих глазах. – Ну, еще кто?.. Еще Зиночка… – И поспешно поправляется. – Зинаида Герасимовна.
– Что, симпатичная? – усмехаюсь я.
– Ну-у! Очень даже, – подыгрывая мне, расплывается Федька. – Но только ее… ни-ни! Свой хахаль имеется… Э-эх! – вдруг изумленно восклицает он. – Да у нее же в ту ночь и грузили! Чтоб мне с места не сойти, у нее!
– И поднесла она вам под конец-то? – интересуюсь я.
– Само собой, – самодовольно подтверждает Федька. – Никуда не денешься. Посидели малость.
Это уже похоже на правду. Выходит, Федор все же вспомнил ту ночь. И довольно охотно, между прочим, вспомнил. Значит, ничего опасного для него та ночь, видимо, не представляет. Ну что, в самом деле, произошло? Грузили себе мирно тот вагон-ресторан, потом так же мирно выпивали у его директора, Зинаиды Герасимовны.
И я про себя решаю, что проверить все это будет нетрудно в случае чего. Стоит только установить эту Зинаиду Герасимовну. А повидаться с ней и все проверить, пожалуй, придется. Так, для собственного, знаете, спокойствия, чтобы больше к этому не возвращаться. Хотя я и не сомневаюсь, что факты тут подтвердятся.
Что ж, теперь можно отступить чуточку назад и попробовать вернуть Федьку к другим воспоминаниям.
– Все точно, Федор, – удовлетворенно констатирую я. – Все так и было.
– А чего мне врать-то? – басит он в ответ, тоже довольный таким оборотом разговора.
– И в самом деле, – соглашаюсь я. – Теперь нам надо еще только один момент вспомнить. Иван вот говорит, что когда вы в тот вечер после продмага ту первую бутылку тяпнули, то для этого дела на какую-то стройку зашли. Так?
И опять я вдруг ловлю на себе этот напряженный и непонятный Федькин взгляд. Только сейчас в нем, мне кажется, уже не колебания, не раздумья, а какое-то принятое решение, причем рискованное, даже отчаянное решение. Так мне кажется, во всяком случае.
– На стройку зашли. Точно, – медленно произносит Федька, не сводя с меня настороженного взгляда.
– Иван даже запомнил там вагончик у ворот, зеленый такой.
– Вагончик?.. Для рабочих, что ли?.. – Федька на минуту задумывается. – Был такой… Из него еще парень вышел, глядел на нас.
– Правильно, – киваю я. – И он вас видел. А вы, значит, на стройку зашли. На улице пить не стали. Так ведь?
Федька как-то обреченно кивает головой:
– Ну точно. Зашли.
– А дальше вы уж сами рассказывайте, Федор, – предлагаю я. – Это лучше всего, пожалуй, будет.
Если бы кто-нибудь знал, как трудно мне дается этот спокойный, невозмутимый, порой даже сочувственный тон в разговоре с этим человеком, с убийцей Гриши Воловича, с подонком и негодяем, который в душе сейчас смеется надо мной и уверен, что завоевал мое доверие, что благополучно выскочит отсюда, ибо я интересуюсь сущими пустяками по сравнению с тем, что лежит у него на совести, и крови на его руках я не вижу. Животный страх так же быстро сменился в нем тупой, животной уверенностью в спасении.
– Рассказывать?.. – медленно, словно колеблясь, переспрашивает Федька и вдруг с силой швыряет свою кепку на пол, а стул под ним жалобно крякает и, кажется, готов вот-вот рассыпаться. – Эх, мать честная! Рассказывать, да?! – азартно восклицает Федька и смотрит на меня отчаянными глазами. – А сколько мне отломится за такое дело, а, начальник?
– Ты давай рассказывай, – еле сдерживая волнение, говорю я, незаметно для самого себя переходя на «ты», как, впрочем, давно уже сделал сам Федька.
– Чистосердечное признание зачтется? – деловито осведомляется он. – Свистеть не буду.
– Зачтется.
– Ну, тогда пиши, начальник. Пиши, – тон у Федьки торжественный и великодушный. – На признанку иду. Понял? Значит, так дело было… – он на секунду умолкает, сосредоточивается, на узком, грязном лбу появляются глубокие складки, взгляд уходит куда-то в пространство. – Значит, так… – медленно повторяет он и поднимает с пола свою кепку, кладет на колено. – Зашли мы, значит, в те ворота. Темень там, хоть глаз выколи. Ванька говорит: «Не пойдем дальше. Давай здесь». Ну, мы к заборчику, значит, и прислонились. У меня в кармане, как сейчас помню, огурчики и полбатона. Достаю, значит. Иван по бутылке шибанул, пробка – фьють! Ну, хлебнули. Закусили. О том о сем толкуем. И тут, понимаешь, вдруг крик: «А-а!». Короткий такой. Бабий. Я аж вздрогнул. «Слыхал?» – спрашиваю. А Иван говорит: «Слыхал». Я говорю: «Оттеда орала». Со двора, значит. Из темноты. Куда мы идти не схотели. «А чего там?» – это, значит, Иван спрашивает. А я говорю: «Сейчас поглядим. Может, кто бабу там придавил?». А Иван, говорит: «Тебе-то что? Свидетелем стать хочешь?». Я говорю: «Еще чего. Интересно знать. Вот и все». – «Давай подождем, – говорит Иван, – он все одно через ворота назад пойдет, мужик-то». Ну, мы еще, значит, по разику хлебнули и ждем. Никого нету. Еще ждем. Обратно никого. Уж мы и выпили до донышка. «Пошли, говорю, посмотрим». А Иван говорит: «Иди, если охота. А я, говорит, покойников не люблю». Ну, а мне все же взглянуть охота. И пошел. Вроде уж и видеть в темноте стал. Взобрался, значит. Гляжу: яма. Глубины страшной, аж дна не видно. Приладился так и сяк. Опять гляжу. Внизу вроде что-то лежит на камнях. Позвал Ивана. А сам давай вниз спускаться…