Он разливает остаток водки, достает из кармана еще одну луковицу, режет ее пополам, потом вытаскивает помятый ломоть черного хлеба. Мы выпиваем, крякаем, заедаем луком и хлебом.
– Небось там тебе такого не поднесут, – хвастливо говорит Мотька, кивая на потолок. – Ты плюй на ихнюю диету, а то ноги протянешь. Знаю я эту муть, какой уж год тут трублю, насмотрелся.
Некоторое время мы еще болтаем о том о сем, и Мотька делает мне всякие авансы на будущее, суля немыслимые коммерческие выгоды от нашего с ним знакомства. Потом я начинаю прощаться.
– Значит, договорились? – спрашиваю я напоследок.
– Ну! Не чешись, Маруся, в строю, – весело откликается Мотька. – Сегодня вечером. Трояк гони вперед.
– Так я же дал?!
– Ну, ну, купец, не жмись, – строго говорит Мотька. – Дал на выпивку. А это как условились.
Ссориться мне с этим наглецом сейчас не с руки, однако придется быть с ним повнимательней.
– Эх, просто обвал, – вздыхая, говорю я и достаю деньги.
Мотька, не глядя, сует их себе в карман.
– Ну, вот. Считай, что мы с тобой скорешились, Витек, – солидно говорит он и хлопает меня по плечу. – Значит, гляди сюда. У меня отбой в пять. Ну, туда-сюда. Кое-кого увидеть, кое-кого предупредить. Сам понимаешь, не глиняный. Значит, тебе лучше всего после ужина прикатывать. Ну, там, в девять. Порядок?
– Порядок. А куда прикатывать?
– Ждать я тебя буду в парке. У театра. Знаешь?
– Знаю. Приду.
Мотька назначает встречу так уверенно, словно это происходит у него уже не первый раз и в одном и том же месте. А может быть, так оно и есть? Эта спекулянтская шайка сложилась и действует, наверное, уже давно. И все приемы заранее отработаны. Вот, например, адрес они не говорят, а Мотька поведет меня сам, черт знает каким путем. А там и еще чего-нибудь, наверное, приготовили. Что ж, поглядим.
– Деньги не забудь, – предупреждает Мотька. – Второй раз не поведу, учти.
– Это ты брось, – резко отвечаю я, чтобы не быть уже круглым дураком в Мотькиных глазах. – Кореш называется. Сначала товар отберу, а потом уж и деньги.
– Дрейфишь, купец? – нахально улыбается Мотька. – Люди там свои, не обидят.
– Твои, да не мои. Словом, так.
– Ладно. Сговорено, – неожиданно мирно говорит Мотька. – Чего психуешь?
И мы расстаемся до вечера.
Я выбираюсь из подвала и бегу к телефону. Но не к тому, который стоит в вестибюле около дежурной, на самом ходу. Есть телефон и в другом корпусе.
Дагира я не застаю. Поэтому звоню дежурному и, убедившись, что меня никто не слышит, называю свою фамилию. Потом очень коротко и достаточно непонятно для непосвященного сообщаю, что встреча у меня с Костей произойдет сегодня вечером, в девять часов, и потому я прошу Дагира встретиться со мной в восемь у грязелечебницы и сообщить о Косте все, что ему к этому времени удастся узнать. Дежурный повторяет мои слова уже «открытым текстом», и я убеждаюсь, что он все прекрасно понял.
День тянется у меня так же размеренно и неторопливо, как и три предыдущих. Перед обедом под неутихающим дождем мы с Валей отправляемся, как всегда, пить водичку.
До этого, кстати говоря, я постарался тоже быть при ней неотлучно, чем, кажется, ее немало удивил, а может быть, вызвал даже кое-какие подозрения. Я заранее шел на этот риск. Мне очень не понравилось, что Мотька принудил меня назвать источник моих сведений о Косте. Уж не вздумает ли он проверить, так ли это на самом деле? Ведь он Валю знает.
Но, во всяком случае, до обеда Мотька возле девушки не появлялся. И вот теперь, по пути к источнику, я незаметно перевожу разговор на Костю и, как бы между прочим, замечаю, что, наверное, у такого ловкача можно было приобрести всякие заграничные шмутки. И вообще тут где-то, говорят, бывает по воскресеньям громадная барахолка.
Тема заграничных тряпок, естественно, вызывает у Вали горячий отклик. Она полна разнообразными сведениями на этот счет. Что касается Кости, то Валя убеждена, что он спекулирует заграничными вещами, хотя она лично дел с ним на этой почве, конечно, никаких не имела. Но другие, по ее сведениям, что-то у него покупали.
– Да, да, – рассеянно подтверждаю я. – Это вы мне еще вчера говорили. Я помню.
– Неужели? – удивляется Валя и пожимает плечами. – Впрочем, может быть.
Больше мне ничего и не требуется.
После возвращения из парка и уже до конца дня я со спокойной душой даю Вале отдохнуть от моего общества.
Мне самому никакого общества не требуется. Стыдно признаться, но я волнуюсь. Как-никак, а заканчивается довольно сложное дело, и мне, видимо, скоро предстоит задержать убийцу Веры. Неужели он так влюбился, что отказ выйти за него замуж толкнул его на такой страшный шаг? А Вера? Нет, Катя ошибается, Вера не могла полюбить такого подонка. Тем отвратительней ей было его преследование. Но зачем тогда она пошла с ним в тот вечер? Мягкая, деликатная, совестливая Вера, она, конечно же, хотела образумить, успокоить его. Она была полна сострадания к нему. И вот этот негодяй… Впрочем, пока это все только догадки и эмоции. Улик против Кости нет. Их еще предстоит найти.
Я прогуливаюсь по дальней дорожке сада, курю сигарету за сигаретой и не могу успокоиться. Воздух пропитан сыростью, под ногами лужи, небо клубится тяжелыми тучами. Я поминутно смотрю на часы. И время от этого тянется изматывающе медленно. Снова начинает накрапывать дождь и загоняет меня в дом. Я не в состоянии ничем заняться. И считаю минуты, сначала до того, как идти к источнику – это я заставляю себя проделывать с педантичной аккуратностью, – потом не могу дождаться конца ужина и, наконец, условленной встречи с Дагиром.
Уже совсем темно. Дождь, словно спохватившись, льет как из ведра. Тут не спасет никакой плащ. Под ногами не лужи, а озера, обходить их бесполезно.
Тем не менее, Дагир, как и в прошлый раз, точен. Я рассказываю ему, как изменилась ситуация. После короткого обсуждения принимаем решение с завтрашнего дня вплотную заняться Костей. Сегодня же вечером он ничего не должен заподозрить. И встретиться с ним, конечно же, надо, раз представился такой случай. Ведь чего только не сболтнет среди своих подвыпивший Костя, да и обстановку внутри этой шайки узнать тоже полезно. А мне самому действовать придется, исходя из ситуации. Тут ничего предвидеть нельзя.
– Давай все-таки ребята покараулят тебя, пока ты будешь там, – озабоченно предлагает Дагир. – Это, я тебе скажу, такая шпана.
– Еще чего! – возражаю я. – А то я шпаны не видел… Кроме того, они знают, что денег у меня с собой не будет. Я предупредил. А твои ребята могут их спугнуть.
– Ну, смотри… – недовольно качает головой Дагир.
Потом он мне сообщает кое-какие сведения о Косте, называет двух-трех его друзей, в том числе и Мотьку. Оказывается, две недели назад Костя действительно куда-то уезжал. Куда – неизвестно. Может быть, и в Москву, туда он, кстати, ездил уже не раз. Говорят, в Москве у него есть знакомая, и он ездит к ней. Но и тут у него есть подружка. Вот и все, что Дагир пока успел узнать.
Под конец он, усмехнувшись, добавляет:
– Насчет того дядечки пока некогда было спрашивать. Однако постараюсь. Не забуду.
Я машу рукой, мне сейчас не до дядечки.
Мы прощаемся, условившись, что в какое бы время я ни вернулся сегодня вечером от Кости, непременно позвоню дежурному. Там будут ждать.
– И беспокоиться тоже, – многозначительно добавляет Дагир.
Я смотрю на часы. Без двадцати минут девять. Времени остается в обрез, чтобы добраться до театра в парке.
Дождь не утихает, просто водопад какой-то обрушивается с неба. За шумом воды ничего больше уже не слышно. Ну и погодка!
Я поднимаю воротник плаща, будто это может мне чем-то помочь, и засовываю руки поглубже в карманы. В ботинках у меня противно хлюпает.
Мне кажется, я очень долго иду пустынными, полутемными аллеями, мимо закрытых уже киосков, лечебных павильонов, уютных, спрятавшихся в кустарниковых раковинах скамеек, мимо залитых водой, потемневших концертных афиш и портретов передовиков производства. В слабом свете фонарей над головой я различаю сквозь потоки дождя причудливые силуэты деревьев с протянутыми черными, уже без листьев, ветвями.
Парк я за эти дни изучил довольно прилично и потому иду быстро и уверенно.
Вот и здание театра, неуклюжее, с погасшими огнями, кажущееся почему-то временным, оно вплотную привалилось к изящному, старинному павильону с источниками и почти весь его загородило своей уродливой тушей.
Вокруг театра пусто, спектакля сегодня нет. В стороне широкая каменная лестница, украшенная скульптурами и цветами, ведет на городскую площадь. Возле этой лестницы я замечаю одинокую, съежившуюся человеческую фигуру.
Это Мотька. Я сначала догадываюсь, а потом и узнаю его. Тщедушный он паренек и жалкий какой-то, несмотря на всю его хитрость и нахальство.
– Топай за мной, – сердито бросает он, когда я подхожу, и, не оглядываясь, начинает подниматься по лестнице.
Я молча следую за ним.
На пустынной улице, с темными, словно притаившимися домами, слышен только плеск и шелест воды. Холодно, однако. Самое время сейчас что-нибудь выпить.
Мотька, втянув голову в плечи, семенит возле меня. Он тоже промок насквозь, и ему, по-моему, еще хуже, чем мне.
Мы сворачиваем на вторую улицу, потом на третью. Я стараюсь запомнить дорогу, но в темноте мне это плохо удается.
Теперь вдоль улицы тянутся маленькие, аккуратные одноэтажные домики, вроде украинских мазанок. Наверное, старинная казачья слобода. В окнах, за занавесками, тепло и уютно горит свет – оранжевый, голубоватый, розовый.
– Сейчас прибудем… – ворчливо сообщает Мотька и зябко ежится. – Весь мокрый как лошадь, – все больше злобясь, неожиданно добавляет он. – Кипит твое молоко!
Наконец мы останавливаемся возле каких-то ворот, и Мотька, цепко оглядевшись, толкает черную, скрипучую калитку.
– Тут пес, – предупреждает он. – Не бойсь, не загрызет.