– Да уж… – самодовольно хрипит он. – Не жалуюсь. Уф!.. Его, кстати, Анатолием зовут. Это я тоже помню.
– Ой, одолжите мне вашу память! – восклицает Раечка. – Сдам минимум и верну, честное слово.
Тем временем мы спускаемся по широким ступеням в сад, и тут мои спутники меня покидают, они все живут в главном корпусе, а я во втором.
Но я и не думаю идти к себе в комнату. Я неторопливо пересекаю сад, огибаю здание столовой и оказываюсь на заднем дворе. Далее я следую прямо в котельную. Я прекрасно запомнил парня, выскочившего из газика.
Спустившись по гулкой железной лестнице в душную темноту котельной, я начинаю ориентироваться по голосам, доносящимся до меня из глубины коридора, и медленно, вытянув вперед руки, пробираюсь в их сторону. Слов я вначале не разбираю, слышу лишь, как громко переговариваются два, а может быть, и три голоса.
Но постепенно я начинаю разбирать слова. Ребята орут что есть силы, перекрывая вой пламени в котлах.
– У тебя же братан на базе работает! – запальчиво кричит кто-то из парней. – У них там этого добра навалом. Я тебе бутылку поставлю. А если в сборе – красненькую отвалю, ей-богу.
– Их сейчас поприжали, – колеблется второй.
– Тю! Всюду прижимают и всюду достают, если надо. Что, я не знаю. А тут машина стоит, соображаешь?
– А тебе-то что? Твоя, что ли, стоит?
– Так мне ж на ней работать!
– И направо, и налево, – смеется третий голос. – Ты парень ходовой, Толясь, не теряешься.
– И как ты на ней от Москвы допилил? – спрашивает второй голос.
– А что? Новая же машина. В ней один карбюратор только инвалидный. Для блезиру поставили. Если бы не он, только бы я такую машину и видел. А так она уже ждала меня, милая, ненаглядная. В пять минут актик сварганили.
– По блату, значит?
– Вроде того. Ну как, Севка? Значит, или новую иглу, или весь карбюратор в сборе, усек?
Но тут я толкаю дверь и заглядываю в котельную. Ну и здорово же там жарко! Двое из ребят без рубашек, перепачканы в угле. Это, конечно, местные. А третий – приезжий, он в кожаной куртке на «молнии», с кепкой в руке. Все трое молча глядят на меня.
– Здорово, – говорю я. – Анатолий здесь?
– Ну, я, – настороженно говорит парень в кожаной куртке.
– Потолковать надо. Выдь во двор.
– А ты кто?
– «Кто, кто»! – грубовато отвечаю я. – Выдь, говорю. Здесь не продохнешь. Чего боишься?
– Надо мне бояться, – сердито бурчит Анатолий. – Сейчас выйду. Ступай к машине.
– Ну, давай. Жду.
Я ухожу, нарочито громко топая по дощатому полу коридора. Чтоб не думали, что я интересуюсь их секретами. Хотя и любопытно бы знать, о какой это машине говорил ребятам Анатолий, как это он так ловко ее в Москве оформил. Значит, выдали ее за списанную, что ли? Ох и ловкач, видать, этот Анатолий. Да и один ли он такой в этом колхозе? И вот туда «по служебным делам» ездила Вера, с этим самым прохвостом Анатолием, кстати.
По той же железной, гремящей лестнице я выбираюсь на двор и тут убеждаюсь, что снова льет дождь. Не раздумывая, залезаю в машину и принимаюсь ждать Анатолия.
Как же мне вести с ним разговор? Ту поездку с Верой, наверно, запомнил. И конечно, помнит, ездил ли кто-нибудь с ней, или она поехала одна. Значит, остается только завести с ним разговор о Вере и о той поездке. Кажется, все тут просто? Но это только кажется. Анатолий, по-видимому, только что вернулся из Москвы, получал там машину для колхоза. Вполне возможно, что получал ее как раз по разверстке того самого управления, где работала Вера. Меншутин говорил мне о таких операциях, в соответствии с решением Моссовета. И вот Анатолий, попав в Москву, мог зайти в управление и… и узнать о смерти Веры. Или мог побывать там раньше и увидеться с Верой, с еще живой Верой. Как же ему напомнить о ней?
В этот момент сквозь потоки дождя за ветровым стеклом я замечаю, как в дверном проеме котельной появляется долговязая фигура в черной кожаной куртке и мятой кепке. Анатолий оглядывается и, видимо, замечает меня в машине. В два прыжка он оказывается возле дверцы, с силой рвет ее на себя и валится на сиденье возле меня, ухватившись руками за рулевое колесо.
Теперь я могу рассмотреть его получше. У него круглое лицо с вздернутым носом, густые, суровые брови и хмурые глаза. Словом, парень решительный, инициативный и находчивый, как, впрочем, все шоферы. Сейчас он смотрит на меня весьма подозрительно и с неудовольствием спрашивает:
– Ну, чего тебе?
– Толь, ты помнишь Веру? – в свою очередь, но вполне миролюбиво, даже дружески, спрашиваю я его. – Прошлым летом из Москвы сюда приезжала, ты еще в колхоз к себе ее возил.
– Почему ж не помню? Помню, – спокойно отвечает Анатолий, и в голосе его исчезает настороженность, кажется, ему даже приятно это вспомнить.
– Ты после ее видел?
– Не, – вздыхает Анатолий и лезет в карман куртки за сигаретами. – Отличная девка. А ты ее откуда знаешь?
– Сестренка моя.
Который раз уже произношу я эти слова, и каждый раз они волнуют меня не фальшью своей, а какой-то странной, нереальной своей правдивостью, словно и в самом деле стала мне Вера близкой, стала почти сестрой. Мистика какая-то, а мне почему-то не по себе.
– Ну да? – изумляется Анатолий. – Чего же она тебе про меня говорила, интересно?
– А вот что есть такой Толя, что парень хороший, честный.
– Уж прямо так и «честный»? – смеется явно польщенный Анатолий. – Нашему брату во всем честным быть никак нельзя. А то не только не заработаешь, а и ездить будет не на чем.
– Ладно тебе, – я машу рукой, – на самого себя наговаривать. Что ж ты, жулик, украл чего?
– Ну, украл не украл, а ловкость рук требуется. Вот, к примеру, Вера тогда. Документики привезла. А что за документиками, соображаешь? – он делает неопределенный жест рукой и подмигивает. – За ними, брат, – переговоры.
– С тобой? – усмехаюсь я.
– Зачем?! Мое дело маленькое: получить – доставить, угнать – пригнать. Как прикажут. А переговоры начальство ведет.
Он снова подмигивает и протягивает мне сигареты. Я с удовольствием закуриваю.
– Вере тогда заночевать у вас пришлось, – равнодушно говорю я между двумя затяжками.
– Ага. Ливень. А у нас в двух местах дорогу враз размывает. В темноте лучше не ехать.
– А зачем ей вообще надо было ехать? Передала бы с тобой бумаги, и делу конец.
– «Передала бы»! – Анатолий смотрит на меня иронически, как на круглого несмышленыша. – Там же личное письмо к нашему председателю было. Ну, и ей он тоже кое-что в руки передал. Я так понимаю. А она тоже вроде тебя, – он неопределенно шевелит пальцами около виска. – В делах ни бум-бум. Я же видел.
– А чего ты видел?
– Я-то? – хитро косится на меня Анатолий. – Чего видел, того не понял, а что понял, того не видел. Ясно?
– Куда яснее, – смеюсь я. – Да меня, в общем-то, это все не касается, чтобы еще напрягаться. А Вера с тобой одна ездила?
– А это разве тебя касается? – смеется Анатолий.
– Фью! – презрительно усмехаюсь я. – Тут секрета нет и не было. Будь спокоен. Глупость одна была.
Я говорю нарочито туманно, но Анатолий этого не замечает, для него мои слова звучат, видимо, вполне конкретно.
– Ну да, «глупость», – говорит он. – Тот деятель, как тигр, рвался в машину. Вера ему говорит: «Я по делу еду, а не гулять. Неудобно, мол, тебе ехать». А он в одну дуду: «Не пущу тебя одну, и все». Ну, цирк. Я и то не выдержал. «Что ж, говорю, съедим мы ее, что ли?» – «А ты, говорит, в чужие дела не суйся». Ну, а Вера, та тоже с характером. Нет, и все. А тот… Был бы у него пистолет, застрелил бы, ей-богу. А ты говоришь, «глупости»…
– Это Павел-то?
– А кто же еще?
– Ну, а Вера как с ним?
– Она с ним спокойно. Когда поехали мы, я еще не раскумекал, что к чему, и говорю: «Ревнивый у вас супруг». А она смеется. «Пока, говорит, не супруг». – «Что ж, говорю, надо погулять напоследок, а?» Но Вера твоя на этот счет строгая оказалась. Я таких, между прочим, не люблю, но уважаю. Когда заночевать пришлось, все беспокоилась: «Павлик, мол, с ума сходит». Как они там, небось поженились?
Я невольно вздыхаю. У меня не поворачивается язык рассказать ему о том, что случилось с Верой. Да и не следует это рассказывать.
– Нет, не поженились, – отвечаю я.
И машинально закуриваю новую сигарету.
Анатолий, вдруг посерьезнев, говорит:
– Бывает. Всяко, знаешь, в жизни бывает. И с нашим братом тоже, не думай. То живешь-живешь, как трава. Есть-пить имеется, от сих до сих вкалываешь, выпить – пожалуйста, баба тоже тут. Вечером – телевизор. Все вроде нормально. Все у тебя есть. Даже на красной доске висишь. И вдруг словно какой умный человек тебя издалека толкнет. Как ты, чучело, живешь? И как вокруг живут и еще дальше? Ты оглядись, ты прислушайся. Куда все движется, куда несется? Сегодня ты вот на столечко обманул, а вчера тебя во-он на сколько обманули… – Анатолий то указывает на кончик пальца, то разводит в стороны руки.
И передо мной на минуту оказывается словно совсем другой человек.
– Да, Толя, – соглашаюсь я. – Сейчас нельзя как трава жить. Сейчас соображать надо, что к чему.
Но Анатолий снова бесшабашно машет рукой.
– Меня еще в парламент не выбрали, – насмешливо говорит он, глядя в мокрое, иссеченное дождем стекло. – И президента под суд я отдавать пока не собираюсь. Даже где для колхоза три машины и автобус достать, тоже не мне пришлось соображать, а Евгению Матвеевичу.
– Это председатель ваш?
– Ага. Сначала бумаги в Москву писал, потом гонца послал, потом сам московский начальник с супругой приезжал, здесь лечился, в этом санатории, в люксе. А потом вот Веру прислал. Только после этого машины и выцарапали.
«Наверное, сам Меншутин к ним пожаловал, – с невольной издевкой думаю я. – Сначала, конечно, все им объяснил, как жить, как работать, чего думать. А потом снизошел и облагодетельствовал. Ну, да им тут хорошо. Любое начальство к себе заполучить могут, кому лечиться надо».