о все дело в трупе. Где ты его завалил?
– Говорю, не знаю.
– Темнишь, Леха? – угрожающе говорю я. – Ну, гляди. Сам все равно теперь из Москвы не выберешься. Захлопнуло тебя здесь.
И я энергично сжимаю перед его носом кулак.
Лехе становится явно не по себе, он нервно затягивается и яростно мнет недокуренную сигарету в стеклянной пепельнице.
– Ладно, – решается он. – Сейчас вспомним.
Леха морщит лоб и энергично скребет затылок.
– Значит, так, – говорит он. – Здоровущая церковь там недалеко. Видно ее с того двора даже. Потом, вокзалы рядом. Вот в том дворе мы его… вечером.
«Мы»! Леха впервые сказал «мы».
– Неужто пальнули? – пугается Илья Захарович.
– Еще чего, – самодовольно усмехается Леха. – Мы его – чик! И не кашляй. А потом Чума камнем по лампочке. И тикать.
– Так, может, вы его не до смерти? – спрашиваю я и с трудом подавляю даже малейшую нотку надежды в своем голосе.
– Все точно, – отвечает Леха. – Не дышал уже.
– Да ведь вы утекли, – настаиваю я.
– Вернулись потом. В сарай чей-то затащили. И за доски спрятали. Теперь до весны, это точно, – словно сам себя успокаивая, говорит Леха.
– А сарай-то чей был? – продолжаю расспрашивать я.
– Хрен его знает. Мы петлю вывернули, а потом на место поставили. Так что ничего они не нашли, брехня все, – убежденно заключает Леха.
И лениво тянется снова к сигаретам.
– А что, Леха, не страшно тебе было убивать, а? – спрашивает Илья Захарович, и я вижу, как чуть заметно задрожали вдруг толстые Лехины пальцы, в которых он уже зажал сигарету.
– Чего ж тут страшного? – храбрясь, отвечает он. – Чик и… готово.
– Много страшного, – вздыхает Илья Захарович. – Если в первый раз, конечно. Человеческая жизнь, Леха, чего-нибудь стоит. Что твоя, что другого. Как считаешь? Охота тебе, скажем, помереть?
– Кому ж охота?
– Ну вот. А ты говоришь, отнять ее не страшно.
– Пьяный я был, – хмуро говорит Леха, отводя глаза и стараясь не смотреть на свои руки.
Нет, совсем не спокойно у него на душе, мутно там, тошно и страшно, я же вижу. И это больше, чем любые его слова, свидетельствует о том, что Леха и в самом деле замешан в таком жутком преступлении как убийство. И замешан, оказывается, не один. Но мы, однако, ничего об этом убийстве не слышали. Неужели они на самом деле спрятали труп в каком-то сарае?
– Ну, кое-чего я вспоминаю в том районе. Ты меня поправь, если не так, – медленно говорю я, словно в самом деле роясь в своей памяти. – Двор этот проходняк… Оттуда как раз Елоховская церковь видна… Ворота железные, на цепи, но пройти можно…
– Прямо в доме ворота, забора нет, – вставляет Леха.
– Точно, – соглашаюсь я. – Двор небольшой такой, тесный, – продолжаю как бы вспоминать я. – Детская площадка посередине, а справа сараи, штук шесть, так, что ли?
– Точно, – удивленно таращится на меня Леха. – Только сараи прямо будут, за площадкой. А справа дом.
– Ага. Трехэтажный, кирпичный…
– Не. Пяти. А с третьего этажа тот шел, ну которого мы…
Леха вдруг запинается, решив, что сказал что-то лишнее, и, усмехаясь, добавляет, надеясь, видимо, отвлечь мое внимание:
– Лопухи! Среди зимы надумали ворота красить зеленью какой-то.
– Да ладно, – небрежно машу я рукой, словно и думать мне надоело над всей этой ерундой.
Что ж, теперь, пожалуй, можно попробовать отыскать тот двор. Вполне можно попробовать.
Мне, однако, не дает покоя пистолет. Я ни на минуту о нем не забываю, пока веду разговор с Лехой. Это дело нешуточное. Если я этот пистолет не найду, если он останется у кого-то из бандитов, страшно подумать, что может случиться. И все, что случится, будет целиком на моей совести, чья-то оборванная жизнь, например. С ума можно сойти от одной этой мысли.
Итак, следует перевести теперь разговор на пистолет, надо реализовать нашу «домашнюю заготовку».
Я небрежно достаю из кармана патроны и рассыпаю их на столе перед Лехой. Он недоверчиво, с любопытством рассматривает их, ни к одному, однако, не притрагиваясь.
– Узнаешь? – насмешливо спрашиваю я.
– Чего ж тут не узнать, – в тон мне отвечает Леха.
– Эх, темнота, – уже с откровенной насмешкой говорю я. – Это же все разные калибры, вон, на глаз видно, – и кладу рядом два патрона. – Вот «вальтер» номер три, а это – наган. А вот этот, – я придвигаю ему третий патрон, – от ТТ. Лавка к тебе приехала, дура. Выбирай, чего требуется. Ну?
Леха озабоченно чешет затылок.
– Вроде «вальтер»…
– «Вроде!» – передразниваю, я. – А номер какой?
– Хрен его знает какой.
– Ну, тащи тогда, примерим, чего тебе требуется.
– Ишь ты, какой «примерщик», – недоверчиво усмехается Леха, наклоняясь над столом и рассматривая патроны, по-прежнему не решаясь, кажется, к ним прикоснуться, потом откидывается на спинку кресла и, сунув руки в карманы, объявляет. – Вот я их отнесу, там и примерят.
– Там пусть свои примеривают, – зло отрезаю я. – А эти, милый человек, я из рук не выпущу, понял? Не мои они.
– Так я тебе гроши оставлю.
Я знаю, что Лехе уже не выйти просто так из этого дома. Стоит ему показаться на улице, как его возьмут под наблюдение, и он сам приведет наших ребят к месту, где спрятан пистолет, или к его истинному владельцу. Может быть, он приведет нас к Чуме? Или к третьему, если он существует? Однако отдавать Лехе патроны я все же не должен. Еще не хватает снабжать этих гадов патронами, даже если подойдет только один. Это может стоить одной человеческой жизни. Кроме того, такая подозрительная доверчивость – отдать ему все, а главное, разные патроны, большинство из которых ему не подойдет, при их очевидном дефиците, способен только последний «лопух», и это может насторожить Леху или того, другого, к кому он понесет патроны.
– Значит, так, – решительно говорю я, поворачиваясь к Лехе. – Хочешь маслята примерить или нет? Давай сразу говори.
– Хочу, – не задумываясь, отвечает Леха.
– Тогда ноги в руки, и пошли, – все так же решительно заключаю я. – Так и быть, гляну, что за пушка у вас.
– С тобой… ехать?
– Со мной. Чего вылупился? – усмехаюсь я. – Не бойся, не обижу.
– Ну, зачем обижать, – неуверенно гудит Леха, все еще не придя в себя от моего неожиданного решения. – Мы зазря тоже никого не обижаем.
– И того, значит, не зазря, – вполне к месту интересуется Илья Захарович. – За дело, выходит, а, Леха?
– За дело, – хмуро соглашается Леха.
– Как же вы с ним перекрестились, ежели ты первый раз в Москве, а он, выходит, тутошний? – не отстает Илья Захарович.
– Он тоже из наших мест.
– Чего же вы его там не завалили, у себя? – удивляется Илья Захарович. – Чего проще-то, лопухи?
– Значит, надо было так, – недовольно отрезает Леха и предупреждает. – Не цепляйся, дядя Илья. Больше трепать об этом деле не буду. Нельзя.
– О! – поднимает палец Илья Захарович и обращается ко мне. – Видал, Витек? Я ж тебе говорю, деловой мужик, – указывает он на Леху. – Вполне можешь доверить ему… кое-что. Как он нам.
– Ну, так как, едем, что ли? – спрашиваю я таким тоном, словно проверяю Леху, «деловой» он мужик или так, и в самом деле мелочь пузатая, как выразился Илья Захарович, и можно ли вообще с Лехой иметь дело.
– Некуда пока ехать, понял? – горячо, даже с каким-то надрывом отвечает мне Леха, как бы принимая мой вызов и изо всех сил демонстрируя искренность.
– У Чумы она, пушка-то. Его она. А маслят нет. Он чего хочешь за них отдаст.
– Ну, а за чем дело?
– За Чумой и дело, – все так же горячо отвечает Леха, совсем утеряв свою сдержанную солидность. – Мы как в тот вечер разбежались, так и не сбежались пока. Побоялся я по тому адресу идти, куда меня ночевать определили. К бабке одной. Вот к вам, значит, прибился. Ну, Чума меня и потерял. И я про него пока ничего не знаю.
– Ну и что дальше? – холодно и напористо продолжаю спрашивать я, словно экзаменуя Леху.
– А дальше вот – звоню Музке-Шоколадке, бабе его, – охотно продолжает Леха. – Она по телефону темнит. Чуму даже называть не хочет. Встретиться, говорит, надо. В городе. К себе, видишь, не пускает.
– А вообще-то ты с ней знаком?
– Какой там знаком. Издаля видел два раза.
– Чума у нее живет?
– Хрен его знает. Может, и у нее.
– Ну, и как же ты его теперь найдешь? – спрашиваю я.
– А вот с Музкой-Шоколадкой в четыре часа свидимся, она и скажет. Отсюда до Белорусского вокзала далеко?
– Отсюда куда хочешь далеко, – рассеянно отвечаю я. – Это же конец Москвы.
Однако и болтлив же стал Леха. С чего бы вдруг? Неужто так напуган? Положение у него, конечно, такое, что не позавидуешь. Это он видит. Вот-вот задымится, если не сгорит. Хотя на паникера он никак не похож. Он мне кажется парнем крепким. Впрочем, чужая кровь на руках многое меняет в психике. И состояние его сейчас необходимо использовать.
– Ты помни. Намертво себе заруби, – внушительно говорю я ему. – Если за тобой мокрое дело, это всегда может вышкой обернуться. И ты тут никому не верь. Ни богу, ни черту. Вот твой Чума, к примеру. Ты его как знаешь?
– Этот по гроб свой.
– По гроб никто не свой, помни. Ни брат, ни сват. Только мать, понял? У тебя она есть, мать-то?
– Ну, есть… – неохотно отвечает Леха.
– Во. Больше на свете никого у нас нет. Никто по тебе не заплачет.
– Чума – кореш мой старый. Чего у нас только не было, – упрямился Леха, – ни разу не подвел. Так что будь спокоен.
Он, кажется, готовит меня к встрече с этим Чумой.
– Ха! – иронически восклицаю я. – А чего у вас было-то? Морду кому вместе били? Или из ларька шоколад утянули пацанами еще?
– Было кое-что получше, чем ларьки, – самодовольно возражает Леха.
– Где работали?
– У себя.
– Это где же?
– В… Южноморске.
– Ишь ты. У самого синего моря, значит?
– Ага.
– А тебя оттуда отдыхать отправляли?
– Было дело, – невольно вздыхает Леха. – Два раза хватали. Двояк и пятерку имел. Сто сорок четвертая, часть вторая, и восемьдесят девятая, тоже вторая часть. По двум крестили.