Из этого созерцательного состояния меня вывел голос, раздавшийся сзади:
— Прежде всего сто пятьдесят и бутылочку пива. Пиво холодное?
— Откуда холодное? Только загрузили в холодильник, — ответила официантка. — А закуску?
Мне очень хотелось повернуться. Знакомый голос…
— Помидорчиков.
— Нету… Шпроты, селедка, винегрет.
— Милая, вокруг тонны свежих овощей…
— Мы получаем продукты в Москве.
Я не выдержал и повернулся. Официантка предложила мне:
— А вы, товарищ, пересели бы к этому товарищу. А то, если каждый будет занимать отдельный стол…
Мне во весь рот улыбался отец Леонтий.
— Дмитрий Александрович, вот встреча! Вы никого не ждете?
— Нет.
— Пересаживайтесь.
— Давайте лучше ко мне. В уголке уютней…
Сказать честно, меня не очень обрадовала перспектива сидеть с попом в ресторане. Ведь может кто-нибудь случайно оказаться в поезде из бахмачеевских. Что подумают?
Батюшка выглядел иначе, чем дома, в станице. Укоротил волосы, приоделся в модный легкий костюм. Впрочем, я тоже в другом обличье. В штатском.
Не замечая моего официально-вежливого лица, отец Леонтий захватил с собой ворох свежих газет и перебрался за мой столик.
— Значит, триста граммов… — с серьезным видом записала официантка.
— Вам сказали, сто пятьдесят, — поправил я.
— Нет, — запротестовал отец Леонтий, — за встречу и… проводы. Сделайте одолжение, а? (Я наотрез отказался.) Несите триста. На всякий случай… — кивнул он официантке.
Девушка уплыла в кухню.
Мой собеседник долго смотрел мне в глаза, потом неожиданно расплылся в улыбке:
— Не бойтесь, Дмитрий Александрович, вы сидите не с отцом Леонтием, а просто с Игорем Юрловым. Был батюшка, да весь вышел…
Я удивился и не мог этого скрыть. Вспомнилась наша последняя встреча в больнице в Краснопартизанске. Бог почему он так упорно звал меня в гости. И еще что-то хотел сказать там, в школьном спортивном зале, но так и не решился.
Я смешался: поздравлять его или, наоборот, сочувствовать? Может быть, разжаловали?
— А теперь куда? — спросил я.
— Куда Макар телят не гонял, в Норильск. Буду детишек к спорту приобщать.
— Зачем же так далеко?
— Почетная ссылка, — засмеялся он. — Добровольная.
— А супруга?
— В купе. Отдыхает…
Официантка поставила перед нами выпивку и закуску.
— Не откажете? — поднял графинчик Игорь. Отказываться теперь было не очень прилично. И вообще я в конце концов взрослый, самостоятельный человек.
— Столько событий. Отказать трудно…
— Это другой разговор! — обрадовался Юрлов, наполняя рюмки. — Это же надо, все вокруг ломится от свежих овощей, а тут шпроты, колбаса, винегрет. Может, сбегать в купе, принести помидоры?
— Не стоит. — Я поднял рюмку. — Скажу честно, не знаю, поздравлять вас или нет.
— Давай на «ты».
— Давай. Так как же?
— Я и сам не знаю. Наверное, к лучшему.
Водка обожгла горло, перехватило дыхание, Игорь быстро налил в фужер пива и протянул мне. Оно было теплое и кисловатое, но смыло острый вкус во рту.
— С непривычки противно, — оправдывался я, вытирая слезы.
— Запьем горечь жизни горечью горькой, — усмехнулся он. — Намотался я за эти дни, набегался. Переход из одного состояния в другое как-никак…
— Сам решил?
— Жизнь решила… Конечно, преподобный в районе нос воротил. Получается, дезертир. Но, кажется, уладилось.
— Нового батюшку прислали?
— Нет. Кадров не хватает. Временно за меня будет обслуживать приход староста. Начальство наше не очень обрадовалось, но отпустило с миром.
По ногам у меня разлилась теплота. Мышцы расслабились и стали безвольными. Напряжение последних дней отпустило, и захотелось болтать и слушать чью-нибудь болтовню.
— Я давно хотел с тобой поговорить, но сам понимаешь… — сказал я, совершенно не заботясь, как Игорь это воспримет.
— И я, — просто признался Юрлов.
— Ты спортсмен, я спортсмен. — Он засмеялся.
Мы выпили еще по одной.
— Хороши спортсмены, пьем, почти не закусывая.
— Тренеры, — подмигнул он. И вдруг заявил без всякого перехода: — Дурак я! Никто меня из института не гнал. Был бы у меня сейчас диплом, все веселее. Диплом — он ведь ни пить, ни есть не просит, верно?
— Верно, — подтвердил я.
— Из комсомола меня, конечно, правильно попросили. А из института не просили. Честное слово, сам ушел. С четвертого курса!
— Знаю, — кивнул я.
— Ты все знаешь, — грустно сказал Игорь.
— Нет, не все. Например, что вы с Ольгой решили махнуть на Север.
Он засмеялся:
— Как это осталось в секрете для станицы, сам поражаюсь. У меня в Норильске приятель — директор спортивной школы. Однокашник. Я ему давно написал. Так, на всякий случай. Думал, даже не ответит! И к моему удивлению, сразу получил вот такое послание! Пишет, город отличный. Заработать можно, Подъемные выслал, квартиру обещает. Неудобно говорить о деньгах, но мне, Дима, этот вопрос поперек горла стоит. Хочется встать на ноги, Ольгу одеть, родить и растить сына и не думать о копейке. Вы все, наверное, думали, теплое местечко у отца Леонтия! Тысячей я не нажил в Бахмачеевской, поверь. Как вспомню эти несчастные трешки, рубли, стыдно становится. И не брать — обидишь. Да и в район к преподобному ехать с пустыми руками нельзя.
— Что же, я тебя понимаю, материальный вопрос очень важен, хотя мы и боимся его затрагивать.
Игорь болезненно поморщился.
— Не понял ты меня, Дима. Не понял… — Он стал смотреть в окно.
Я чувствовал, что хмелею. Не опьянел, нет, просто я мог говорить о чем угодно, спорить и вообще резать правду-матку в глаза.
— Понял я тебя, — возразил я. — Правда, не был в твоей шкуре. Мне жалованья хватает вот так: холостяк да и тратиться в деревне не на что. Но содержать семью, платить алименты…
Игорь молча разлил водку, потом тихо сказал:
— В мае я получил от Костика, от сына, письмо. Он спрашивал, действительно ли я поп. Его класс приняли в пионеры. А вопрос о Костике отложили. До выяснения… — Игорь залпом выпил свою рюмку и в упор посмотрел на меня. — До сих пор я ему не мог ответить. Понимаешь?
— Понимаю.
Он снова поднял рюмку:
— Давай за моего сына!
— За Костика! — чокнулся я с ним.
— За Костика и за второго сына… — У меня от удивления расширились глаза. Он засмеялся. — Понимаешь, у нас с Олей будет ребенок!
Мы выпили. Мне на какое-то мгновение показалось, что он намеренно настраивает себя на приподнятый, веселый лад. Решение, принятое им, далось Игорю, видимо, нелегко… В нем еще происходила какая-то борьба. Он, человек далеко не глупый, понимал, что, сделав только первый шаг в своем новом качестве, должен будет многое пересмотреть, многое в себе изменить. Может быть, его тревожило, как отразятся годы, проведенные под сенью церкви, на его дальнейшей жизни. Может быть, есть сомнения… Но на другую чашу весов положено очень многое: ребенок, открытое, прямое общение с Костиком. И не только с Костиком. Со всеми людьми. А главное — любимая работа!
— Кто сказал Костику, что ты священник? — спросил я.
— Свет не без «добрых» людей… — горько усмехнулся Юрлов. И по этой усмешке стало ясно, что ему вовсе не так весело, как он пытается представить…
В ресторане было много народу, но мы не обращали ни на кого внимания.
— Ты говоришь так, будто жалеешь, что уехал. Прости за откровенность.
— Что значит — жалею? Меня и из Бахмачеевской не гнали. — Мой собеседник нахмурился. — Ты думаешь, все так просто?
— А что, если ты порвал с верой — дело одно, а если, только сменил работу — другое…
Я видел, что задел его за живое. Но Игорь не обиделся, не отгородился от меня. Он некоторое время сосредоточенно вертел в руках фужер, потом твердо сказал:
— Порвал. И все об этом! Лучше поговорим о спорте. Поверишь, иной раз смотрел по телевизору соревнования по боксу, аж плакать хотелось. Вспоминал, как пахнут новые кожаные перчатки, вымытый пол в спортзале. Даже вкус крови во рту и то дорогим казался. Это дело — мое! Дело, понимаешь? Десятка два пацанов, слабеньких, неуверенных в себе… А ты учишь их спокойно смотреть на противника. Учишь их не бояться, учишь быть мужчиной. Да что тебе рассказывать!.. Ты сам, наверное, такой же. Закажем еще?
— Смотри сам. На меня больше не рассчитывай…
— Ты прав. Хватит. Как говорил Пифагор: «Никто не должен преступать меры ни в пище, ни в питье»… Впрочем, что тебя учить, — рассмеялся он, — ты ведь в этом вопросе разбираешься не хуже моего. «Запрет вина — закон, считающийся с тем, кем пьется, что, когда и много ли и с кем…»
Правильно сказал Коля Катаев после моей лекции: слова Хайяма станичники запомнят.
— Игорь, а ведь, ты осведомлен получше меня.
— Не говори. Только священнику исповедуются добровольно.
— В своих слабостях, а не преступлениях… Наш полушутливый спор оборвался. Юрлов поднялся и кому-то помахал рукой.
Я обернулся. Оля Лопатина стояла в другом конце вагона-ресторана, выискивая мужа. Увидев нас, она заулыбалась и подошла к столику.
— Приятного аппетита! Вот не ожидала, что попутчиком будет кто-нибудь из Бахмачеевской.
— Только до Юромска, — ответил я. — Садитесь к нам.
— Отдохнула, лапушка? — ласково спросил Игорь. При появлении жены он засветился нежностью.
— Жарко спать. Все смотрю в окошко и смотрю. Не верится, что мы уже едем…
— Есть хочешь?
— Ни капельки. — Она показала глазами на графинчик. — Приобщились?
— А как же! Посошок на дорогу. Пива выпьешь? — Игорь взялся за бутылку.
— Налей немного. Что-то ты трезвый, я смотрю. Правда, Дмитрий Александрович немного раскраснелся.
— Всего по сто пятьдесят, — сказал я. — Но голова уже кругом…
Оля засмеялась.
— С такой-то дозы? Не поверю.
— Честное слово! Я ведь непривычный.
— Ну все равно, с вашим здоровьем и комплекцией…
— Дело в привычке. Как себя человек натренирует, — засмеялся Игорь. — Какой-нибудь мужичок с ноготок выпьет бочку, и ничего. А другой верзила со ста граммов пьянеет.