Когда бабушка узнала, что моя мать решила оставить меня, она тут же приехала и оформила документы на усыновление. Она говорила о том, что поставит меня на ноги и вырастит абсолютно нормальным ребенком. Во мне она видела своего умершего сына, я даже внешне был похож на него.
Когда я оказался в новом доме и прожил там восемь месяцев, моя мама одумалась и решила забрать меня к себе. Она сказала, что готова стать хорошей матерью и позаботиться обо мне. Бабушка решила дать ей второй шанс.
Я ничего не помню об этой жизни и знаю все только из рассказов Одетт. Новый муж матери, мой отчим, не выносил меня. Я вызывал у него отвращение, гнев и раздражение. Когда мне исполнился год, мать сама вернула меня обратно бабушке. Я не виню ее…
Моя настоящая жизнь началась именно тогда, когда рядом оказалась Одетт.
Мы жили в огромном красивом доме в Ренне, который в детстве казался мне сказочным дворцом. У нас были собственный выход к морю, лес, поле и даже река. Одетт знала, что для того, чтобы я комфортно себя чувствовал, я должен находиться в гармонии с природой. Она подарила мне все.
Я думал о том, что буду жить так всегда. Но…
Одетт любила меня как родного сына. Мне ни в чем не отказывали. Куча дорогих игрушек, домашние питомцы, бассейн, музыкальные инструменты, даже свой маленький скейт-парк.
Как только мне исполнилось три года, бабушка стала водить меня на специальные курсы для детей с моим заболеванием. Там мы играли, рисовали, общались… Я много времени проводил в больнице, меня постоянно проверяли врачи, давали лекарства. Одетт надеялась, что однажды я стану здоровым. Она тратила все свои деньги и силы на меня. Я это очень ценю. Если бы не она, я бы, наверное, умер или отстал в развитии лет на двадцать. А благодаря ей я могу чувствовать себя таким же, как все люди.
Говорить я научился в пять лет. Поздновато, не правда ли? Но после одного инцидента, из-за которого я испытал сильнейший стресс, я вновь перестал говорить. На целый год. Заново я заговорил в семь лет. Больше проблем с этим не было. С ходьбой тоже была беда. Порой я падал и не мог идти дальше, так как не чувствовал ног. Со временем и это прошло.
Одетт прививала мне любовь к искусству: музыке, живописи… С шести лет я начал рисовать. Я был художником-самоучкой, многие говорили, что у меня настоящий талант. Я рисую странные картины, которые немногие способны понять. Годам к пятнадцати я твердо решил стать профессиональным художником и даже думал выучиться на иллюстратора или графического дизайнера. Одетт сказала, что мне совсем не обязательно оканчивать какой-нибудь университет, чтобы рисовать. В восемнадцать у меня была персональная выставка.
Что касается музыки, то тут все немного иначе. Одетт решила, что у меня превосходный голос и я прекрасно буду смотреться на сцене. Уже в семь лет ко мне начал приходить преподаватель музыки. Мне ставили вокал и учили играть на скрипке и арфе. В четырнадцать лет я сам научился играть на гитаре и барабанах.
Тогда же я начал сочинять свои первые стихи, а чуть позже – музыку к ним. Так появились мои первые песни.
Я с ненавистью вспоминаю гребаную школу. Сразу же после моего появления там вокруг меня образовалось облако сплетен. Они обсуждали меня, мою одежду, манеру разговаривать, семью, что я покупаю, во что играю и даже что ем. Мне это действовало на нервы. Из-за того, что со мной никто не общался, я приносил в школу всякие сладости: конфеты, шоколадки и жвачки – и давал их тем, с кем хотел дружить. Но это не срабатывало. Они брали их, но продолжали обзываться. Когда я понял, что все бесполезно, то начал брать с собой игрушки и разговаривать с ними. Меня стали травить с большей силой.
В том возрасте я был очень худым, загорелым, у меня были густые светлые волосы и эльфийское лицо, а голос только начал ломаться. Я был похож на существо неопределенного пола: то ли мальчик, то ли девочка. А еще я любил представляться разными сказочными именами, что вводило людей в заблуждение. Однажды я услышал, как мама моей одноклассницы тихо спросила ее: «А кто это? Мальчик или девочка?».
Чуть позже у меня появился друг, Антуан, замкнутый паренек, который тоже ненавидел своих одноклассников. Мы везде ходили вместе. Я постоянно придумывал какие-то странные сказки и заставлял его верить в них. У нас был свой, воображаемый, мир. Правда, существовала единственная проблема: его родители меня на дух не переносили. Когда я дарил ему подарки на какие-то праздники, они заставляли его возвращать их мне.
Вскоре Антуан переехал с родителями в другой город. Я опять остался наедине с собой и с насмешками одноклассников. Когда Одетт узнала о том, что надо мной все издеваются, она сказала, что они и ногтя моего не стоят, и записала на борьбу. Правда, очень скоро она поняла, что это было ошибкой: на тренировках я вел себя слишком агрессивно, да и нельзя было забывать о моих проблемах с сердцем.
С двенадцати лет я не вылезал из больниц. За год я перенес три операции. Голова постоянно кружилась, от вида еды меня тошнило, сердце болело, а во всем теле было такое неприятное ощущение, будто меня несколько раз переехал грузовик. Эти три года были самыми отвратительными. Но бабушка с дедушкой ни на секунду не оставляли меня.
Когда пора бесконечных операций закончилась и я вернулся домой, то в школу больше не ходил. Бабушка решила, что это ужасное место для такого ранимого мальчика, как я. В переходном возрасте я стал настоящим чудовищем, который постоянно закатывал истерики, наносил себе порезы, рыдал и бился о стены. Одетт целыми днями рыдала, а мне хотелось общения с ровесниками.
В Интернете я завел себе личный дневник, в котором рассказывал о своей несчастной жизни. У меня появились виртуальные друзья. От скуки я покрасил волосы в черный цвет с синим отливом, выстриг густую челку и сделал несколько проколов. Увидев это зрелище, Одетт даже не нашла сил разговаривать со мной. А дед вдруг решил, что общение со сверстниками меня спасет.
Я с радостью отправился в новую школу, но очень скоро пожалел об этом. Мне даже лень рассказывать о тех вечных издевательствах, которые я терпел. А потом, после того самого инцидента, меня упекли в детский психиатрический центр.
Я повзрослел, немного наладил отношения с матерью, стал общаться с младшими братом и сестрой. Мы переехали, и я поступил в частный лицей в Париже. В шестнадцать лет я прошел кастинг в свой первый фильм. Меня утвердили на главную роль, которая стала для меня настоящим прорывом. У меня появились поклонницы, предложения работы. Одетт говорила, что я очень талантливый и актер от бога. В семнадцать я создал свою группу, которая тоже имела популярность среди моих ровесников. Родные очень гордились мной.
Сейчас мне двадцать три, я постоянно попадаю в какие-то ужасные ситуации, причем по своей же вине, иногда лежу в психушках, продолжаю заниматься своей карьерой, сходить с ума и считать дни до смерти, стараясь не думать о своем заболевании.
Я взглянул на Одетт.
– Не переживай, все будет хорошо. Я вылечусь, ты же сама это говорила.
Мы посидели еще минут десять в полной тишине. А потом я отправился в свою комнату.
#ГЛАВА_44
Я сидел в холодном больничном коридоре, ожидая своего врача, который о чем-то разговаривал с Одетт. Больницы мне безумно надоели. Нервно постукивая пальцами по телефону, я ждал приговора. Я не знал, зачем меня рано утром притащили на обследование.
Наконец-то из кабинета вышли бабушка и врач.
– Маэль, зайди ко мне, нужно поговорить, – спокойным тоном сказал доктор.
Я неуверенно пожал плечами и вошел в ярко освещенную комнату.
– Присаживайся. – Рукой он указал на стул, стоявший перед ним.
В кабинете повисла трагическая пауза. На мгновение мне показалось, что они собираются сказать, что я скоро умру. От таких мыслей мне стало и тревожно, и смешно одновременно.
Врач медленно перебирал какие-то документы. Вдруг он тяжело вздохнул и поднял свой усталый взгляд на меня. Я тут же выпрямился и приготовился его слушать.
– Маэль… – многообещающе начал он. – У нас возникла небольшая проблема… Понимаешь… Как бы тебе это сказать… Тебе нужна срочная операция. И чем быстрее, тем лучше.
Операция? Прекрасно! Для полного счастья мне осталось только сделать операцию.
– Ну и зачем? – Я раздраженно закатил глаза.
– Без этой операции в твоем сердце могут произойти необратимые изменения, которые повлияют на твое здоровье и дальнейшую жизнь.
– Охрененно. Так и скажите, что без этой операции я сдохну.
Мой взгляд упал на Одетт, которая явно переживала и не знала, что сказать.
– Маэль, ты ведь уже не ребенок. Это очень важная операция, без которой ты, возможно, не выживешь.
Я молчал и яростно сверлил взглядом маленькое зеленое растение, стоявшее на столе. Как бы я хотел оказаться этим цветком. Здоровым и цветущим. Просто стоять на столе и наблюдать за теми, кто скоро может умереть.
– Маэль, милый, ну ты же сам понимаешь, что это очень важно… – начала ворковать Одетт, что очень меня взбесило.
– Ничего я не понимаю! На хрен мне нужна эта чертова операция?! У меня больше нет сил, как вы этого не можете понять?! Просто оставьте меня в покое! Если мне суждено скоро сдохнуть, пусть так и будет! – Я вылетел из кабинета, громко хлопнув дверью.
Почувствовав, как тошнота подступает к горлу, я направился на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Но не тут-то было. Прямо у выхода меня вырвало кровью. Проходивший мимо старик недовольно сморщился, а женщина, оказавшаяся в этот момент рядом со мной, закрыла своему ребенку глаза. Я презрительно окинул их взглядом, полным ненависти. Уроды.
Выбежав на улицу, я присел на лавку под большим деревом, тупо уставился на асфальт и стал наблюдать за движением теней от веток. Я прекрасно понимал, что операции мне не избежать. В меня вкачают огромную дозу снотворного и силой затащат на операционный стол.
Многие говорят: «У тебя такая офигенная жизнь, Маэль, у вас столько денег! У тебя есть все, о чем можно мечтать…». Только какой в этом смысл, если я не могу купить здоровье? Год за годом я страдаю от боли. Врачи, больницы, сильнодействующие лекарства, операции… С одной стороны, я уже давно к этому привык и воспринимаю все как должное. С другой… А что в этом хорошего? Что хорошего в том, что бо´льшую часть жизни я провожу в реанимациях?