Она резко высвободилась:
– Нет! Я хочу знать, почему они отказываются нас видеть!
– Сильвэн вовсе не сказал, что не хочет нас видеть, – возразил Давид. – Он всего лишь сказал, что им пока надо побыть одним. И мы должны уважать это желание. А сейчас давай-ка пойдем домой.
Решимость Давида возымела действие на Летицию: выйдя из дома всего несколько минут назад, они уже возвращались, потрясенные короткой встречей с Сильвэном.
В течение следующего часа она без конца перебирала в уме все, что он ей сказал, вспоминала каждое движение, каждое слово, каждый взгляд. И чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что горе и скорбь были не единственными причинами внезапной холодности Сильвэна.
Тут было что-то еще.
И это «что-то» блуждало в ее сознании, такое же едкое и разрушительное, как предчувствие допущенной ошибки. Невозможность это сформулировать действовала ей на нервы. Тысячу раз она бралась за телефон, чтобы поговорить с Тифэн, прояснить ситуацию и уверить ее, что их дружба нерушима… И тысячу раз отсоединялась, даже не набрав номера и понимая, насколько ее переживания несравнимы с той мукой, которую должна побороть подруга.
И тогда, впервые после трагедии, Летиция перебрала в памяти все, что произошло. Первое, что пришло ей на ум, был вопрос, столь же простой при постановке, сколь пугающим получался ответ: как могла Тифэн оставить шестилетнего больного ребенка одного в комнате, где настежь открыто окно? Эта мысль настолько перевернула все у нее внутри, что она еле успела добежать до туалета, чтобы отдать то немногое, что было у нее в желудке. Это не принесло никакого облегчения, разве что она начала догадываться, в чем причина странного поведения Сильвэна. Как сможет Тифэн справиться с невыносимым чувством вины, с тем, что, в сущности, сын погиб из-за нее? Что это было: неосторожность, рассеянность, беззаботность? Какова бы ни была причина такого необдуманного поведения, Летиция поняла, что в глазах подруги она была единственным свидетелем ее преступного упущения. И поэтому теперь она стала для Тифэн живым воплощением ее вины.
Как пережить такое испытание?
Несмотря на весь ужас этих размышлений, Летиция все-таки почувствовала некоторое облегчение после проделанного анализа. По крайней мере, ей было понятно, почему Тифэн и Сильвэн не хотели и не могли встретиться с ними сейчас.
Давид, как всегда, был прав: единственное, что сейчас можно сделать, – это дать им время.
– Можно мне пойти поиграть к Максиму?
Летиция вздрогнула. Она бросила на сына озадаченный взгляд, не зная, какую тактику выбрать перед искренней детской наивностью.
– Мило, я… Ты помнишь, что мы с папой говорили тебе сегодня утром о том, что случилось с Максимом?
Малыш опустил голову и пробормотал что-то неразборчивое. Она нежно взяла его за подбородок и попросила повторить.
– Я не говорил, что хочу поиграть с Максимом, я сказал, что хочу поиграть у Максима, – проворчал мальчуган.
Эта просьба, по меньшей мере неожиданная, совсем сбила ее с толку.
– Это невозможно, мой милый…
– Почему?
– Потому… потому что из-за того, что случилось вчера, Тифэн и Сильвэн очень опечалены, и они хотят побыть одни. Понимаешь?
Вместо ответа Мило расплакался. Потрясенная Летиция взяла его на руки и попыталась утешить, укачивая и говоря ласковые слова.
– Поплачь, мой маленький, – тихонько приговаривала она, – поплачь, и станет легче, не надо держать боль в себе…
Она прижала сына к себе, сама помертвев от боли, и в то же время с облегчением, что он, наконец, эмоционально отреагировал на ситуацию. Утром, когда они рассказали ему о Максиме, ее взволновало отсутствие реакции у Мило, и она была почти разочарована, что не может облегчить страдания, которых нет.
А теперь она, наконец, почувствовала, что на что-то, да пригодится.
– Максима нам всегда будет очень не хватать, – говорила она, сильнее прижав к себе всхлипывающее тельце. – И никто не сможет его заменить. И я обещаю тебе, мой любимый, что со временем тяжелый камень упадет с души. А потом и совсем исчезнет. Но это не будет означать, что ты не любишь Максима, это будет означать…
– Нет у меня никакого камня, – произнес мальчуган между двумя всхлипами.
– Может, и нет, раз ты так говоришь, но я знаю, что тебе плохо. И мне тоже плохо, котенок, и папе тоже. Это нормально. Ведь мы все очень любили Максима.
– Я не поэтому хочу пойти к нему поиграть, – заявил Мило, вытирая глаза.
– Тогда почему?
– Мне надо поискать Тилапу.
– Тилапу? Тилапу остался у Максима?
Тилапу был тряпочный кролик с длинными ушами, одетый в джинсовый комбинезончик и бейсболку. Мило нравилось с ним играть. Он был не самой дорогой и даже не самой любимой игрушкой, но ребенку было достаточно того, что Летиция закрывала глаза и вздыхала, когда он качал головой.
Не было редкостью, что мальчишки давали друг другу свои игрушки или забывали их друг у друга, когда были еще совсем маленькими. Ничего особенного в этом не было. До сих пор они что-то теряли, путали или забывали, но это обычно оставалось без последствий. Если кто-то из них хотел вернуть себе игрушку, матери созванивались, и через несколько минут маленький владелец получал свое сокровище.
– Я хочу Тилапу, – ныл Мило.
Летиция сочла, что будет неправильно звонить Тифэн и просить ее найти игрушку в комнате сына, погибшего только вчера, и уж тем более ее принести.
– Послушай, Мило, я обещаю, что принесу тебе Тилапу, но не сегодня.
– Но ведь Тилапу мой! – запротестовал он тонким, срывающимся голосом, глядя на мать непонимающим взглядом.
– Я знаю, мой хороший. Но я действительно не могу сейчас пойти и найти его. Надо немного подождать.
При этих словах подбородок мальчугана снова задрожал, и по щекам потекли потоки слез, что опять разбило сердце Летиции и заставило ее уверенность пошатнуться. А что, если действительно позвонить Тифэн? Пусть Тилапу станет предлогом поговорить с подругой, атаковать ту преграду, которую выставило страдание, как лечат перелом: это больно, но иначе нельзя.
– Успокойся, мой маленький, – повторила она, вытирая ему слезы. – Я что-нибудь придумаю.
Собрав все свое мужество, она подошла к телефону.
Потом медленно набрала номер Тифэн и Сильвэна.
Однако, как только прозвучали первые гудки, она почувствовала, как ее охватывает паника. Что сказать подруге? Какие выбрать слова? Как оправдать навязчивое желание увидеться, уже граничащее с остервенением?
Гудки следовали друг за другом, одинаковые и равнодушные, продлевая мучение Летиции. Сердце у нее выпрыгивало из груди, потом она поняла, что больше не хочет услышать голос Тифэн и это молчание в трубке тоже слышать не хочет. Они были дома, и эта уверенность только увеличивала страдание.
После двенадцатого гудка включился автоответчик.
Глава 18
Застыв перед телефоном, Тифэн невидящими глазами смотрела на экран и на появившуюся на нем надпись: «Брюнель». Телефон заливался визгливым сигналом, разрывая молчание, царившее в доме. И это молчание было безжалостнее тишины.
Каждый сигнал, как нож, как электрический разряд, пронзал все ее существо, в паузах обескровливая ее. Каждый сигнал сталкивал ее в пропасть враждебной вселенной, пленницей которой она стала. Как найти в себе силы двигаться по этой земле, когда тебя навсегда покинуло самое дорогое существо?
Тифэн никогда не думала, что моральное страдание будет причинять ей такую физическую боль.
Не думать об этом. Прогнать все слова, все мысли и образы, которые без конца возвращались к ней в адском танце безжалостной беды. И в следующую секунду опять обрести осознание ужасной истины. Замолчать. Не двигаться. Хоть на несколько секунд сохранить иллюзию, что в жизни осталась какая-то цель. А когда эта иллюзия пройдет, испытать все заново, по кругу.
Телефон, наконец, замолчал. И тогда, словно где-то внутри у нее оборвались ниточки, приводящие в движение марионетку, она рухнула на пол и заплакала, удивляясь, что у нее еще остались слезы.
Глава 19
Никогда еще Летиция не ощущала с такой болезненной остротой, как проходит время в медленном бездействии. Кто-то сказал, что страдание материализуется в виде густого, грязного тумана, который поглощает все вокруг. И секунды, и жесты застывают в неподвижности, и выбираться из нее очень трудно, почти болезненно. Разные этапы дня начисто утратили всякое представление о хронологии, и у молодой женщины возникло ощущение, что она приговорена без конца блуждать внутри тюремной камеры, подвешенной в самой середине мертвого времени, которое она сама убила острыми ударами своих мыслей и забот. И теперь было невозможно что-нибудь предпринять, и еще того меньше – здраво и логично рассуждать.
Она была одержима одной мыслью: быть рядом с Тифэн. Все остальное тонуло в невыносимости отчаяния. Однако надо было заниматься Мило, который, отнюдь не менее чувствительный, чем мать, чего только не выдумывал, чтобы привлечь ее внимание. Он то вытворял всяческие глупости, то устраивал провокации, то впадал в наигранный гнев. И до вечера этого нескончаемого дня Летиция едва дожила.
Ночь тоже не принесла ей отдыха. В отрывочном и тревожном сне она увидела себя в комнате Максима, где все осталось таким, каким было после полудня в день трагедии: неубранная постель, солнечные блики на шторах и открытое окно. Она стоит одна в центре комнаты, не зная, почему там оказалась, и какая-то неведомая сила толкает ее к открытому окну. Потом она видит, как подходит к окну и выглядывает наружу, думая, что там, на плитах террасы, распростерто тельце Максима. Но вместо Максима там лежит Тилапу ростом с мальчика. Первой ее реакцией было огромное облегчение, пока, обернувшись, она не увидела Мило, который в одиночестве плакал навзрыд, закрыв руками лицо.
Этот кошмар неотступно преследовал ее до самого утра, и только перед рассветом она погрузилась в сон, который никак не восстановил ее силы. Проснувшись, она все думала, что бы мог означать ночной кошмар, и эта мысль долго мучила ее. К счастью, наступившее утро быстро прогнало ночных демонов, чтобы расчистить место для забот более реальных и земных: приготовить завтрак, разбудить Мило, который утверждал, что спал хорошо, одеть его и отвезти в школу.