Земля ушла у нее из-под ног.
– Мило! – крикнула она в панике.
Летиция вихрем вылетела из ванной и ринулась в комнату малыша. Он спал, завернувшись в большое махровое полотенце и прижав к себе большого плюшевого мишку. Тем временем, услышав крик Летиции, все прибежали наверх и стали у нее за спиной.
– Все в порядке, все хорошо, – прошептала Летиция. – Он спит.
– Ты совсем сошла с ума, нельзя же так кричать! – пожурил ее Давид. – У меня чуть сердечный приступ не случился!
– Прости. Я очень испугалась. Его не оказалось в ванной, ну, я и подумала…
Она не закончила фразу и, почти помимо воли, посмотрела на Тифэн. У той в глазах была такая мука, что Летиции стало стыдно. Стыдно, что закричала, что испугалась…
Стыдно, что у нее остался сын.
Тифэн отвела глаза и сделала шаг к Летиции. Потом еще шаг. Та инстинктивно попятилась, словно защищаясь. Но Тифэн двигалась дальше и, обойдя ее, вошла в комнату Мило. Подойдя к его кровати, она встала на колени и осторожно, с бесконечной нежностью, погладила его по щеке.
Сама не зная почему, Летиция вдруг почувствовала, как внутри у нее все сжалось, и сделала над собой невероятное усилие, чтобы не попросить Тифэн выйти из комнаты.
«Не трогай его!» – эти слова были готовы сорваться у нее с губ, словно подруга могла представлять какую-то угрозу для ее сына. Что за абсурд! Тифэн была крестной матерью Мило и очень его любила. В этом Летиция была абсолютно уверена. Откуда же возникло чувство скрытой опасности?
Вдруг взгляд ее упал на новую игрушку Мило.
Максим!
Ледяная дрожь прошла по позвоночнику: от страха, что Мило может проснуться и назвать Тифэн имя нового друга, у нее сжалось сердце.
Она тоже вошла в комнату и встала за спиной подруги.
– Оставим его, пусть спит, – сказала она, и в голосе ее прозвучала властная нотка. – Сегодняшние переживания его измотали, ему надо отдохнуть.
Тифэн кивнула и, не отрывая глаз от мальчика, вышла из комнаты.
Затем все спустились вниз.
Глава 28
Дни потянулись обычным чередом.
Жизнь вошла в свое русло, хотя и с трудом, и с напряжением.
После смерти сына Тифэн и Сильвэн просыпались по привычке, рассеянно, кое-как завтракали, словно продолжали жить по чистой случайности. Время распалось на бесформенные куски странного лабиринта, который никуда не вел. А зачем куда-то двигаться? Их жизнь теперь не выходила за пределы ничейной земли и принадлежала к ложной реальности, которая ничем была ни лучше, ни хуже любой другой.
Либо так, либо никак, какая разница?
На шкале психологического страдания есть деление, где боль достигает такой вершины, что любая попытка перевалить эту вершину выглядит утопией. Супружеская пара, начисто выбитая из нормального состояния, казалось, еле теплилась, их мир разбился на тысячи кусочков, таких крошечных, что нечего было и думать их склеить. Да и с чего бы вдруг им в головы взбрела такая абсурдная мысль?
Разбитые сердца, обнищавшие души…
Для Давида и Летиции время вошло в колею, но как-то медленно, вяло, без прежней радости. Они делали все, что положено: просыпались, ели, спали… или мучились бессонницей… Странно, но после того, как Тифэн и Сильвэн сняли с нее все обвинения, в душе Летиции зародилось опасное чувство вины, которое сводилось к одному вопросу: смогла бы она реально предотвратить беду, если бы повела себя по-другому? Полные яда упреки Тифэн мучили ее по ночам. В этих кошмарах наяву она без конца переживала случившееся, пытаясь строить одну за другой разные версии своей реакции. Сначала она бежала в сад, чтобы пролезть через дырку в изгороди, которую мальчишки проделали собственными руками, потом на животе проползала в соседский сад.
И всякий раз она не успевала: Максим уже лежал на камнях террасы.
В следующий раз она представляла себе, что бежит со всех ног, чтобы оказаться под окном мальчугана прежде, чем он выпадет. Напрасный труд: маленькое тельце было распростерто на холодных камнях.
На следующую ночь она пыталась по-другому спасти Максима: подбежать к изгороди и перелезть через нее. На этом она экономила несколько секунд. Победа! Она успевала оказаться возле окна раньше, чем Максим пошатнется. Но, когда он падал в пустоту, она не успевала его поймать. Он разбивался совсем рядом с ней, и этот страшный звук удара преследовал ее до рассвета.
Под конец недели она прекратила эти попытки, абсурдные и напрасные. И тогда ее ночи сделались бесцветными и превратились в прозрачную белесую пелену. Она лежала, вытянувшись в полумраке, широко открыв глаза, не говоря ни слова, и проваливалась в сон, но всего на несколько часов. А потом снова надо будет встать, заставить себя позавтракать и пойти на работу.
Может быть, это чувство вины заставляло ее каждый день навещать соседей, пролезая сквозь дырку в заборе, перед тем к пойти за Мило в школу? Было ясно, что после трагедии и странной реакции Тифэн их дружба не клеилась. Конечно, Летиция сразу же отнесла обвинения подруги на счет помутнения рассудка от горя… И тем не менее! От этой несправедливости в душе остался осадок недоверия, и Летиция смутно чувствовала, что именно недоверие и разрушило между ними что-то очень важное. Полное отторжение Тифэн сразу после события оскорбило ее: ведь ей тоже было больно. Все это вместе только сделало положение Летиции совсем скверным.
Обвиняя ее в самом худшем, Тифэн отняла у нее право на достойный траур.
Хотя тяжесть происшедшего и можно было поместить на чашу весов как смягчающее обстоятельство, в душе Летиции осталась смутная горечь.
Может быть, именно поэтому их ежедневные встречи стали теперь гораздо короче: не больше получаса, ровно столько времени, сколько надо, чтобы узнать новости, спросить о самочувствии и поинтересоваться, не нужно ли им чего. Они планировали свой день так, чтобы обязательно зайти к соседям. От разговоров о Максиме Летиция воздерживалась. Она вычитала в интернете, что траур по ребенку процесс сам по себе долгий и мучительный, можно и не соблюдать, если всеми силами сохранять в глубине души память о маленьком усопшем и скорбеть о нем молча. Если же пытаться зализывать душевные раны, не принимая причины несчастья, то это может оказаться пагубным. Она быстро поняла, что единственное, что сейчас удерживает ее друзей от пропасти небытия, где жизнь лишена всякой цели, – это воспоминания о сыне. Лишать их этого было бы преступлением.
Тифэн и Сильвэн принимали ее визиты без особой радости, но и без недавнего отторжения, воспринимая их когда как целительную обязанность, когда – как неизбежное зло. Для них это не было ни вопросом борьбы, ни вопросом перевернутой страницы жизни. Силы идти вперед им давала только боль, и они брели, шатаясь, ощупью продвигаясь к несуществующему будущему. Как же им было больно чувствовать эту пустоту утраты, выносить эту муку, это страшное испытание родительской любви… Теперь единственным смыслом жизни для них стало страдание.
Летиция все это понимала инстинктивно. Она часто передавала им слова сочувствия от соседей, от случайно встреченных знакомых, от учителей и родителей одноклассников Максима. Дети рассказывали свои школьные новости, чтобы она пересказала все им. Ей казалось очень важным дать понять Тифэн и Сильвэну, что о них не забыли, а главное – что не забыли Максима.
Всякий раз, когда она приходила к ним, ее, как плетью, хлестало давящее молчание, царившее в доме. И еще их странная манера разговаривать шепотом, словно они боялись кого-то разбудить. Поначалу Летиция старалась тоже говорить тихо, ходить на цыпочках и двигаться с мучительной осторожностью, во‐первых, в знак уважения, а во‐вторых, чтобы не нарушить сложившийся порядок вещей.
Но достаточно быстро она почувствовала, что никому здесь не нужна.
Ее ежедневные визиты превратились в ритуал, от которого она старалась не отступать, хотя день ото дня в ней росло желание избавиться от этой мрачной подавленности. Когда она выходила от них с тяжелым сердцем, совсем упав духом, ей требовался сумасшедший запас энергии, чтобы спокойно встретить приближающийся вечер и не заразить этой депрессией Мило. У Летиции представления о дружбе всегда были возвышенными, и ей казалось, что истинную цену дружбы можно измерить только в беде. И она сама назначила себе миссию: помочь им преодолеть этот подъем, сколько бы времени на это ни понадобилось. Но шли дни, и она все чаще стала задавать себе вопрос: а не вышло ли так, что она добилась противоположного результата? И не они ли теперь непоправимо тянут ее вниз?
Давид тоже наносил им визиты время от времени, гораздо реже, чем жена, поскольку был связан расписанием работы. Чаще всего он навещал их по выходным, а по будням поздно возвращался и очень уставал.
Вскоре Летиция поняла, что им не следует приходить вместе. Когда их навещал Давид, она давала себе передышку, пообещав, что придет завтра. Сначала она думала, что это просто распределение нагрузки, смена вахты, а потом со стыдом почувствовала, что встречи с друзьями перестали доставлять ей удовольствие. Эту мысль она не могла, не должна была допускать.
Удовольствие? Летиция вздрогнула: она только что воскресила в памяти представление об удовольствии…
И действительно, жизнь семьи Брюнель пошла своим чередом. А вместе с ней вернулись желания, напряжение спало, они по-прежнему болтали, улыбались и даже громко смеялись, сразу же смущенно и виновато замолкая.
А самое главное – у них был Мило.
Мальчуган неистово заявлял о своей беззаботности, на которую имел полное право, о непринужденности и легкости существования, которыми пользовался вовсю. Словно наперекор окружавшей его атмосфере сокрушения и угрызений совести, он щедро выплескивал свою неуемную энергию. Чаще всего это случалось, когда он приходил домой из школы, но особенно часто – и Летиция это сразу заметила, – когда выходил играть в сад. Он прыгал, орал, хохотал во все горло, и было ясно, что это послание предназначалось Тифэн и Сильвэну. Он как бы говорил им: «Я здесь! Я живой!»