Выяснению вопроса о содержании науки уголовного права больше всего посчастливилось в русской литературе: здесь мы находим не только ярких выразителей — сторонников всех трех указанных выше категорий, но и наиболее обоснованные, подробные и всесторонне развитые мнения.
Такое положение русской литературы обязывает в данном случае исследователя уделить ей то внимание, которое она заслуживает[86]
К теориям первой группы относится прочитанная в 1872 г. приват-доцентом Демидовского юридического Лицея ныне покойным М. В. Духовским вступительная лекция. «О задаче науки уголовного права». Начинавший свою ученую деятельность лектор высказал в этом первом своем слове с профессорской кафедры новые и оригинальные взгляды, которые не остались незамеченными.
Автор прежде всего заявляет себя противником абстракции «метода чистого разума» и абсолютов и указывает на тот путь опыта и наблюдения, которым пошли другие науки. «Общее правило, признанное за верное науками опытными, состоит в том, что разумное отыскание средств повлиять на какое-нибудь явление может быть сделано только тогда, когда будет исследовано само это явление, когда найдены будут причины произведения его. Нет действия без причины, всякое явление есть результат известных причин, вот одно из важнейших положений каждой истинной пауки. Если это так, то, следовательно, и то явление, исследованием которого занимаемся мы теперь (преступление), имеет свои известные причины». Далее автор делает попытки определения причин преступности в Пруссии и в России (за время с 1860 по 1868 г.) и полагает, что такими причинами являются «дурное политическое устройство страны, дурное экономическое состояние общества, дурное воспитание, дурное состояние общественной нравственности и целая масса других условий». Духовской считает «положительно неверным взгляд на уголовное право, как на науку, изучающую только преступление и налагаемое за него наказание: уголовное право занимается исследованием того явления в общественном строе, которое называлось и называется преступлением. Исследуя это явление, наука конечно не могла не заметить с первого же взгляда, что преступление есть явление аномальное, a потому сообразно с общей задачей, принятой на себя науками общественными, уголовное право должно было приступить к исследованию причин этого аномального явления и к указанию чрез это средств для его искоренения»[87].
Это, учение проф. Духовского встретило критику со стороны проф. Сергеевского, Таганцева, Кистяковского и др. сторонников теорий второй группы[88]. Подробнее других останавливался на критике взглядов Духовский-Сергеевский. Он не отрицал значения социологического изучения преступления и наказания, но полагал, что наука уголовного права должна оставаться юридической наукой, что социологическое и юридическое исследования не могут быть соединяемы в одно, так как разнятся их методы и цели. Цель юридического исследования — троякая: «во первых, дать руководство судебной практике для подведения. частных, в жизни встречающихся случаев под общее правило, выраженное в общей форме закона, во вторых дать руководство законодателю к более правильному построению этого закона, дабы он мог охватывать в своих общих определениях частные случаи действительной жизни; в третьих, посредством изучения истории положительного уголовного права дать ключ к уразумению и оценке действующего права в его целом и частях. Наоборот, социологическое исследование не имеет таких специальных практических целей; социолог стремится к одному: определить значение и место преступления в ряду других явлений социальной жизни».
Таковы три различных цели науки уголовного права по Сергеевскому.
Мы полагаем, что внесение социологического и биологического элемента в науку права должно лишь способствовать более правильному разрешению всех ее задач, поставленных ей проф. Сергеевским. Так, правильное построение закона без знания преступника является в настоящее время невозможным. Изучение преступника привело уже к некоторым результатам, неотвергаемым и сторонниками классического направления: таково, например, разделение преступников на привычных и случайных. Еще большее значение должны иметь для законодателя, при построении им уголовных законов, выяснение причин преступности. Самое выяснение показывает в некоторых случаях преимущественное значение перед наказанием мер предупредительного характера или даже совершенный вред наказания. Точно также несомненно значение социологического изучения при уразумении и оценке действующего права. Не противоречит ли сам себе проф. Сергеевский, требуя внесения в науку уголовного права исторических сведений для выяснения характера права и в то же время утверждая, что внесение социологических сведений, характеризующих преступление, как одно из явлений области правовой жизни, вредит целостности науки уголовного права[89]? Остается еще одна, намеченная проф. Сергеевским, цель юридического исследования: дать руководство судебной практике для подведения частных случаев под общее положение, выраженное в законе, но и она может быть достигнута без помощи антропологического и социологического изучения преступления и преступника лишь при условии игнорирования самим законом всех результатов, добытых антропологией и социологией. Однако такое игнорирование с каждым днем все более отходит в область прошлого.
Мнение проф. Сергеевского вполне разделяет Н. С. Таганцев. «Уголовное право, как одна из юридических наук, говорит он должна, конечно, иметь своим предметом изучение преступных деяний, как юридических отношений. Отстаивая верность такого положения, он не соглашается ни с крайними взглядами криминалистов, требующих изучения в науке уголовного права причин преступления и указания средств его искоренения, ни с более умеренными, предлагающими «не устраняя из курсов уголовного права изучения юридической стороны преступлений, теснее слить это изучение с социологическими и антропологическими исследованиями, сделать предметом уголовного права изучение преступного деяния и преступника вообще т. е. с точки зрения юридической, социальной и биологической».
Первое из этих мнений т. е. «попытка полного упразднения уголовного права как науки юридической» представляется H. C. Таганцеву, совершенно основательно, не нуждающеюся в подробном опровержении: пока уголовные законы не упразднены — не может быть упразднено их изучение. Но автор опровергает и второе мнение: «соединение в одну единую науку социологического, антропологического и юридического исследования преступления и преступника теоретически не соответствовало бы основным началам классификации отдельных отраслей знания, a практически послужило бы только к взаимному вреду разработки этих отдельных отраслей исследования, т. к. они разнятся и по методам и по преследуемым ими целям».
Что касается указания на теоретическое несоответствие основными началам классификации наук, то это возражение едва, ли правильно: не науки существуют для классификации, но классификация для наук и то или другое разделение наук на группы отнюдь не должно служить и никогда не будет служить препятствием изменению содержания науки, вызываемому необходимостью обновления науки.
Для Н. С. Таганцева представляется невозможным соединение в «одно целое» разнообразных приемов исследования юриста и социолога: первый изучает преступление и его виды в «их понятии», a второй останавливается на их жизненной важности и на их соотношении с другими явлениями социальной и индивидуальной жизни. Юрист изучает настоящее и прошлое преступника для определения вины и меры ответственности, a для антрополога и социолога отдельные случаи имеют сравнительно ничтожное значение т. к. «преступник для них не душа живая, согбенная, может быть, под непосильными тяготами жизни и ждущая заслуженной или иногда видимо заслуженной кары закона, a просто любопытная разновидность изучаемого типа, предмет пригодный для демонстрирования известных научных положений». И с этими возражениями едва ли можно согласиться. Если кто и говорил о преступнике, как «живой душе, согбенной под непосильными тяготами жизни», то, конечно, не криминалисты классического направления, a социологического. Оперируя с цифрами, социологическая школа уголовного права учит, что преступники не только нарушители норм или той или другой степени их виновности или опасности, но плоть от плоти, кровь от крови современных обществ, продукт неурядиц всего политического и социального строя: для социолога преступник и громадном большинстве случаев — голодный бедняк, житель чердаков и подвалов, страдающий от тысячи тягостей бедности;:за рядами сухих цифр социолог слышит биение пульса самой жизни, как она есть во всей ее сложности, со всеми ее противоречиями, приводящими одних к довольству, a других в тюрьмы. Оперирование с большими числами нисколько не умаляет для социолога значения каждого отдельного случая: выводы, к которым он приходит, относятся к этим отдельным случаям, являющимся лишь единицами из общей суммы изучаемых им явлений. Н. С. Таганцев указывает, что интересующие криминалиста вопросы об изучении прошлого и настоящего преступника для определения его вины и меры ответственности не касаются социолога. Но, наоборот, социологическая школа уголовного права в лице всех своих представителей стремится изучить самым тщательным образом именно прошлое и настоящее преступников и именно такое изучение привело ее к убеждению о необходимости перенесения тяжести вины с преступника на само общество и о преимущественном значении субъективной стороны преступления перед объективной.
По этим соображениям ограничение содержания науки уголовного права лишь изучением юридических понятий преступления и наказания представляется нам неправильным, a расширение рамок нашей науки внесением в нее элементов антропологического и социологического не только возможным, но и необ