По мере того, как эльф двигался по комнате, горшок так же перемещался с «линии обстрела». Как только надзиратель подошел достаточно близко, я шумно сглотнула, отвлекая его внимание.
— Откиньте, пожалуйста, волосы, застежка под ними…
Моя распущенная шевелюра на долю секунды сыграла роль задымления. Резкий поворот головой. Волосы, бьющие противника по лицу наотмашь. Молниеносный разворот и на макушку опешившего эльфенка обрушился ночной горшок. Сделанный из второсортной глины, а потому весьма тяжелый, он тут же раскололся, но главную свою миссию урильник все же выполнил: противник был оглушен.
Не мешкая, я перевернула парня лицом вниз, завела руки за спину и начала их стягивать его же форменным ремнем. В голове промелькнула мысль: «Недолгое обучение в институте дало свои плоды. Этот эльф был по виду моим ровесником, но то ли разница в воспитании, то ли что еще сыграли с парнишкой злую роль. Он в буквальном смысле пал жертвой женского коварства и изворотливости». Было ли у меня в этот момент чувство вины? Да наверное, нет. Была задача — спастись, и я использовала доступное мне оружие. Вот и все. Еще раз бегло осмотрела комнату и молоденького инквизитора. Сняла кольцо с обсидианом с его пальца. Примерила и глянула в зеркало. Из отражения на меня смотрел благообразный святой отец.
Не медля больше, покинула комнату.
ГЛАВА 11,В КОТОРОЙ ПРИСУТСТВУЮТ ЗНАКОМЫЕ НЕЗНАКОМЦЫ
Июль 1907, Санкт-Петербург
Я шла по торцевой мостовой. Под ногами шестигранные деревянные шашки сменяли одна другую. Питер просыпался. Аромат свежей сдобы и помойки, колокольный звон заутрени и удары колотушки о полено, скрип телег и редкие прохожие. На меня особо не таращились: видимо, чернорясники были нередкими обитателями здешних улиц. Легкий туман обволакивал трех-четырехэтажные здания, словно газовый шарф шею юной прелестницы, скрывая в дымке подробности и детали.
Подумалось, что Питер — город, который никогда не уснет, не уляжется, не угомонится. То промчат с перестуком дрожки, то громыхнет трамвай, то залп «Авроры», то бомбежка и восемьсот семьдесят два дня блокады, то визг резины и глухие выстрелы девяностых, то звонки мобильных… Пульс Северной Пальмиры будет отдаваться в ушах ее горожан еще много столетий, привычный и оттого незаметный.
Солнечный луч, незнамо как прорвавшийся через небесную хмарь, словно насаженный на Адмиралтейский шпиль, сиял на фоне серого неба. Засмотрелась и чуть не поплатилась за свою раззявистость: бричка на полном ходу вырулила из-за угла. Едва успела отскочить в последний момент, как она лихо промчала мимо.
Увы, очарование момента было нарушено, и желудок напомнил о том, что одной духовной пищей сыт не будешь. Некстати вспомнилось, что вчера нам с Лимом было как-то не до ужина. Я посмотрела на так заманчиво выведенное: «Пекаръня». Из приоткрытой двери были видны лотки с ситниками, крупчатыми сайками, калачами, кренделями и пряниками. Сглотнула и мужественно пошла дальше, взяв за ориентир позолоченный купол Исакия. До полудня было еще далеко, но и до Сенатской площади, как оказалось, путь неблизкий: пока я прошла по набережной до Биржевого моста, пока полюбовалась на Зимний дворец, который еще не пережил штурма, добрела до Медного всадника и очутилась наконец-то на Адмиралтейском проспекте… и все это периодически осеняя прохожих знамениями — отыгрывала образ. Один раз, вместо того чтобы, как это положено у православных, сложив пальцы щепотью, опустить их на лоб, пупок и плечи поочередно, перекрестила какую-то молодуху в кацавейке и павловопосадском платке по диагонали. По ее вытаращенным глазам поняла — налажала, и тут же выдала экспромтом:
— Это новый крест — Андреевский. По новой церковной реформе Единого Государева церковного Экзамена.
Баба протянула многозначительное «А-а-а-а…» и застыла соляным столбом, обдумывая полученную информацию. А я повернулась и как ни в чем не бывало пошла дальше, подметая подолом тротуар.
Исакий встретил меня ленивой суетой. Воздух, напитанный влагой и оттого особенно душный, у многих горожан вызывал желание если не снять с себя жаркую шаль, то хотя бы расстегнуть сюртук. Дамы побогаче обмахивались веерами, прятались под зонтиками от стеснительного питерского солнца.
Именно поэтому мое внимание привлекла одна мадам, прогуливавшаяся по аллее подле северного фасада. Она куталась в шаль, шляпка с плотной вуалью придавала ее образу загадочности. Но смущало другое: рост, широкая, мужская походочка и что-то неуловимо-знакомое.
Присмотрелась внимательнее. Помотала головой от бредовости идеи. Это точно был не морок — сквозь него я бы увидела истинную суть. Похоже, что Лим где-то ухитрился раздобыть еще одно женское платье, и даже своего размерчика.
Решила проверить догадку и, ускорив шаг, догнала «даму», совершавшую моцион.
— Не желаете ли покаяться в грехах, дщерь? — обратилась я к «незнакомке» на всякий случай с нейтральной, как мне казалось, фразой, соответствующей моему облику.
Мадам остановилась, повернула голову и медленно начала поднимать вуаль. Наши взгляды встретились. В насмешливом янтаре глаз Лима я увидела свое отражение, без монашеского одеяния.
Демонюка приставил палец к губам:
— Тсс! — и невозмутимо-серьезным тоном добавил: — Ты меня в этом наряде не видела! И даже не спрашивай, как я его раздобыл. А вот как ты стала славянским падре?
— Поверь мне, тебе этого тоже лучше не знать… — уклончиво ответила я, внутренне сгорая от стыда за оглушенного и ограбленного эльфенка.
Лим пристально посмотрел на меня, но так ничего и не добавил, лишь чопорно опустил вуаль и, направившись к собору, произнес:
— Нам стоит поторопиться. Заутреня как раз закончилась, и мы легко можем пройти в храм.
Я зашагала рядом.
— А зачем нам именно туда?
— Исакий — не только христианский храм. Он построен на выходе на поверхность одной из магических жил. Источник и дает небольшое искажение общего фона. Это проявляется отчасти и в естественном экранирующем эффекте.
— Я и не знала…
— Странно, это общеизвестный факт. Даже выражение есть: «Магический щит Исакия сбережет и от бомбежек и от фаерболов». Разве не слышала? — закончил он удивленно.
Я лишь помотала головой. Лим выдохнул и, извиняясь, произнес:
— Прости, забыл, что ты неподготовленная…
— Да ничего, — мне стало немного грустно: все же мы с ним очень разные. То, что для него очевидная истина, для меня — открытие. — Постараюсь быть прилежной ученицей и заполнить пробелы в знаниях.
Рыжий словно почувствовал эту даже не эмоцию, а отголосок чувства. Он остановился, взял в руку мою ладонь и, пристально глядя в глаза через газ вуали, проговорил:
— Я влюбился в тебя в тот самый миг, когда увидел. Упавшая на гравий, с вывихнутой ногой, ты не сдавалась, ты была отчаянной, решительной. Без уловок и уверток, которыми славятся выпускницы института. Ты — честна с миром и с собой, потому что ты настоящая, живая. Без лжи и фальши. И то, что не испорчена нашим, магическим, миром, не знаешь наших подковерных интриг за власть, силу дара, пару — для меня это ценно и значимо, поверь. Я не хочу, чтобы ты менялась.
Сейчас Лим говорил сердцем, отбросив всю свою холодность и аристократическую сдержанность. Искренне и пылко. Не отдавая себе отчета, ответила ему признанием:
— А я и не знаю, когда влюбилась в этого рыжего, наглого, самоуверенного сноба-инквизитора.
— Так значит, наглого? — коварно уточнил Лим.
— Ага.
— Говоришь, самоуверенного?
— Есть такое, — я не отказывалась от своих слов.
— И сноба?
— Угу.
— Тогда могу только посочувствовать вашей дальнейшей судьбе.
— Это еще почему? — наигранно удивилась я.
— Ну, вам же, сударыня, его терпеть, а не мне…
Незнамо чему, но я улыбалась.
Когда мы поднимались по мраморным ступеням, я все же вернулась к первоначальной теме разговора:
— И все же почему Исакий? Ну, щит и щит…
— Видишь ли, сейчас вся инквизиция города стоит на ушах. Пока мы не пользуемся даром, нас засечь невозможно, но как только я начерчу пентаграмму переноса, и ты начнешь заполнять ее своей силой, это будет сигналом, не хуже чем залп из сигнальной ракетницы. Щит источника даст нам небольшую фору…
— Понятно… — протянула я задумчиво, входя в собор, и, спохватившись, спросила: — А тебе не будет плохо в храме?
От этого вопроса демон аж споткнулся.
— С чего это?
Я замялась, пытаясь подобрать ответ покорректнее.
— Ну, вроде же церковь и… демоны…
— А, ты про это… — рыжий лишь махнул рукой. — Я же не дейрий-беспокойник какой-нибудь. Так что все нормально. Скажу больше, у меня есть знакомый демон, который даже в церковном хоре поет.
«Кажется, мир сошел с ума. Или я. Или вся вселенная разом», — сделала для себя неутешительный вывод.
Сумрачно и иконно — вот как можно охарактеризовать внутреннее убранство Исакия. Увы, полюбоваться им мне не дал демонюка, уверенно потащив меня к аналою. Перед самыми вратами он воровато оглянулся, удостоверившись, что в нашу сторону никто не смотрит, приоткрыл боковую дверку и, ловко юркнув внутрь, утянул меня за собой.
Мы оказались там, куда ни одна дочь Евы не должна была входить: алтарь и покои архиепископа. Но Лима, это, кажется, не смущало. Он уверенно тащил меня вперед и вперед, благо Божьих служителей нам пока не попадалось.
Рыжий приоткрыл одну из дверей и заключил:
— Ага, вот это нам подойдет, — с этими словами демонюка вошел в келью.
После этого он запер дверь на засов и, больше не теряя ни минуты, начал чертить на полу пентаграмму. Делал он это, как и полагается демону, в лучших традициях богохульства: елозя по дощатому полу восковой освещенной церковной свечой, позаимствованной из иконостаса в келье.
Лим закончил и выпрямился.
— Ты готова?
— Нет. — Честно ответила я.
— Я тоже. — Не менее честно ответил рыжий. — Но придется.