Мама все замечает. Бьет тревогу. Боится, что опять стану дерганым и слабым, как в детстве. Я, чтобы отвязалась, клятвенно обещал сходить к невропатологу после праздников. Однажды закрыл глаза и представил себе, как это произойдет. Все-все, до мельчайших деталей. Шаг за шагом. Каждую мелочь, каждое движение — мое и Зинаиды. Как она вынимает из пузырька «Х…мин». Как берет стакан с водой, отпивает и ставит его на тумбочку, нет — протягивает мне. Получилось так ярко и убедительно, что похолодели руки и началась бешеная тахикардия. Сердце чуть не разорвалось. Еле успокоился. Взял себе за правило — не фантазировать понапрасну, не играть с картинками и образами, просто делать то, что задумал. Как работу.
Самое тяжелое во всем этом — то, что нельзя ни с кем поделиться, хотя бы намекнуть. Я перенервничал даже в тот момент, когда купил «Х… мин» и думал, куда его положить. Пока определялся с местом (в результате ношу в кармане), даже вспотел.
Первого числа я открыл глаза и, вскрикнув, сразу же снова закрыл их — по ним резануло раскаленное лезвие. Это луч неяркого послеобеденного январского солнца сыграл со мной злую шутку. Зря я вчера выпил столько, очень зря. Обычно пара бутылок шампанского не могла выбить меня из колеи на следующий день, но следовало учесть, какие сильные мигрени мучают меня в последнее время. И без алкоголя я еле-еле делаю то, что от меня требуется. А скоро мне потребуется сделать кое-что такое, что потребует невообразимое количество сил. Зачем я так нализался незадолго до самого ответственного дня в моей жизни? Я пошарил глазами в поисках воды и, увидев стакан, из которого мама наполняла утюг, потянулся к нему. Слишком далеко. Вспомнив, что сегодня моя очередь идти к Зинаиде, я тихо взвыл. Взвыл по-настоящему, так мне было тошно. Дело не в том, что мне страшно видеть ее накануне даты икс, а в том, что я просто болен. Я не в силах. Я изнемогаю. Я не могу, не могу…
Свет стал более приглушенным, это Лера встала между мной и окном. Она молча протянула мне огромную кружку с едва теплым чаем. Я стал пить, нет, лакать из этой кружки, фыркал, и все не мог напиться. Лера смотрела на меня взглядом, которого я раньше у нее не замечал. Она не глядела мне в глаза, но при этом будто пыталась заглянуть внутрь моей черепной коробки, чтобы прочесть мысли. Мне стало неуютно, и я просипел:
— Ты чего такая бодрая?
— Прогулялась по улице. Там так свежо, так хорошо.
Я решил, что она насмехается, но потом заметил и румянец на щеках, который она могла получить только на улице, и шарф на шее, который она не успела еще снять.
— Ты гуляла?
— Ну да, а что такого?
— Шла по тротуару? Переставляла ноги? И тебя не мутило? Не шатало?
— Очень смешно.
— Ты суперженщина.
— Ты даже не представляешь — насколько, — торжественно сказала она, присаживаясь на кровать.
— Я еще о чем-то не знаю? — кисло спросил я.
— Об этом. — Она достала откуда-то из-под кровати две запотевшие бутылки светлого пива, при взгляде на которые меня снова стала мучить жажда. — Купила на обратном пути.
Я уже хотел было вцепиться в одну из бутылок, но потом застонал еще горше:
— Не могу. Не могу-у-ууу. Мне надо к Зинаиде! Проклятая ведьма.
Лера посмотрела на меня еще более странно.
— Я уже была у Зинаиды, — сказала она.
Я поперхнулся чаем:
— Ты? Была? У Зинаиды?
— Ну да, дурачок. Куда я, по-твоему, могла ходить первого января? Ты же дрых, я тебя подменила. Но хоть пива на обратном пути купила.
— Ты была у нее?
— Ну да.
— И сделала ей массаж?
— Да.
— И в лото поиграла?
— Да.
— И поесть ей дала?
— И на следующий день приготовила. И мусор вынесла. И посуду помыла.
— Ты??
— Да. — Она легла ко мне и прижалась всем телом. — Я все сделала.
Я был рад, что она не видит сейчас моего лица, потому что у меня глаза намокли.
— И сегодня мы будем только смотреть фильмы и пить пиво.
— Суперженщина… — все, что я мог прошептать. Это был лучший новогодний подарок в моей жизни. Я целый день могу не думать о Зинаиде. Ничего не отменяется, но я получил выходной. Я могу перевести дух и выпить пива. Господи, я счастлив. Лера уже, похоже, меня не слышала, склонившись над ноутбуком, она выбирала фильм.
Я был счастлив еще целый час, чему в немалой степени способствовало пиво, но мой прекрасный день, мой выходной, был растоптан, смят, осквернен безвозвратно.
Лера вышла на кухню, чтобы принести из холодильника еще пива, а я потащился вслед за ней, потому что забыл ей сказать, что у меня припрятан сушеный кальмар.
На кухне мать, зевая и почесываясь, допивала шампанское из почти пустой бутылки. Похоже, вчера она тоже перебрала.
— Ирена Викторовна, может, хотите пива?
— А давай, — мрачно сказала мама.
Выпив с полбутылочки, она стала оглядывать внутренности своего холодильника.
— Чего бы пожрать-то?..
— Остался салат. И курица.
— Не лезет уже.
— Могу макарошек.
— Ладно, не надо.
— Мне нетрудно. Мне на работу только четвертого, я могу хоть каждый день пока готовить.
— Вот как раз про работу я, Лерочка, хотела с тобой поговорить. Тебе не кажется, что тебе не нужно туда идти?
— Почему?
— Если тебе непонятно, я перефразирую. Тебе не кажется, что после случившегося с твоей стороны будет не очень… вежливо туда идти?
Костяшки Лериных пальцев, которыми она вцепилась в дверцу холодильника, побелели.
— Ирена Викторовна, вы о чем?
— А ты будто не понимаешь?
— Нет, не понимаю. — Лера села на стул перед мамой.
— Все ты понимаешь. Кто тебя устроил на эту работу? Ты сама, что ли?
Лера молчала, прикусив губу.
— Это я. Я, а не Алла тебя устроила.
— А что я, по-вашему, должна была делать?
— Ты должна была со мной уйти. Солидарность выразить. А ты с Аллой осталась. Плюнула в меня. Квартира у вас будет — благодаря мне. Не знаю, серьезно ли у вас все или так, — (о, как многозначительно она произнесла это «так»), — но если серьезно, то жить-то вам надо будет где-то. Ты бы подумала, прежде чем кусать руку, которая тебя кормит.
— Благодаря — вам? — тихо спросила Лера.
— А то нет. Предательница. «Макарошек» она мне сварит, добрая какая.
Лера молча пошла в комнату. Я влетел в ванную и многократно умыл лицо. Пиво уже перестало действовать. Мой мимолетный праздник закончился.
Я наблюдал за Лерой, прислонившись к шкафу. Увлеченная своим занятием, она не замечала меня, не услышала, как я вошел. Лера складывала в сумку вещи. Я созерцал происходящее даже с некоторым интересом. Сумка была небольшая. У Леры, оказывается, совсем немного вещей. Почему-то, когда они разбросаны по комнате, кажется, что их без счету. До чего я устал, я осознал лишь сейчас. Я-то, наивный, думал, что сегодня отдохну. Но сумка на полу была предвестием очередной пытки. Я покашлял.
Лера обернулась и посмотрела на меня как-то отстраненно. Была вполне спокойна.
— Что происходит?
— Барахло свое обираю.
— Куда ты собралась?
— Алла пустит меня переночевать.
— Не знал, что вы так близки.
— Уже знаешь.
Пытки мои пытки, сколько вас еще припасено для меня?
— Да ладно тебе, Лера. Ничего нового мама не сказала.
Я смотрел в Лерино затвердевшее какое-то лицо и чувствовал острую неловкость. Она молчала, глядя поверх моей головы. Наконец, спросила:
— Сева, ты знаешь, что я поехала в Петербург только ради тебя? За тобой.
Голос тихий, нейтральный.
— Я тебя спросила, — повторила она, поскольку я молчал, — в курсе ли ты, что я приехала сюда ради тебя?
— Знаю. Почему ты спрашиваешь?
— Раз ты знаешь, то должен понимать. Почему ты позволяешь ей так со мной обращаться?
— Ты прости, мама погорячилась. Она и сама это признает.
— Она так ведет себя, потому что ты ей это позволяешь. Мне некуда податься, я бесправная, и потому считаться со мной не обязательно. Можно шпынять, можно выгнать, так?
— Лера, а сколько мне можно ходить за тобой, как за маленькой девочкой? Сколько тебе нужно времени, чтобы почувствовать себя взрослой? Я не могу идти постоянно позади тебя с палкой и разгонять всех, кто тебя обидел. Почему всю ответственность за твои с матерью отношения я должен брать на себя?
— Ах, на тебе, значит, вся ответственность? Вообще-то, мое положение хуже твоего. Вот мы поругались, а должна уйти — я. А я здесь ради тебя, Сева. Только ради тебя. И если ты меня гонишь, зачем вообще… все это.
— Я тебя не гоню.
— Нет, гонишь. Когда она меня гонит и ты не вступаешься — значит, и ты меня гонишь. Ты ей молчаливо потворствуешь. И тем самым меня предаешь. А она чувствует это и творит что хочет.
— То, что ты говоришь, не очень-то справедливо.
— Справедливо. Я с тобой безо всяких условий. Я на все ради тебя согласна. Принимаю тебя таким, какой ты есть. Ни о чем не прошу. А у тебя слишком много ко мне условий. Я должна найти работу, чтобы тебе нравиться. Должна похудеть, чтобы тебе нравиться. Мне нужно вести себя определенным образом, чтобы тебе нравиться.
— Не вижу в этом ничего криминального.
— Ты хочешь, чтобы я соответствовала каким-то твоим представлениям. А самое обидное, Сева, это то, что я должна тебе что-то доказывать, а ты мне нравишься просто так. И кроме тебя, мне никто не нужен.
— Ты пытаешься обвинить меня в том, что любишь меня сильнее, чем я тебя?
— Грубо говоря, да. Но на самом деле я тебя не виню. Я сама в этом виновата.
— Будь хоть ты выше этого.
— Выше чего? Твоей матери? Сева, вы меня скоро просто сожрете.
— Я все понял. И мама действительно раскаивается.
— Может, ты уже не хочешь жить со мной в этой чертовой квартире? А я все жду чего-то, как дура? Скажи, ты хочешь вообще быть со мной? Или пытаешься от меня избавиться?
— Лера, что за глупости.
— Я готова смириться с плохим отношением ко мне твоей мамы. Но мне нужно знать — как