— Ты налево, я направо! — хищно шепнула Амелия, и я осторожно кивнула.
Этьен был немного ниже Рейнарда и уже в плечах, так что понять, какое место занял каждый из кузенов, было несложно.
Я прошла в исповедальню и опустилась на колени на узкую скамеечку, специально предназначенную для этой цели. От соседней кабины меня отделяла тонкая стенка и квадратное решетчатое оконце. При этом решетка была настолько частой, что рассмотреть того, кто сидит по соседству, не вышло бы при всем желании.
— Этьен, я знаю, что это ты, — проговорила я, прежде чем он успел бы начать морочить мне голову. Если, конечно, собирался.
Молчание, в действительности непродолжительное, показалось мучительно долгим.
— Ты умеешь видеть сквозь стены? — с вынужденным смешком спросил Этьен, и от звучания его голоса у меня зашлось сердце.
— Нет, — ответила я, стараясь никак не выдать своего волнения. — Просто наша общая знакомая наблюдательна, а ваша обувь не слишком вписывается в традиционный наряд жреца.
Слово, невольно слетевшее с губ Этьена, столь же мало вписывалось в окружающую обстановку. Вряд ли стенам исповедальни прежде доводилось слышать подобное.
— Я просто хотел с тобой поговорить, — поспешил оправдаться он. — А в ваш пансион иначе как штурмом не прорвешься.
— Это правда, — улыбнулась я. — Но, Этьен, поверь, в разговоре нет необходимости.
— Послушай, Мейбл, — настойчиво перебил меня он. — Все не так, как кажется. Я знаю, сейчас ты думаешь… да бог знает что ты обо мне думаешь! Что я игрок, мот, да к тому же еще и отравитель. Но на самом деле всему этому есть другое объяснение. Ты просто должна меня выслушать.
— Я ни секунды не сомневаюсь, что объяснение есть, — настала моя очередь перебивать. — Но это неважно. Что бы ты ни поведал, это не имеет никакого значения. Нет, послушай, Этьен! — Я слегка повысила голос, поняв, что он собирается что-то сказать. — В конце концов, именно ты находишься сейчас на месте человека, первостепенная цель которого — выслушать. Не думай, будто я перечеркнула все что было. Я бесконечно благодарна тебе за помощь, которую ты оказал мне в трудную минуту. Те дни, которые мы провели вместе, навсегда останутся в моей памяти. Это были лучшие дни в моей жизни. И я никогда — слышишь, никогда! — не предам тебя. Никто не узнает ни о женщине, которая должна была вкусить белого порошка, ни о карточном игроке, таинственным образом исчезнувшем из «Оазиса». В этом ты можешь быть совершенно уверен. Но, Этьен, существует черта, которую я не в силах перешагнуть. По какой бы причине ты все это ни делал, я не могу быть рядом с человеком, способным на подобное. Поэтому прости, но не надо больше искать со мной встреч. Только если с тобой случится беда и понадобится помощь. Но до тех пор прощай. Да хранит тебя Бог!
Я вылетела из исповедальни в слезах. Полагаю, наставницы были уверены, что на сей раз я воистину покаялась в своих грехах.
Рейнард прикрыл за собой резную дверь и огляделся, насколько это можно было сделать в той крошечной клетушке, где он оказался. По размеру эта часть исповедальни не отличалась от соседней, предназначавшейся для прихожан. Только здесь вместо низкой скамеечки для коленопреклонения имелась обычная, на которую можно было сесть. Для удобства жреца также прилагалась подушка. Рейнард сделал вывод, что находиться на этой половине значительно удобнее.
Прошло совсем немного времени — и шорох юбок возвестил о том, что одна из девушек также вошла в исповедальню. Вот только которая?
— Я хочу покаяться, отче.
Звук этого голоса несказанно порадовал графа. Конечно, он был готов к тому, что может появиться Мейбл и нужно будет говорить именно с ней. Даже постарался подобрать нужные слова. Но сразу же объясниться с невестой — это значительно лучше.
— Я согрешила, — продолжала та.
Следовало, конечно, первым делом во всем признаться, но столь горячее желание исповедаться, казавшееся ему совершенно нехарактерным для Амелии, заставило Рейнарда изменить тактику.
— Слушаю тебя, — следовало добавить «дочь моя», но уж в роли дочери Рейнард хотел видеть Амелию меньше всего. Хотя… мысль о том, что у него будет дочь с огромными черными глазами и взрывным характером, показалась весьма интересной. Особенно же интересным было, что должно предшествовать рождению дочери.
— У меня очень много грехов, — тем временем вдохновенно произнесла девушка. — Я даже не знаю, с которого из них лучше начать.
— Начни с того, что представляется тебе самым важным, — предложил «святой отец», выныривая из своих не слишком благопристойных мыслей.
— Это тоже трудно. — Рейнард живо представил, как она хмурит брови, а на лбу появляются вертикальные морщинки. До боли в пальцах захотелось провести по ним рукой, разглаживая смуглую кожу. — Вот, например, очень тяжелый грех. Чревоугодие. Я очень люблю шоколадные конфеты. Могу за один раз съесть целую коробку!
Граф Аттисон с трудом подавил смешок.
— А это отражается на твоей фигуре, дочь моя? — приглушенным голосом спросил он.
— Нет, — с гордостью, не слишком уместной во время исповеди, ответила девушка.
— В таком случае не печалься. Раз ты ешь конфеты и не толстеешь, стало быть, Создатель не гневается на тебя за эту слабость, — милостиво изрек Рейнард.
— Вот как? — Амелия задумалась и наверняка прикусила губу. — Да, наверное, вы правы, святой отец…
— В любом случае будь осторожна, ведь кто-то может и воспользоваться этой слабостью, — наставительно произнес Рейнард.
— О, спасибо за совет! Но это не единственный мой грех, — продолжала Амелия. — Два года назад я совершенно неподобающим образом залезла на дерево, чтобы снять с ветки котенка.
— Котенок это пережил?
— Да. Теперь он живет у нашей кухарки.
— Тогда это не грех, а, наоборот, благородный поступок! — Рейнарду начинала нравиться эта игра. Было что-то забавное и по-детски наивное в том, как Амелия перечисляла свои проказы.
— А измена жениху считается тяжелым грехом?
Вопрос заставил Рейнарда подскочить. Ударившись макушкой о потолок кабинки, он сдавленно охнул и пробормотал ругательство.
— Простите, отче, что вы сказали? — Амелия приникла глазом к решетке, пытаясь рассмотреть, что происходит с другой стороны.
— Ничего, — пробурчал тот. — Сначала поведай, в чем суть измены.
— Ну… Начну с того, что мой жених — человек весьма дурного нрава.
Граф Аттисон втянул носом воздух и с силой сжал кулак, чтобы не раскрыть себя прежде времени. Уж теперь-то он должен был пойти до конца и узнать всю правду.
— Такого уж дурного?
— О да! Практически невыносимого. Он постоянно сквернословит, совершенно не разбирается в моде и запоминает женщин лишь по платью.
Рейнард закатил глаза: далось же Амелии это платье!
— Может быть, за ним водятся более тяжкие грехи? — поинтересовался он.
— Что может быть тяжелее перечисленного мной? — фыркнула девушка.
— И что же, у него нет никаких достоинств?
— Святой отец, да кому он здесь интересен? — возмутилась Амелия. — Мы же говорим не о нем, а обо мне, не правда ли?
— Верно, — сквозь зубы процедил Рейнард.
— Мне кажется, вы не слишком одобряете меня, отче…
— Я — лишь слух Божий, — графу Аттисону пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить стандартную фразу, которую жрецы обычно говорят исповедующимся. — Продолжай, в чем твой грех?
— Понимаете, я… я изменила своему жениху.
— Когда?
— Не так давно… В помыслах. Засмотрелась на кузена одной воспитанницы нашего пансиона и подумала, что было бы неплохо, если бы этот юноша меня поцеловал… ведь мой жених так до сих пор и не удосужился это сделать!
Рейнард испытал чувство облегчения, но следующие слова девушки заставили его снова насторожиться.
— А потом… я… я решила поцеловаться с нашим привратником.
Через решетку Амелия наверняка могла услышать зубовный скрежет. Рейнард изо всех сил пытался вспомнить того привратника! Молодой он? Вроде бы не слишком… С другой стороны, и сам Рейнард гораздо старше своей невесты…
Впервые в жизни граф Аттисон пожалел, что мало внимания обращает на прислугу. Впрочем, мысли о преимуществах социального равенства не захватили его надолго, ибо, как оказалось, девушка еще не закончила.
— А потом в конюшнях я встретила Джонни, — всхлипнула она.
— Джонни?
— Да, конюха… Вот ему я отдалась на сеновале по-настоящему!
По звукам, донесшимся из второй части исповедальни, юная прихожанка могла заключить, что кто-то роет в скамье яму при помощи когтей.
— Вы не представляете себе, как он божественно красив, святой отец! У него такие мягкие светлые кудри, такие чувственные губы, такие нежные пальцы! И потом, он одинаково легко узнает меня и в платье, и без него, не то что мой жених!
— Далось же вам это платье! — прорычал «святой отец».
— Потом еще был молочник Хьюго, свинопас Пит и часовщик мистер Донеллан…
— Да у вас там не пансион, а проходной двор! — взревел Рейнард, даже не заботясь, что его могут услышать в храме.
— Все дело в ограде, через нее очень легко пере лезть! — доверчиво сообщила Амелия. — Вы, например, с легкостью сделали бы это! Особенно в ваших начищенных до блеска сапогах. На вашем месте, граф, я бы маскировалась более тщательно! Всего вам доброго!
С этими словами девушка буквально-таки вылетела из исповедальни. Рейнард на несколько секунд замешкался, силясь отыскать хоть какую-то логику во всем, что услышал. Когда он распахнул наконец дверцу, увидел лишь спину Амелии, покидавшей храм в сопровождении наставниц. Он немного постоял, глядя ей вслед, а затем громко расхохотался.
— Не удосужился поцеловать! Часовщик мистер Донеллан! Это же надо было такое придумать!
Немногочисленные посетители храма моментально вскинули головы, в ужасе взирая на священнослужителя, от души веселящегося сразу после исповеди. Рейнард прокашлялся, пониже опустил капюшон рясы и зашагал подальше от любопытных глаз.