Она вошла в детскую, и, также как минуту назад меня, сдвинула плечом мельтешащую в проходе детскую сестру.
Достав из кроватки ребенка, цыганка брезгливым жестом отбросила в сторону больничное тряпье, и вот так, голеньким, крепко прижимая к себе, понесла сына к выходу. Навстречу ей уже спешила Старшая, с большим целлофановым пакетом, из которого свисала длинная, цветастая, забрызганная кровью юбка.
– Возьмите, – вежливо-равнодушно сказала она. – Переоденьтесь. Ваши уже пришли.
На мой недоуменный взгляд, Старшая пожала плечами.
– Что ж, они ведь цыгане. Мы цыган не задерживаем.
И я подумала восхищенно: «Как будто это вообще возможно – ее сдержать! И что ж все-таки за люди, эти цыгане, и как они вообще умудряются, находясь внутри этой мерзкой системы, из года в год продолжать жить своею собственной жизнью? Их ведь и в секторе Д, говорят, нет совсем. Даром, что они все почти без прописки, и, казалось бы, подлежат в первую очередь. Нет. как им вообще это удается?!»
Мне стало жутко завидно, и тоже немедленно захотелось сбежать отсюда куда подальше. Куда-то на волю, в пампасы, где ветер и свежий воздух. Уйти, убежать, улететь!
И перестать, наконец, ощущать себя винтиком в колесе тупой, бессмысленной, подминающей все под себя машины.
Я наскоро отчиталась, и засобиралась домой, размышляя, заглянуть или не стоит напоследок еще раз к Косте. Возможно, он уже больше не спит. Возможно, злобное привидение сменил на посту кто-то более дружелюбный. Возможно он, очнувшись от лекарственного дурмана, вообще не узнает меня и не вспомнит.
И я уже стояла в своей одежде готовая к выходу, как вдруг Старшая неожиданно остановила меня резким взмахом руки.
– Постой-ка, Настя! А ну, поди сюда! Разговор к тебе есть.
У меня внутри все так и похолодело!
Вот ведь как иной раз опасно чего-то желать! Глазом моргнуть не успеешь, как все исполнится!
– Разговаривала мы тут вчера насчет тебя с главврачом. Появилося у нас с ним несколько новых соображений. Ой, да не бойся ты, не увольняют тебя, кому ты вообще нужна, прости Г-ди! Хотя, если на то пошло, успела ты наворотить дел, хоть и работаешь-то всего ничего. Вот ведь как бывает – другие десятками лет здесь служат, а про них никто и слова не скажет. А ты трех лет нету, как из училище к нам пришла, а уже у всех на слуху! И ведь со стороны посмотреть – девчушка как девчушка, соплей, можно сказать перешибешь, даром что длинная, как оглобля. Да ладно, не криви морду, я же это любя! Сядь-ка вот, чаю со мной выпей, – Старшая плеснула мне в чашку бурого кипятку. – Нет, справедливости ради, надо конечно сказать, что так-то ты девка, хорошая, аккуратная, и знания у тебя есть. И в род. зале неплохо справляешься, и травматизма у тебя вообще почти никакого. Но только, Настя, ты хочешь обижайся, хочешь не обижайся, а хватит уже с меня! Прости меня, конечно, – но на-до-е-ло! Знаешь, я ж в твои дежурства ночей не сплю. Все гадаю, что ты мне завтра подкинешь! То у тебя заливка воскресла, то двойня с кровотечением чуть коньки не отбросила, то из отделенья сбегают, то на кровати на четвереньках рожают, то вообще в сан. узле.…. Не думай, пожалуйста, что раз меня нет в отделении, так я уж и не знаю ничего – мне все-е рассказывают! Нет! Извини, голубушка, но так дальше продолжаться не может. А тут, кстати, и человек тебе на замену подвернулся – акушерочка одна из Молдавии. Только-только вид на жительство получила, нормальная, опытная, со стажем… Делать будет, все что положено, и я, наконец, посплю спокойно.. Да погоди ты расстраиваться, не на улицу ведь гоним. У Главного на тебя свой план есть. Вот он сам сейчас все расскажет.
*
Главврач у нас седой и усталый, и никакая бывшая военная выправка, никакая приобретенная за время американской стажировки голливудская улыбка не могут этой усталости скрыть. У него вечная складка между бровями, от которой он кажется суровее, чем на самом деле, и печальные глаза, почему-то кажущиеся мне смутно знакомыми. На институтских пятиминутках выступает он только по делу и редко. Там, где надо петь соловьем, вместо него обычно вступает зам. Говорят, наш Главный – хороший и знающий врач. Точнее был им, пока не сделался Главным.
До сих пор мы встречались с ним лишь однажды – почти три года назад, сразу как я пришла в Институт из училища. Он поздравил меня с поступлением на работу, и благословил на грядущие трудовые подвиги.
Не, ну с тех пор я его, конечно, тоже видела – издали, в коридоре там, или на трибуне в конференцзале, но только вряд ли про это можно сказать, что мы с ним встречались.
– Здравствуй, Настя, присаживайся, – сказал он, указывая рукой на стул, и я вдруг удивилась – почему это он говорит мне «ты». Не то чтоб мне это было важно, но просто с ним это как-то совсем не вязалось.
Аккуратно расправив юбку, я села на стул и выжидательно уставилась на него.
Он в ответ скорчил суровую мину, но не выдержал, фыркнул и отвернулся, скрывая усмешку. Чем-то я его очень забавляла. Ну, или, может не я, а сама ситуация.
– Ну что, Настя, жалуются на тебя.
– Роженицы?
– Нет, зачем роженицы? Персонал. Начальство твое непосредственное, в лице старшей акушерки отделения обсервации. Своевольничаешь ты много. Не слушаешь никого. Постановления Минздрава нарушаешь. Происшествий на твоих сменах много. Случайностей, непредвиденностей. Да ты и сама, небось, в курсе. – Он чуть помолчал, и неожиданно улыбнулся. Не по голливудски, а вполне так по человечески – глазами, губами, морщинками на лице. – А роженицы тебя, наоборот, хвалят. Письма вот благодарственные строчат.
И он потряс тоненькой стопочкой разрозненных, скрепленных скрепкой листочков.
– Это ведь, чтоб ты знала, редкость – акушерке – и персональную благодарность. Да еще и в письменном виде. Ценить надо!
Я ценю. Это верно – нас, роддомовских акушерок, и по именам-то часто не помнят. Нас едва замечают в пылу процесса. Врачей – да, им вся честь и слава. Мои роды принимал профессор такой-то, мои роды вел доцент кафедры имярек!
А то, что он по большей части в коридоре стоял, давая оттуда – безусловно, весьма ценные, кто ж спорит – руководящие указания, а рядом постоянно кто-то в халатике копошился, и в какой-то момент сказал: «Тужься! Сильней! А теперь не надо!» —кто ж это помнит, тем более, когда на руках уже кричит твой ребенок. Мало ли в роддоме всякого персонала. Всех не упомнишь, может, это медсестра была, а может, вообще, санитарка.
Нет, я ничего не хочу сказать, есть, есть, потрясающие врачи, как не быть! Вот хоть доктора Леву взять. Как он к ней на койку присядет, да как заведет: «Ой, вы мои красивые! Ой, да что ж вы так рожаете тяжело!» – сразу не то плакать, не то самой родить хочется. Видно же, что человек искренне переживает, это всегда действует.
А есть… Впрочем, конечно, и акушерки встречаются разные. Некоторых, вероятно, и вправду лучше сразу и навсегда забыть, с каковой целью многократно повторяя самой себе, а после и подрастающему ребенку, сказочку об аистах и капусте.
Спору нет, немало людей рвется в медицину из всяких там высоких и благородных побуждений. Хотя некоторые явно попали случайно, просто потому, что так легла фишка. Однако вовсе немалую часть медицинского сообщества составляют, по моим наблюдениям, люди с неудовлетворенным честолюбием. И даже просто откровенные садисты.
Это вовсе не мешает им всем быть одинаково знающими и искусными в своем деле профессионалами.
Одно с другим ведь не связано. Встречаются как прекраснодушные криворукие и безграмотные идиоты, так и всевозможная талантливая и многознающая сволочь.
Обо всем этом я думаю, стоя перед главврачом и покусывая губы.
– И чуткая ты, и внимательная, и заботливая, и чуть ли не от одного твоего прикосновения или взгляда боль проходит быстрей, чем от эпидурали. Вон слушай, – он дальнозорко отводит руку с листком подальше от глаз: «Всегда считала, что разговоры про позы и про дыхание – чушь, никогда не верила в то, что может как-то помочь. Но роды с замечательной акушеркой Настей Муравлиной заставили меня полностью изменить свое мнение!». Экий слог, прям хоть в рекламный журнал посылай. И тут ведь не одна такая записка, видишь, тут их вон сколько! – И главврач потряс листочками с таким видом, точно все это были жалобы. – Ты сама-то читала?
Я молча киваю. Книга жалоб и благодарностей хранится в открытом доступе на посту. Когда нечего делать, от скуки все ее перелистывают. Ну и Старшая, конечно, всегда на пятиминутке не преминет помянуть: «Ну вот, опять про нашу Настю, понаписали!» Причем сразу видно, что ее это нисколечко не радует, а лишь вызывает недоумение.
– Не очень понятно, что с тобой делать. С одной стороны, ясно, что акушерка ты, как говорится от Б-га. Оставим эти писульки! – небрежным жестом он откладывает стопочку в сторону. – Но в конце концов, есть же статистика – разрывов у тебя на порядок меньше, чем у других, я проверял. Детского травматизма вообще нет. А с другой стороны – никто тебя к себе в отделение не хочет, твои умоляют убрать, патология руками-ногами открещивается, о род. блоке, как понимаешь, и говорить не приходится. Никто твоим начальником быть не желает! – Главврач громко и откровенно смеется, на миг превращаясь в обычного человека. Вокруг повлажневших глаз разбегаются добрыми лучиками морщинки. Хочется улыбнуться ему в ответ, но боюсь, он сочтет за наглость. Вместо этого скромно опускаю глаза.
– Прям ты у нас Настя, как породистый конь – всеми статями хорош, только ни в телегу запрячь, ни верхом ездить, больно уж норовистый. Так что ничего не поделаешь. Придется тебе самой себе начальником быть.
Брови мои сами собой взлетают куда-то аж за край лба. К чему он клонит? Свой роддом что ли предлагает открыть?
Главврач напоследок еще разок улыбается – видно, моя непосредственная реакция его забавляет – и вновь становится серьезен.
– Мы тут посовещались, и решили поставить тебя старшей акушеркой третьего, оно же мужское, родильного отделения. Временно, пока, конечно, так сказать, в виде эксперимента. Но сам-то я уверен – ты справишься. Девушка ты умная, интеллигентная, волевая. Опять же, инициативная, энергичная, умеешь настоять на своем. Здесь это как раз уместно окажется. Образование у тебя пока средне-специальное – ну что ж, придется подучиться, направим тебя на заочные высшие сестринские курсы. Да ничего! Тут ведь что главное – кругозор у тебя широкий, девушка ты образованная, начитанная, иностранные языки знаешь… ты, кстати, на скольких языках говоришь?