– И что, сработает?
– Попробуй!
Последовала пауза. Мне все-таки удалось сбить его с толку.
– Приезжай! – выдохнул он, наконец.
*
Я выхожу из монорельса на Смоленской площади и шлепаю по Новому Арбату
Вечерняя Москва после Яхромки – как другая планета. Снующие во все стороны люди, пылающие фонари, полыхающие витрины. Высоченные небоскребы, сплошь стекло и бетон. Сталинские высотки, похожие на многократно увеличенные копии неприступных крепостей. И вдруг – промежуток между домами, а в нем голубовато-серый особняк с ротондой, французскими окнами, портик с кариатидами. Или из глубин какого-нибудь двора проглянет неожиданно грязно-желтый бесконечный барак с темно-коричневыми покосившимися дверями, изо всех окон свисает разноцветное белье, вывешенное для просушки. Останки балкона угрожающе покачиваются на последнем крючке. Торжество всемогущей эклектики.
Или так – сделаешь три шага с проспекта, свернешь за какой-нибудь фешенебельный дом, а там – пустырь, поросший одуванчиками, крапивой и лебедой, нежданно огромный, почти бескрайний, до самого сплошь заставленного домами горизонта. И думаешь: «Откуда ж тут взялось это пространство, как так вышло, что его еще не застроили? А может о нем просто не знает никто, может, и в планах города оно не обозначено?»
*
Я не смогла найти его дом!
Я час прокружила на одном пятачке! Определенно должно быть где-то здесь, но факты – вещь как говорится, упрямая. Дано – дом 98 б-3, квартира 105. Дом есть, вот он: старый, добротный доходный дом серо-желтого цвета, о шести этажах и пяти подъездах. Однако на подъезде ясно написано «кв. 82—104». И никаких больше в обозримом пространстве подъездов. И мобильник, как всегда в таких случаях, разрядился.
Не, ну ясно уже, что не судьба сегодня. Пора уходить.
Я с сожалением в последний раз оглядела двор. Уютный такой себе двор, хороший. Деревьев много, кустов. Почки везде уже набухли. Через пару недель тут все зазеленеет и зацветет. Качели возле подъезда.…
Я с раздражением пнула мощную железную штангу. В ответ та возмущенно зазвенела. Вообще, нормальные такие качели. Крепкие, высокие, без каких-то дурацких спинок. Сразу видно, рассчитаны не на трехлеток, а на серьезных взрослых людей. Вроде меня, например…
Миг, когда ноги отрываются от земли, ни с чем другим ни сравним! Всякие там механические леталки, даже моя Астрочки, нервно курят в сторонке. На качелях всем телом чувствуешь ветер, сопротивление воздуха, разгоняешься, взлетаешь, чувствуешь себя птицей… Кружится голова, забывается обо всем.
Жаль, нет вида спорта «качание на качелях»! А то б я былы чемпионкой.
А что, может, плюнуть на все, и пойти в цирковое училище? И раскачиваться день-деньской на трапеции, высоко-высоко, под куполом цирка… Еще и зарплату за это получать…
Из подъезда вышел тощий лохматый парень в заляпанных краской джинсах. Достал пачку сигарет, захлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Не нашел, и заозирался по сторонам в поисках выхода. Меня увидел – обрадовался как родной!
– Девушка, огоньку не найдется? А то забыл, понимаешь, а наверх подниматься в лом! Тут ведь, в этой развалюхе – ты не поверишь, даже лифта нет.
Я нехотя затормозила ногами, и молча протянула ему зажигалку.
Улыбка у парня была хорошая, светлая такая, открытая.
– Спасибо, сестра! А ты чего, живешь, что ли, здесь где-то поблизости? Что-то я тебя раньше никогда не встречал.
– Не! Я живу далеко.
– А чего тут делаешь?
– Да так… это… гуляю. А ты здесь живешь? (Может, хоть он знает, где эта заколдованная, не существующая квартира)
– Шутишь? В высотке на Коломенском шоссе я живу. А тут я по делу просто – другу помочь подрядился. Ремонт с ним на пару мастрячим – а то у него скоро прибавление ожидается, а в квартире, прикинь, последние лет сто даже обои ни разу не сменили.
– Ремонт – дело серьезное.
Между прочим, у нас дома ремонта на моей памяти не делали никогда вообще. Мне кажется, маме такое и в голову не придет, разве что если потолок обвалится. Хотя теперь, когда у нас есть дядя Саша…
– Да не, фигня! У меня, видишь ли, отец по этому делу мастер, так что я с малых лет насобачился.
– Правда? Здорово, наверное, уметь самому делать всякие такие нужные в жизни вещи. Повезло тебе с отцом.
– С отцом-то повезло, это верно. А без отца – не очень.
– В смысле?
– Да они расстались с мамкой, когда я еще в пятом классе учился. С тех пор я в доме за главного мужика. Такие вот дела, сестра. Конец учебе, сплошная практика.
– Сергей, где ты? – послышалось откуда-то сверху, и у меня сразу резко забилось сердце. Кровь прилила к щекам, сделалось трудно дышать.
Мы оба с парнем синхронно задрали головы.
Верхом на коньке крыше, под самым стремительно темнеющим вечерним небом, сидел Костя, и махал нам оттуда двумя руками.
– Костя, привет! – выдохнула я громко и хрипло, вернее, каркнула как ворона.
Он увидел меня, пошатнулся, ухватился рукой за скат… И заорал на весь двор:
– Настя-а-а! Заходи-ии!
Захлопали оконные рамы, отовсюду высунулись любопытные лица: всем же интересно, кому это так истошно вопят?
– Так ты что ли и есть Настя? – изумился парень.
– Ну… вроде, я – и неуверенно пожала плечами, как бы сама уже слегка сомневаясь.
– Ах вот оно что! – он резким движением отбросил в сторону горящий окурок, ухватил меня за плечо, почти насильно стянул с качелей и потащил за собой в подъезд.
Красный огонек описал в воздухе дугу, рассыпая во все стороны искры, и приземлился где-то в кустах, продолжая потихоньку тлеть.
Между прочим, вот так и начинаются лесные пожары!
*
Я вот думаю, что Б-г все-таки есть. А то почему так бывает: живешь себе, живешь, шагаешь по жизни просто так, без цели и смысла, и вдруг попадаешь прямехонько туда, куда надо.
Мы сидим в крохотном мезонинчике (по сути, перестроенном чердаке) у настоящего, действующего камина и смотрим на пылающие дрова!
Как бесконечно забавно устроен мир! У нас, в захолустной Яхромке – газовое отопление и скучные чугунные батареи, а здесь, в центре Москвы – настоящий камин с дровами.
Это конечно Сергей с его всеумеющими руками вычистил дымоход и наладил тягу. А так же порубил на дрова засохшую липу в конце Рождественского бульвара. Говорит, рубил среди бела дня – никто и внимания не обратил. Ну, верно – в Москве ведь все равно, что в лесу. То есть вроде ты в толпе, и люди со всех сторон, но каждый занят своим и ни на что вокруг не обращает внимания. Тут не то что дерево срубить – голову человеку отрезать можно, никто и не обернется.
Вокруг везде валяются сорванные обои, и кисти, и банки с краской, и запах скипидара, такой резкий, что щиплет глаза и нос. Но мне хорошо, и я чуть ли не впервые в жизни ни на что не отвлекаюсь, не заморачиваюсь. Просто себе живу и дышу, наслаждаясь каждым мгновеньем..
Как Костя смотрит! По глазам видно, что ему со мной хорошо. И Сергей смотрит на меня, кажется, я ему нравлюсь тоже, и, кажется, это нравится Косте. Это немножко запутано, но все равно приятно.
До завтра еще целая вечность, и мне больше всего на свете хочется потратить ее именно так – сидя здесь, глядя друг другу в глаза, и трепясь ни о чем.
В руках у меня толстая, белая, изнутри совершенно бурая чашка с чаем – чистая черная заварка с маслянистым отливом. Чай горячий, я пью его маленькими глоточками, и внутри у меня разливается тепло, как от вина. Или это не от чая вовсе?
– Серый, где ж ты ее нашел? – в который раз спрашивает Костя.
– Да она сама нашлась! – машет рукой Сергей – Ты вот лучше скажи, как я ее не признал сразу по твоим рассказам? Он же, – это уже мне. – Он же мне все уши про тебя прожужжал – и глаза как небо, и коса до пояса, и ноги от ушей. Ну прям всю как есть обрисовал. Уверен был – увижу – не пропущу. И вот на тебе!
– И чего, не похожа оказалась? – я невинно скашиваю на Костю глаза, и мы все хохочем, громко, безостановочно, до колотья в боку
*
– Еще чаю? – спрашивает Сергей. – И вот, есть еще булка. И сыра кусок, но он черствый.
– Ничего, давай, у меня зубы крепкие, справлюсь. – Я страшно голодная – дома ведь так толком и не поела.
– Яблоки, – вспоминает вдруг Костя. – Еще ведь есть яблоки! Посмотри, Серый, на полу в кладовке.
Кладовка – крохотная, метр на метр, скорее не комната, а стенной шкаф при входе, и по всему периметру пола в ней рассыпаны яблоки – зеленые, с неровными бугристыми боками, с кислинкой, крепкие – раскусишь, и рот сразу заполняется вязкой слюной.
В кладовке этой нет ничего, кроме яблок.
– Родители, прежде чем отбыть, смотались напоследок на уже проданную дачу, и все яблони там обтрясли. От пола до потолка тут было. Дверь еле закрывалась. А приоткроешь – и береги голову! Сразу как дождем! Помнишь, Серый?
– Ага, – Сергей потирает затылок, точно его только что шмякнуло туда яблоком. – Ну так что, – говори, – ремонт, похоже, на сегодня по боку?
Костя разводит руками, молча кивает на меня, дескать, ничего не поделаешь.
– Тогда я погнал, – говорит Сергей преувеличенно деловым тоном.
Я пытаюсь возражать, уверяю, что совсем не буду мешать, тихонько посижу в уголочке, да что там, ведь договаривались же, ну что они, в самом деле, пускай продолжают, раз начали.
Хотя все это, ясное дело, липа. Мне страшно хочется, чтобы Сергей поскорей ушел, и мы с Костей остались, наконец, вдвоем.
Страшно хочется, и в то же время очень страшно. Я даже представить себе боюсь, как все будет.
*
Оказалось, начало – это вовсе не первый совместный секс. Начало, это когда вы взахлеб, вразнобой, без конца, перебивая и перекрикивая друг друга, рассказываете о себе все. Ведь столько времени прожито врозь! Нужно срочно, сейчас, немедленно наверстать упущенное!
И раньше люди знали об этом, а потом позабыли.
Дом, в котором ты рос, сад, школа, первые обиды и боли, первые радости и счастья. Мечты, которые пришли и ушли, сбывшись по ходу, или не сбывшись. Книжк