– Ты пойми, я тебе доверил такое… – Костины руки судорожно сжимают мои запястья, глаза не отрываются от моих. – Никто, никогда, ничего об этом не знал! Даже моя бывшая девушка!
– Тогда почему ты мне рассказал?
– Потому, что ты – это ты!
Мне все-таки не верится.
– И что, это всегда были вы? Простые пацаны, школьники?
– Не просто школьники, а ученики Второго Московского Физико-Математического Лицея.
– Г-споди, Второго! Интересно, чем тогда заняты ученики Первого?! Изобретают, небось, на досуге, нейтринную бомбу! Сколько ж вам было, когда все началось? Двенадцать? Тринадцать?
– Ну, где-то так.
– Да, теперь понятно почему так и не нашли, кто за этим стоит. Кому ж придет в голову…
И что, это просто такая программа?
– Не просто, а ТАКАЯ программа! Способная проникать во все области жизни – в медицинские файлы с момента начала родов, архивные записи школ, садов и яслей, записи видеокамер на светофорах, в офисах и кафе, прачечных самообслуживания, со всех предприятий, учреждений, фабрик, вокзалов, аэропортов, в любые архивы, банки, полицейские протоколы… да куда угодно! Потом собрать все сведения воедино и систематизировать. Хотя иногда и этого всего оказывается недостаточно. Мы ж все-таки не волшебники – и Костя шутливо разводит руками.
– Но ведь наверняка куча людей, и притом профессионалов занимается прогнозированием, и наверняка ведь есть множество программ..
– Есть. Просто наша лучше.
– Костя, но ведь если это правда, тогда… тогда ты должен быть очень богатым человеком! А это все… – я выразительно обвожу рукой убогую обстановку вокруг.
Он горько усмехается, и я неожиданно замечаю вовсе не детские морщинки в уголках его глаз.
– Сколько вопросов! Тебе разве не пора на работу?
– Пора.
Костя наклоняется и целует меня, и лифчик снова падает на пол, и я чувствую, что вот-вот опоздаю, а мне, в моем положении, нельзя опаздывать, ни капли, ни на секунду, нельзя опаздывать вообще…
*
Последние мои смены в обсервации. Остались всего две смены – эта, и еще одна в конце недели. А в расписании следующего месяца я уже не стою.
Неуверенные взгляды вокруг, полу-сочувственные, полу-вопросительные:
– Эй, а правда, что тебя хотят это… того?
– Правда. Только вот неясно пока, того или этого.
– Да ты что?! – и бочком, бочком так в сторонку – всем ведь известно, чужие неприятности заразительны.
Доктор Лева ловит за рукав в коридоре:
– Настя, если это правда, то, что я слышал, то ты это, имей в виду: так просто мы тебя им не отдадим! Ишь, чего удумали! Этак весь персонал толковый поразгоняют – а кому работать тогда! Ведь это если тебя, с твоими руками…
– Лев Самуилыч, я сама еще ничего толком не знаю!
Можно подумать, от него что-нибудь зависит!
Наш Институт, как собственно и любой роддом, состоит из трех, слабо связанных между собою звеньев. Врачи, акушерки и педиатры обитают в разных, не пересекающихся мирах, взирая друг на друга сквозь радужные прозрачные стенки каждый своего пузыря. А каждый такой пузырь, как отдельная планета, кружится по своей индивидуальной орбите. И внутри у каждого свой устав, распорядок, традиции, иерархия.
Короче, если старшая акушерка отделения что-то решила, то у врача, будь он хоть дважды зав. отделением, не много шансов повлиять на ее решения.
Разве что поговорить с нею по душам в курилке, да и то, если у них чисто по-человечески хорошие между собой отношения. Не наш случай.
Очень странно чувствовать себя наполовину чужою в родных стенах: не то гостьей, не то изгнанницей. Как-то рассредотачивает, что ли. Мешает собраться, взять верный темп, и бодро бегать по отделению, занимаясь привычной работой. Впрочем, и работы-то почти нет. Капельницы поставлены, мониторы подключены, антибиотики проколоты. Назначения после обхода выписала. В родзале покамест нет никого. Анализы, что ль в лабораторию отнести?
Обычно я в такие минуты забьюсь где-нибудь в уголок и читаю. Но сегодня строчки расплываются перед глазами – то видится Костя с его великими тайнами, то вспоминается наша ночь и сладко ноет низ живота, а то как представлю себе себя в роли старшей над пустынными коридорами мужского акушерского – и такая тоска берет!
Позвонила Марфа, рассказала, что мелкая сосет без продыху и не дает себя ни на секундочку никуда отложить так, что даже в туалет сходить невозможно. Что дядя Саша, радость наша, наконец возвратился со своих элитных особняков на Дубровке, кои строил последние две недели в режиме нон-стоп, но помощи от него все равно никакой, так как по его словам, таких махоньких он боится. А мама с Оскаром еще со вчера заперлись в ее комнате, и, судя по доносящимся оттуда крикам, бой у них там идет не на жизнь, а насмерть. Прочие мелкие, включая недавно освоившую ходьбу Татьяну, носятся по дому, как слоны, сокрушая все на своем пути. Короче, чтоб с утра я как штык была дома – до этого времени Марфа как-нибудь еще постарается продержаться.
Позвонил Костя, наговорил каких-то глупостей, от которых заныло сердце, и захотелось все немедленно бросить, наврать, что в доме пожар, потоп и все без меня помирают (что, судя по Марфиному звонку, вполне могло оказаться правдой) и бежать со всех ног к нему. Послала Костю на фиг, и велела не звонить больше на работу.
Черт, может дело все в том, что я просто не выспалась!
Возвращаясь с третьего этажа из лаборатории, я мрачно смотрела себе под ноги и не сразу услышала, что меня зовут. На площадке между этажами, на подоконнике сидел Игорь и смотрел куда-то вдаль, за верхушки растущих позади Института сосен. В руках он мял сигарету, конечно же не курил – не здесь же! – но видно, ощущение сигареты в руках очень его морально поддерживало.
На звук моих шагов он, не оборачиваясь, произнес:
– Настя, ты? Постой, поговорить надо.
Я не удивилась – мы всегда легко находили друг друга, хоть с закрытыми глазами, хоть в темноте.
– Привет, что нового?
Тут он, наконец, соизволил поворотится.
– Это у тебя «Что нового?» Довела, говорят, начальство, разглядели, наконец, твои тщательно скрываемые излишки культуры и образования?
– Ну, типа того, – помимо воли я усмехаюсь. В таком ракурсе на свое увольнение – или все-таки перевод? – я как-то еще не смотрела.
– Ну и правильно! Я ж всегда говорил – с самого начала тебе там делать не хрена было! Странно, что они только сейчас очухались! Ежу ведь ясно, где речь идет о заливках и прочем детоубийственном бизнесе, орудовать должна не сопливая рефлексирующая интеллигенточка, а нормальная разбитная деваха, вроде вашей Лизки, которой все всегда по барабану. Уж она-то не растерялась бы, не боись! Она б ему на раз свернула шею, твоему недоноску, как куренку, и поверь мне, совесть бы ее потом ни сколько ни мучила. Нам, врачам, оставалось бы только мертворожденность зафиксировать и спасибо сказать за проявленный профессионализм
– Ты и правда так думаешь?
Странно, но сама я как-то ни разу не задавалась этим вопросом: а что другие сделали бы на моем месте? Или, вернее, что они уже делали, и наверняка не раз, ведь не первая же я так попала?
Черт, а может Игорь и в самом деле прав, и как ни бейся, а просто все это не мое?
Или, окажись я этажом выше, в нормальной родилке, все могло бы сложится совсем иначе? Хотя вряд ли, там ведь все гораздо жестче и консервативнее, и нет почти никаких шансов остаться с роженицей совсем уж наедине. Оттуда я с моими, с материнским молоком всосанными, акушерскими навыками, наверняка бы вылетела гораздо раньше.
Игорь, между тем, продолжал, как обычно, не замечая, что я вовсе его не слушаю.
– Не, а согласись, толково придумано – тебя в Третье Акушерское! Они ж все от зависти полопаются теперь, как узнают! Ты только прикинь, какая у тебя будет зарплата – там ведь сплошной хозрассчет, все поголовно контрактники – ну, а как иначе, мужики ж естественным образом не залетают! Так что с каждого контракта тебе процент! Ну, пусть их там не много, зато цены-то какие! И плюс надбавка за руководящую должность! Насть, зарплата у тебя будет – ни одной акушерке в Институте не снилось! Короче, чаевых сможешь уже не брать!
– А ты подумал о том, что у меня там родов не будет? Никаких, никогда? Уже одно это…
– Подумаешь, роды! Ты что, не напринималась еще? Насть, может я тебя сейчас удивлю, но большинство людей ходят на работу не кайф с нее ловить, а деньги зарабатывать. Пора тебе уже взрослеть, наконец. И потом, ты ж хоть и не замужем, но тоже ведь не одна на свете. Матери немного поможешь, у вас же там, помнится, семеро по лавкам? Да ты никак еще отказаться думаешь?!
– Ох, не знаю, Игорь, ничего я еще не решила!
Он обхватил меня за голову, притянул к себе. Нос мой привычно уткнулся в изгиб между ключицей и шеей, ноздри вдохнули знакомый запах.
Я немедленно высвободилась, и отскочила в сторону чуть ли не на полметра.
– Ну, ты чего, дурочка? Я ж по-дружески!
– Знаю я твою дружбу!
– Правда, Настя, ну что ты? Я ж, чес-слово, ничего такого.
– Так ведь и я ничего.
– Ну, так подойди поближе, что я тебе, кричать, что ли, должен?
– Ой, Игорь, ничего ты мне не должен, и давай лучше разбежались уже по-хорошему. Меня работа ждет, тебя, небось, тоже. Пока-пока.
И я уже повернулась к нему спиной, но он сцапал меня за полу халата.
– Насть, постой секунду! Я ведь не к тому. Поговорить надо!
– Говори.
– Не здесь. У меня к тебе разговор… длинный. Давай встретимся завтра вечером? Позвони мне, как отоспишься.
– Игорь, ты что, совсем с ума спятил? Ничего я тебе не…
– Да не кипятись ты так! Говорю ж, дело у меня к тебе. Важное. Прям жизни и смерти. Позвони, хорошо?
Что-то у него в голосе было такое… на него самого непохожее. В общем, я кивнула, и побежала, а он остался сидеть на подоконнике, глядя мне вслед и посыпая все вокруг табаком из разломанной сигареты.
*
Смена тянулась бесконечно. Наконец, где-то ближе к семи вечера, привезли роженицу в платный бокс – с пятисантиметровым раскрытием, хламидиозом в анамнезе, и будущим отцом в костюме и галстуке.