– Прошу прощения, господа, – сказала я, – не без труда боком втискиваясь в узкое пространство, между кроватью и стенкой, сплошь завешенной книжными и прочими полками. Одной рукой я прижимала к себе Маришку, в пальцы другой клещом впилась Татьяна.
– Мам, я, короче спать хочу, а Марфа, собственно, уже спит. Так что подключайся, пожалуйста, к процессу, – решительно проговорила я, складывая на кровать обеих малышек, и сама присаживаясь на край. Маринка, выпущенная из моих рук, немедленно завопила. Татьяна, подвывая басисто и глухо, быстро поползла через все препятствия в направлении мамы.
Мама, не переставая печатать, сдвинула с колен ноутбук, спустила с плеч растянутую у горловины майку и почти машинальным, синхронным движением рук подхватила обеих девок – все-тки не зря у нас предпоследними родились близнецы! – одну справа, другую слева – и пристроила их к груди. Обе немедленно деловито зачмокали.
Я остро позавидовала – у меня-то нет молока!
– Это ж представить только себе – люди не могут выйти, а врача к ним привозят раз в два-три месяца, и то если помрет у них там кто-нибудь мало-мальски снаружи известный, и активисты с Красного Креста Международного схватят кого-ни-то за жопу. А так ведь за все про все один фельдшер. Медпункт открыт с десяти до трех, и даже не каждый день. Да и не поняла я толком – есть там сейчас кто, или нет? Кажется, на сегодняшний день эта штатная единица вообще никем конкретно не занята. А если, допустим, посреди ночи кому-то плохо? Старику там, или ребенку? Или, вот, к примеру, женщина рожать начнет?
– В теории они могут подойти к КПП и попросить вертухая, вызвать скорую.
– Что особенно легко осуществимо, если, как мы с тобой поняли, бараки после отбоя в десять вечера закрываются на засов.
– Уверен, что предприимчивые люди давно проделали себе запасные выходы. Прорыли лазы какие-нибудь или норы. Поди, не первый год там торчат. И потом, наверняка есть такие, у кого телефоны, планшеты…
– За которыми постоянно ведется охота, которые у них отбирают. И у кого есть-то? У местных авторитетов? Так они не факт, что придут на помощь каким-нибудь мелким сошкам. И дети, Оскар, ты же сам видел, какие там дети! Ну надо ж для них хоть что-нибудь! Школу там организовать… медпункт круглосуточный… Наверняка ведь найдутся люди…
– Аглая, поверь, полумерами здесь не обойдешься. Хорошо, вот ты говоришь, школу. Запостить в сети фотки детей, с описанием их кошмарных условий жизни, добавить парочку интервью с какими-то 8—10 летками – я ж видел, как ты там строчила. Чтоб всем стало ясно, какие они там умненькие-способненькие, без образования пропадают. Ах-ах, люди добрые, помогите! И что, думаешь, из всего этого выйдет? Да к гадалке не ходи – зашлют туда десант соцработниов и попросту отберут всех наличествующих детей. Распределят их по усыновителям, детдомам и интернатам. Где будут у них, наконец, все условия, и школы, и детсады, и питание, и воспитание, а также, вполне вероятно, побои, унижения, и дедовщина. Не будет только мамы с папой, чтобы их защитить. То-то они тебе спасибо скажут за такую заботу – и дети, и родители!
– Ну, а что тогда, по-твоему, делать? Бикфордов шнур, и взорвать забор с проволокой по всему периметру?
– Думать, Аглая, думать! Скорей всего, нас затем туда и запустили, что надеются – сейчас мы глупостей с разгону наворотим, они по нашим глупостям свои умные меры примут – и, глядишь, все осталось по-старому, а зато пара на вершок выпущено, и в очередной раз избежали взрыва.
Оскар на секунду задумался, откинул темные, с проседью волосы со лба, зачесал их назад пятерней.
– Бикфордов шнур – это бы хорошо, да… Это б мы с превеликим удовольствием… Но только ведь не поможет.
– Но что ж тогда? Ведь, согласись, все это и происходит именно потому, что мы все – люди вокруг – просто стоим, смотрим и ничего не делаем.
– Хорошо, и как же ты предлагаешь поднять против этого всех? К каждому индивидуальный бикфордов шнур-то не проведешь!
Тут глаза у меня всерьез начали слипаться. Потихоньку, сама незаметно для себя, я сперва продвинулась дальше вперед по их необъятной кровати, потом повалилась на бок, уткнулась головой в какой-то теплый и мягкий ком – может подушку, может, смятое детское одеяльце, может даже чье-то колено, наконец, втащила на кровать свои длиннющие ноги, подтянула к подбородку коленки и отрубилась. Последнее, что помню – кто-то накинул на меня сверху плед, но мама это была, или Оскар, точно не знаю. Наверное, все-таки Оскар, у мамы-то обе руки были заняты.
*
Я проспала! Проснулась – за окном сумерки. Мамина постель пуста, если не считать забытую в ней меня. Ощущение, что пропустила нечто ужасно важное, преследовало меня, пока я шла, запинаясь, из комнаты в ванную, потом к себе – в постели опять кошка с котятами, видать, не понравилось им мое гнездо. Телефон отыскался на зарядке, под небрежно сброшенной на стул грудой одежды. Звонков было на удивление немного – два от Кости, один от Игоря, еще один с какого-то неизвестного номера. Собственно, всего только семь вечера. Но ведь вечера же! Вот так всегда, вчерашние сутки начисто сожрали день.
А между прочим, на новой должности суток у меня больше не будет. Ну, разве что заменить кого-то придется. Старшие сестры отделения работают с восьми и до трех. А еще чаще уходят в час.
Выпив кофе, я все-таки соизволила отзвонить Игорю. Косте не стала звонить вообще – какой смысл, я ж не знаю, сколько этот таинственный разговор с Игорем займет? Вот освобожусь – и звякну. Просто сказать что еду.
Мамы не было. Татьяну она, видимо, забрала с собой. В своей комнате Марфа мурлыкала малышке какую-то песенку, и дядя Саша что-то гудел, довольно и басовито. Варька и Васька, умытые и в пижамках, смотрели мультики, и вообще в доме чувствовался порядок – не в пример утреннему бардаку. Похоже, Марфа отоспалась и начала приходить в себя.
Игорь ждал меня в кафе, в маленьком переулочке, недалеко от Таганки. Там было уютно, полутемно, из динамиков вечно шуршала какая-то тихая, ненавязчивая музыка, и поили там чаем. Что тоже было неплохо, так как кофе у меня уже из ушей тек.
Мы сидели по разные стороны маленького стола, посередине которого на маленькой газовой горелке светился мягким, красноватым светом стеклянный чайник. Игорь подливал мне чаю, подкладывал на блюдечко печенюшки, чуть ли не рвался размешивать сахар ложечкой в моей чашке. Во всем поведении Игоря чувствовалась странная, непривычная неловкость – будто мы на первом свидании, и он не знает, о чем со мной говорить.
– Это… – произнес он наконец хриплым от волнения голосом. —А хорошая сегодня погода была, верно? Тепло. Прямо как будто лето уже настало, а?
– Не знаю, не заметила. Почти весь день проспала. Игорь, так ты что мне сказать- то хотел?
– Прямо так сразу? Чего ты такая нетерпеливая? Погоди, дай человеку с мыслями собраться. Разговор-то ведь не простой.
– Игорь, кончай ваньку валять, какие могут быть у нас непростые разговоры, у тебя семья, у меня тоже своя жизнь давно…
– Своя жизнь, говоришь? – Он прищурился и придирчиво оглядел меня с головы до ног. – Это тот, что ли, тощий компьютерный хмырь? Что-то я его давненько не видел.
– Слушай, какая тебе разница? – я уже начинала злиться. – Давай уже, говори! Можно подумать, у тебя времени вагон. Самого, небось, жена дома ждет.
– Я развожусь, – произнес Игорь, словно ныряя в холодную воду. – Все это изначально было чушь, бред и не по правде. Но я молодой был, глупый, не понимал. Родителей тоже слушался – ну а как иначе, они ж мне деньги дают, квартиру купили, на работу устроили. Вырастили, выучили, жену вот нашли – красавицу, умницу.
– Ага. И что теперь изменилось? Родители переставали давать? Выгнали с квартиры? Жена поглупела и подурнела?
– Настя, зачем ты издеваешься? Хотя да, я виноват, должен был с самого начала предупредить… Но я ведь и сам не знал, что так, как с тобой, ни с кем уже никогда не будет! Откуда мне было знать, что я всех потом начну сравнивать с тобой? Ты ведь у меня не первая даже была! Как, собственно, и я у тебя. Так какого ж черта!
Он горячился, и явно нес какую-то чушь, но мне было его жалко. Я положила руку ему на плечо. Он резко выдохнул и замолчал.
– Игорь, я чем-то могу помочь?
– Да! Выйти за меня замуж!
Это было так неожиданно и нелепо, что я не выдержала и рассмеялась.
– Что тут смешного?
– Игорь, ну согласись, после всего, что у нас с тобой было… Теперь, когда…
– Именно после всего, что было! Именно теперь!
– Но… послушай, – заговорила я, стараясь осторожно подбирать слова, как с больным. – может, не стоит так уж с плеча, сразу же ставить на всем крест… Все-таки вы еще не развелись. Может, это у вас просто… ну, знаешь, период такой. Бывают ведь в семейной жизни всякие периоды. А потом, глядишь, все наладится. И ведь у вас же ребенок…
– Ах да! – встрепенулся он вдруг. – Ребенок! В нем-то все и дело! Точнее, в ней. Ты же знаешь, у нас девочка, Светка.
Я как раз не знала. То есть, наверняка, слышала от кого-нибудь, но как-то не отложилось.
– Она, Оля то есть, короче, ушла, а девочку оставила мне. Ты, говорит, хотел – ты и воспитывай.
– Чушь какая-то! И давно?
– Да уже скоро три недели! И она не вернется, я знаю. Она уже и на развод подала, и контракт подписала. С американским театром каким-то… не помню… забыл название. С детьми этими все на фиг забывается! Детский сад, памперсы, игрушки… Спасибо мама согласилась забрать сегодня на вечер.
– Послушай, но это же не может быть навсегда! Она одумается и вернется! Никакая мать не согласится расстаться со своим ребенком…
– А это и не ее вовсе ребенок. Это… наш с тобою ребенок. Помнишь, ты тогда говорила про яйцеклетки? Ну и вот. Оля-то не могла рожать. Они там, в школе балетной, если у девицы какой перспективной начнет лет в двенадцать-четырнадцать ну, там, сиськи чересчур отрастать или задница, так сразу гормоны пихают, чтоб, значит, затормозить. Ну, кому-то ничего, вроде как с гуся вода, и рожают потом, и все. А у кого-то сразу кирдык, и ничего уже потом не фурычит. Калечат, в общем, детей. Во имя высокого искусства. А я, как узнал, подумал – ну, раз так складывается, и у нас с тобой все, и с ней вот такая петрушка, пусть хоть ребенок у нас будет общий. Ей, конечно, не сказал ничего. А тут вот случайно, по пьяни, проговорился. И все… не могу, говорит, ее больше видеть. Она к ней и с самого-то начала не очень… Ну ясно – не рожала, не носила, не кормила, и даже кровь не своя… А тут как услыхала, что от тебя… Она ведь, знаешь, имени твоего слышать не может. Наслушалась – я ж в первые месяцы все тебя по ночам звал, потом только перестал. Но девочка-то чем виновата? Насть, ты чего молчишь?