– Что ж вы, Игорь Аркадьевич, опять опаздываете? Ребенок пятнадцать минут, как в группе один сидит. Ей же обидно – за другими пришли, а за ней нет. Она же переживает. Да и мы тоже живые люди – у меня рабочий день…
– Заканчивается через полчаса. – Ледяным тоном чеканит Игорь. Мы входим в группу, где теплые желтые стены, разноцветные деревянные кроватки, огромные, легкомоющиеся мягкие игрушки. Моя дочка лежит на ковре, положив голову на колени к плюшевому медведю. Она смотрит в потолок. Во рту у нее большой палец, пальцами другой руки она скручивает себе волосы на затылке в колтун и слегка потягивает себя за них назад.
– Свечечка! – окликает ее Игорь. – Смотри, кто пришел!
Не вынимая изо рта пальца, она встает и вразвалочку, как это принято у недавно начавших ходить детей, топает к нам. Но взгляд ее устремлен не нас. Взгляд ее погружен куда-то в себя.
Я не выдерживаю, делаю шаг вперед, хватаю ее на руки, теплую, мягкую, настоящую и живую. Утыкаюсь носом в спутанные волосики на затылке, вдыхаю запах – такой сразу родной, чувствую, что вот-вот не выдержу и расплачусь. И тут она резко, обеими ручонками, изо всех сил, толкает меня в грудь, вырываясь, и разражается ревом. Конечно, чужая тетка, незнакомая, схватила, начала тискать…
– Свечечка, ты что? Я же с тобой! – Игорь мягко забирает девочку у меня. Оказавшись у Игоря на руках, она крепко, по обезьяньи вцепляется всеми десятью пальчиками в его свитер и прячет личико у него на груди, продолжая при этом громко, отчаянно всхлипывать. – Ну все, все, – успокаивающе нашептывает Игорь, похлопывая ее по спинке.
Голос у Игоря сейчас такой мягкий и нежный, какого я от него отродясь не слышала. Заговори он как-нибудь со мной так… и не будь в моей жизни Кости…
– Игорь Аркадьевич, – вклинивается воспиталка. – Вы бы объяснили своей приятельнице, что нельзя так набрасываться на чужих детей. Так можно заикой на всю жизнь сделать. Взрослая женщина, должны бы уже, кажется, понимать.
Мне хочется заорать ей в лицо, что это не чужой ребенок, а мой, мой! Но, разумеется, я сдерживаюсь. Молча, глотая слезы, стою я возле Игоря, неотрывно глядя на свою девочку. Не смея прикоснутся, не смея заговорить, боясь еще больше напугать. В горле ком.
Не то чтоб я совсем не была готова к такому развитию раскладу. В качестве самой старшей в доме сестры я не хуже воспиталки знакома с психологией детей мелкого возраста. Просто я не предполагала, что будет так больно.
– Евгения Владиславовна, – по-прежнему подчеркнуто вежливо произнес Игорь. – Когда нам потребуется Ваш совет, я Вас извещу. Спасибо, что посидели с нашим ребенком. Извините, что Вам пришлось из-за нас задержаться. Вот Вам за беспокойство – Игорь, не глядя, сует ей бумажку. – Впредь мы постараемся быть более пунктуальными.
С «нашим» ребенком? С НАШИМ?! Он что, в самом деле так и сказал?! Мне не послышалось?!
Я чувствую прилив такой горячей благодарности к Игорю, что хочется броситься к нему на шею и расцеловать!
Не делаю я этого лишь потому, что боюсь еще сильней напугать нашу девочку.
Мы едем назад, в Игорев пентхауз. Сидя в своем детском кресле, Светочка всю дорогу продолжает сосать большой палец на правой руке и наматывать кудряшки на указательный левый. Она не смотрит ни в окошко, ни на меня, ни на Игоря. Взгляд ее по-прежнему устремлен в себя, голубые глазки полуприкрыты белесыми длинными ресницами, а в пяти минутах от дома она и совсем засыпает. Засыпает настолько крепко, что я рискую осторожно достать ее из кресла и несу на руках, пока Игорь ставит машину. Я даже осторожно целую ее в макушку. Она не просыпается.
Опять все как в сказке – я получила в полное свое распоряжение возлюбленного принца, (в данном случае принцессу), вот только она спит и никогда этого не узнает.
Я укладываю ее в кроватку – бело-розовую, деревянную, с пологом. Переодеваю в пижамку с мишками и страусятами (вы не поверите – у нас дома вообще никогда в заводе не было никаких пижамок!) Подтыкаю со всех сторон пуховое одеяльце в атласном пододеяльничке. Включаю над нею мобиль. Чувствую себя актрисой из рекламного ролика.«Twinkle, twinkle little star. How I wander what you are…» – выпевает металлический голос. А уж how I wander! Наклоняюсь, еще раз целую крепко закрытые глазки. Плюшевые, покрытые блестками звездочки проплывают над дочкиной головой. Она не просыпается.
Мы с Игорем пьем чай. С сушками и бисквитом из English Bakery.
– Она всегда так рано ложится? (На часах еще нет семи)
– Да, она жутко устает в этом садике. Зато и просыпается чуть не в пять. Тебе налить еще чаю?
Мне не хочется еще чаю. Мне хочется сидеть, склонившись к кроватке и слушать, как она дышит. Мне не хочется – не можется! – от нее уходить! Ну, хоть бы один раз, хотя бы только сегодня… Я же только что впервые ее увидела, только что прикоснулась…
Но я знаю, что существует лишь один способ остаться здесь, и он для меня не приемлем. Поэтому…
– Да, конечно, налей мне, пожалуйста, еще чаю!
Скоро он у меня из ушей потечет.
Игорь смотрит на меня с удивлением, и, на всякий случай, добавляет воды в электрический чайничек с незабудками.
*
Не помню, как я ушла вообще из этой квартиры. В прихожей Игорь обнял меня, склонился поцеловать. Я стояла как деревянная, не чувствовала ничего абсолютно. В голове билась одна только мысль: когда ж все это закончится?
Он, конечно, почувствовал – а кто б не почувствовал?! – и голосом обиженного мальчика спросил:
– Эй, ты чего такая?
Потерся об меня носом.
– Не знаю, устала очень.
– А чего ж тогда уходишь? Оставайся. Утром завтра на работу вместе поедем…
От одного лишь предположения меня сразу бросает в дрожь. Осторожно, но твердо и решительно высвобождаюсь из его рук.
– Нет, Игорь, никак не могу! У меня сестра родила недавно, надо ей ночью с ребенком помочь…
– Ну, если сестра…
Открывает дверь, чмокает меня в нос.
– Эй, ты там береги себя! Улицу переходи осторожно, и вообще… Жаль, я не могу тебя проводить. Не хочется оставлять Светку одну, сама понимаешь.
– Конечно, что ты, даже и не думай!
Лифт, ритмично потряхивая, медленно спускает меня с заоблачной верхотуры вниз. Я настолько погружена в свои мысли, что не обращаю внимания, как он останавливается на каком-то там этаже, и кто-то входит в услужливо разъехавшиеся двери.
Лифт продолжает было прерванное движение вниз, но вдруг – рывок. Толчок. Остановка. И немедленно гаснет свет.
Оказавшись в кромешной тьме, я с ужасом ощущаю, как к горлу моему прикасается острие ножа. Пытаюсь вскрикнуть – и тут же чья-то жесткая, пахнущая машинным маслом ладонь зажимает мне рот.
– Тихо ты! Не вздумай орать, повитуха гребанная! А то ща поднажму чуток – враз вторая улыбка появится.
Голос хриплый, мальчишеский – явно только-только начал ломаться.
– Слышь, ты лепила! Натка говорит – узнала ты ее. Так поимей в виду – стукнешь кому-нить – хана тебе! И ты, и мужик твой, и пацанка его – считай, все покойники.
Я не столько пугаюсь – а надо бы, между прочим, ясно ведь, что он не шутит, и лезвие у моего горла, пусть это даже не настоящая финка, на ощупь вполне себе острое – сколько жутко злюсь на Наташу. И это после всего, через что мы с ней вместе прошли, в ночь, когда родились близнецы!
Я резко вскидываю руку к горлу, хватаюсь за лезвие, дергаю нож на себя, и, не обращая внимания не то, что по руке течет кровь, вырываю и отбрасываю его куда подальше. Одновременно бью изо всей силы ногой – куда-то вниз, наугад, надеясь, что заехала по лодыжке. И сразу же отскакиваю в угол лифта – пусть-ка теперь поищет меня в темноте.
– У-у! – разносится по всем этажам мальчишеским дискантом.– Я тебя бил, да? Не, ну скажи, я тебя бил?
Не, а он что думал, я буду тихо стоять, пока мне тут горло режут?
По стенке шахты начинается перестук – сперва на одном этаже, потом на другом, потом на нескольких сразу.
– Эй! – орут на разные глаза – Прекратите немедленно хулиганить! Я сейчас милицию вызову!
Мой похититель вполголоса матерится, щелкает самодельным дистанционным пультом (по идее такой должен быть только один, у бригадира лифто-ремонтной бригады, с какими-то индивидуальными для каждого лифта кодами доступа, но вот поди ж ты). В лифте послушно загорается свет и он, как ни в чем не бывало, продолжает плавное движенье вниз. Парень, косясь на меня, наклоняется, подбирает окровавленный нож, вытирает о полу куртки с внутренней стороны, прячет в карман.
– Слышь, ты, крутая! Как там тебя, Настя, что ли? Ну, ты, это, короче, на не меня обижайся.
Я молчу. Лифт постепенно приближается к пункту назначения.
– Ну, я че сказать-то хотел вооще. Там тебя, Натка, это, зайти просила. С девочкой у нее с одной не все ладно. Так ты как, зайдешь, а?
Ну вот, теперь все понятно. Это, типа, был такой вызов на дом. Задание – во что бы то ни стало привести врача, живого или мертвого.
Только много ли вам проку от мертвого?
– А тебя как зовут? – неожиданно для самой себя спрашиваю я.
– Ну, Степан.
– Ну вот что, Степа. Приятно, так сказать, познакомиться. Сейчас, когда лифт остановится, ты из него сразу выйдешь. И – бегом, чтобы духа твоего больше здесь не было! Имей в виду – у меня в кармане баллон с черемухой, и палец уже на кнопочке, а если что, то мне и одной зубочистки хватит тебе оба глаза выколоть, и перепонку в ухе проткнуть, я смогу, я анатомию изучала!
Когда лифт, наконец, останавливается, Степа одним прыжком выпрыгивает из не успевших до конца раскрыться дверей, и, не оглядываясь, чешет куда-то вдаль. А я еду дальше вниз – на минус пятый.
*
У Наташиной девочки – второй, которую она назвала Женей, сыпь и температура. У старшей, Ани, сыпь тоже есть, но температуры нету. Сыпь мелкая, красная, похожая на потничку. Мы обсуждаем, как Наташа кормит девочек, как одевает, как умудряется здесь купать, что она ест сама. На вид обе малышки подросли, чистенькие и опрятные. Я говорю Наташе, что она молодец, искренне восхищаюсь тем, как у нее все тут организовано, сетую, что девочки столько времени совсем без света и воздуха, ставлю маленькой Жене свечку от температуры с парацетомолом. Болтаю без умолку, предлагаю все же вызвать врача, вызываюсь сама его притащить – хорошего, своего, надежного. Наташа слушает, улыбается, покачивает головой.