– Там… по-разному, – задумчиво говорит она. – Ты ж понимаешь, условия – ну, это, в конце концов, не самое главное. Главное – это люди. А люди там… разные. Как везде, собственно. Есть очень хорошие, есть похуже. Есть сильные, есть слабые, а тон, конечно, задают сильные. И потом – для вас-то, москвичей, мы может и все на одно лицо, но на самом-то деле общего между нами мало – разве что общие несчастья. Даже религии у всех разные. Ну, люди кучкуются по общинам, пытаются по возможности отделяться одни от других. Свои пытаются защитить своих. Все это на маленьком пятачке. Ну, короче, можешь себе представить. Очень трудно при таких обстоятельствах сохранять цивилизованность. Но… мы пытаемся. По мере возможности, – она улыбается, и ее тут же скручивает очередная схватка, которую мы старательно продыхиваем. К счастью, отделение сегодня полупустое, и я могу посвятить ей все свое время.
*
Ближе к вечеру Анджела родила чудесного мальчика, смуглого и темноглазого, как она сама. Мы еще были в родзале – Митя как раз заканчивал зашивать небольшой разрыв – когда неожиданно – цок-цок-цок – в облаке сладких духов нарисовалась педиатор. Мы ее не вызывали – с ребенком ведь все хорошо было.
– Давитян Анжела, двадцать пять лет, не замужем, правильно? Гражданка Азербайджана, и российской регистрации у вас нет? Временно проживаете в секторе Д? У врача во время беременности не наблюдались? А ребеночек-то желанный?
– Желанный, – Анжела едва шевельнула в ответ губами. Все тело ее напряглось, бедро и колено, которых я, подавая инструмент, случайно коснулась рукой, казались деревянными. Я выронила зажим, и он громко звякнув, ударился о керамические плитки пола. Пришлось срочно распаковывать резервный набор.
– Настя, будь повнимательнее! – прошипел Митя. – Держи зеркало вот так, как я показал, ясно?
Ну, гнида, я тебе еще покажу! Небось, не забыл еще, как сам другим врачам зеркала держал? У самого, можно подумать, пальцы не немели! Особенно если некоторые один шовчик по два с лишним часа накладывают!
– Ну, и где же наш ребеночек? – весело щебетала педиатричка. – Ух ты, какой славненький мальчик! Три с половиной килограмма – толстенький-то какой! А глазки-то какие у нас черненькие! Женщина, вы уже решили насчет ребенка? А то б я его сразу на второй этаж, на усыновление унесла. Как раз есть у меня на примете одна подходящая мамочка. «И на наследственность, говорит мне плевать, лишь бы здоровенький был!» Так я его сразу и заберу, чего ему тут, болтаться? Еще заразу какую-нибудь подцепит. А завтра с утречка как юрист подойдет, сразу все и оформим. И послезавтра он у нас домой пойдет, как все нормальные детки. Хорошо, женщина? Вы мне только вот здесь и здесь прямо сейчас распишитесь.
– Маргарита Алексеевна, вы мешаете нам работать! – Не выдерживает, наконец, Митя.
– Извини, Митюша, одну минутку, я уже ухожу. Женщина, но вы же понимаете, что вам не дадут его взять с собой? Решайте скорее, мне некогда. Вам кажется, ему будет лучше в Доме Малютки? Да что ж вы молчите? Вы вообще слышите меня? Вы хорошо понимаете по-русски?
– Да, я хорошо понимаю по-русски, – безжизненным голосом отвечает Анжела. Протянутая ей ручка повисает в воздухе. Анжела не делает ни малейшего движения ей навстречу.
– Тьфу, черт! – чертыхается сквозь стиснутые зубы Митя. Иголка снова протыкает кожу в неверном месте.
*
Часа в два ночи меня будит телефонный звонок. С трудом отрываю голову от стола, где она лежит, потираю одной рукой затекшую от неудобного положения шею. Другой рукой неуклюже подцепляю трубку.
– Отделение обсервации. Слушаю вас.
Приятный мужской голос с еле различимым акцентом. Говорит чуть с придыханием, явно очень волнуясь.
– У вас сейчас находится женщина, Анжела Давитян, можно узнать, как ее состояние?
В таких случаях положено отвечать, что справочная с 9 до 15 по телефону 9751 и так далее. Но я, конечно, говорю вовсе не это. Я говорю:
– Подождите.
С трубкой в руках я иду в палату, трясу за плечо спящую Анжелу и прикладываю ей трубку к уху.
– Але, але! Вы слушаете меня?! Почему вы молчите! – Нетерпеливо взрывается трубка в этот момент. Акцент в раздраженном голосе слышится гораздо сильнее.
– Давид! – восклицает Анжела. После чего следует поток незнакомых мне слов.
Ребенок спит рядом с ней в кроватке – черные загнутые ресницы на смуглых щечках, ручки сжатые в кулачки.
Сама не зная еще зачем, я снимаю на телефон крохотное двухминутное видео – мама, спящий ребенок, голос отца в телефонной трубке. Скорее всего, этой записи суждено остаться их единственным семейным видео. Единственным свидетельством того, что семья эта вообще когда-то существовала. Единственным, что останется от нее на потом.
*
В Москве тучи, а у нас в раю – солнышко. Я спрыгиваю с Астрочки, сдвигаю на лоб темные очки, и оно слепит мне глаза. Я сонно и сладко жмурюсь, предвкушая отдых и сон.
Я показываю видео маме – она сидит в кухне, качает ногой спящую в коляске Маринку, время от времени сует сидящей в высоком стульчике Таньке не глядя ложку-другую каши, а сама уткнулась в свой ноутбук, просматривает новостной сайт.
Марфа спит, близнецы бегают во дворе. Дядя Саша пристроился у сарая, и мастерит из уворованных на какой-то стройке обрезков красного дерева маленький шкаф-комод- пеленальник для дочки. Выходит что-то жутко изысканное и одновременно удобное. Мастеря, дядя Саша насвистывает. Иногда в этом свисте удается различить обрывки популярных песен, а иной раз даже арии из классических опер. У дяди Саши очень неплохой слух и весьма богатый репертуар.
Сдвинув со всей бесцеремонностью ноутбук, я сую маме под нос мобильник с отснятыми мною кадрами, естественно сопровождая их пояснениями. Рассказ мой весьма пространен, эмоционален и местами абсолютно нецензурен.
Мама, мне кажется, слушает меня вполуха, продолжая думать о чем-то своем. Но неожиданно она резко поднимает голову и встряхивается, как собака, вышедшая из реки.
– А знаешь, Аська, тут может и удастся что-нибудь сделать! Скинь-ка этот фильмец на мою страничку, а я к нему пару слов покрепче по-англицки присобачу. Привлечем, так сказать, к этому сугубо частному случаю, внимание мировой общественности. Глядишь, что и выйдет. Пусть не всему сектору Д, пусть хоть паре людей удастся помочь – тоже ведь хлеб.
– Трем людям, мам, – я оглушительно зеваю, гоняя по экрану послушную миниатюрную мышку.
Потом я топаю спать. Даже уже не пытаюсь сгонять кошку с котятами, просто сдвигаю их чуть в сторонку, чтобы и мне стало можно хоть как-то вытянуть ноги. В конце концов, может кошка и права – не так уж часто я здесь ночую, чтоб настаивать на единоличном владении этой кроватью.
*
Мне снится, что была война. Вокруг сплошной хаос и разрушение. Сквозь этот бедлам мы ищем своих детей. Их куда-то вывезли в самом начале всеобщего бардака, упрятали в какие-то щели и бункеры, и теперь мы медленно объезжаем многочисленные детдома, приюты и детприемники. Дети выросли, похудели, сделались едва узнаваемы, и сами не узнают нас. Тем не менее, мы последовательно находим Свету, Таню, Марину, Лешку, Ваську и Варьку, костиного еще нерожденного малыша. Мы, кажется, уже всех нашли, но почему-то все продолжаем и продолжаем искать.
Я просыпаюсь, как всегда, уже на закате, с чувством, что необходимо немедленно вспомнить что-то ужасно важное. Ощущение знакомое, я часто с ним просыпаюсь, и обычно на поверку оно не несет в себе никакой информации.
Звоню Игорю – там, медленные гудки, после чего автоответчик голосом Игоря сообщает,
что в ближайшие сутки он на дежурстве, просьба оставить сообщение или перезвонить завтра после шести. Значит, до завтрашнего вечера Светка у бабушки.
Звоню Косте – в трубке слышится бодрый голос, на заднем плане Серегин смех – они доклеивают обои. Как насчет приехать к ним? У них весело!
Несмотря на долгий сон, а может и благодаря ему, руки и ноги у меня все еще свинцовые. А как насчет приехать сюда, когда они там все закончат? Веселье я им и здесь гарантирую.
На заднем плане оживленное совещание, но окончательное решение так и не принято – зависит от того, когда они все закончат. Я не настаиваю, чмокаю трубку, медленно потягиваюсь, с трудом разгибаюсь, и вяло перетекаю в кухню. В голове все еще туман и дым от едва отгремевших взрывов.
– А у тебя гости! – встречает меня Марфа с дочкой на руках. Мама, как всегда, куда-то уже упорхнула.
Я всматриваюсь, тру глаза, и всматриваюсь вновь. Не, это точно, мне не показалось – за нашим родным круглым столом сидит Степа с ножом из лифта. Ну да, тот самый, из восемнадцатого детдома. И неловко, двумя руками, прижимает к груди двух хныкающих рыженьких зеленоглазых близняшек. А где же их мама? Неужели…
– А где Наташа? – я не столько спрашиваю, сколько испуганно взвизгиваю.
– Да здесь она, здесь, – хором спешат меня успокоить сразу все присутствующие. – В тубзик отлучилась, сейчас вернется.
Я так испугалась, что как-то сразу проснулась.
– А они тоже близнецы, да? И тоже рыжие, да? А правда, что близнецы почти всегда рыжие?
– Неправда. Вась, ты мне сейчас руку оторвешь, отцепись!
– Васька у нас будет аналитиком, закономерности во всем ищет, – это, конечно, Гришка. Он аккуратно вынимает из Степкиных клешней малышек. Девчонки в его опытных руках сразу же успокаиваются. Марфа тем временем ставит перед гостем стакан с чаем.
– А это как «аналитиком» – анализы у всех брать, да?
Наташа – прекрасная и величественная, как всегда, в Марфиной длинной, до колен, драной майке с Микки-Маусом и с мокрыми, рассыпавшимися по плечам, рыжими волосами, выходит из нашего совмещенного санузла и склоняятся над Гришей, забирая у него малышей. Брови у Григория ползут вверх – мой брат явно впечатлен.
– Э-э-э, – бормочет он, слегка запинаясь. – Собственно, одного ты вполне можешь оставить. Даже двух, если хочешь. Правда-правда! Они вовсе мне не мешают! Я э-э-э, и не к такому привык.