– Им есть пора, – Наташа улыбается в ответ. – Вряд ли ты сумеешь их покормить.
– Ну, тогда потом. Тебе же самой тоже надо будет поесть.
– Потом, я надеюсь, они уснут. Но, если нет, я воспользуюсь твоим предложением.
Забавно наблюдать Гришку с девушкой, и убеждаться, что вот, ничто человеческое ему, ботану, не чуждо.
Вошедший со двора дядя Саша, с грохотом отодвинул стул от стола, уселся и молча махнул Марфе рукой – давай, дескать, подавай! Она, как всегда, засуетилась, сунула мне не глядя в руки Маришку, заметалась, как угорелая по кухне, рванулась разогревать разом суп и жаркое, доставать тарелки – мелкую и глубокую, вилку, нож, ложку, резать салат – все вместе, стараясь все разом успеть в одну единицу времени. И выражение лица у нее сменилось с уверенного хозяйски-гостеприимного на сосредоточенно-виноватое.
Мне сразу сделалось неприятно, хуже того – я почувствовала себя за собственным столом лишней. Когда ж все это закончится, когда ж она поумнеет, наконец?!
С Маришкой на руках я вышла из кухни, прошла по коридору в детскую. Наташа, сидя на коврике, прислонившись спиной к громадному белому медведю (склонный к гиперболам, Алеша принес его на первый день рождения Тани), кормила девочек.
– Привет! – сказала она. – мы ж вроде, еще не здоровались? А классный у тебя брат! Он по жизни чего делает?
– В универе учится.
– Как бы его в армию не загребли. Знаешь, как у них: «В связи с очередным межтерриториальным конфликтом отменяются временные отсрочки для студентов следующих специальностей…» процитировала она.
– Не загребут. Он отличник, именной московский стипендиат.
– Круто! Впрочем, по нему видно, что шибко умный. А у него девушка есть?
– Без понятия. Он мне о таком не рассказывает. Может, мама знает? А ты по жизни что делаешь? Ну в смысле, что делала… раньше?
– Раньше —это когда? В детдоме Менделич меня и еще двух девок в кружок худ. гимнастики при дворце районном определил. Потом оттуда в спортшколу отобрали. Потом школа кончилась – в клуб пошла танцевать. Теперь вот – сама видишь.
Наташа чуть помолчала.
– Слышь, Насть, а ты ж наверное знаешь – растяжки эти по бокам, и вот на груди – они теперь на всю жизнь останутся?
– Ну… наверное да. Но их ведь, наверное, можно кремом тональным замазывать?
– Ага. Но, всяко, уже не то будет. В приличное место, пожалуй что, и не возьмут теперь.
Опять помолчали. В тишине было слышно, как громко чавкают девочки – молока у Наташи явно было завались.
– Слышь, Насть, мы это, чего думали… а нельзя мне тут с малыми перекантоваться немного?
Чего-то в этом роде я ожидала с тех пор, как их здесь увидела. И, честно говоря, не думала, что это такая уж классная идея. У нас же такой проходной двор всегда, а учитывая, что Наташа девушка довольно заметная… А с другой стороны – не на улицу ж их выкидывать? Раз сюда добрались, значит, все другие варианты уже перебраны.
– Пока, – осторожно говорю я, – точно можешь. День-два, а дальше мама наверняка что-нибудь получше придумает. Ты уже видела мою маму?
– Нет еще. Но я про нее …. слышала. Аглая Муравлина, верно?
– Слышала? От кого, где?! – не в жисть не поверю, чтоб Наташа увлекалась политикой!
– От Менделича. Он нам про нее все уши прожужжал во время той, ну помнишь, Славяно-Великоросской бодяги, статьи ее из интернета по вечерам читал вместо сказок. Он вообще, по-моему, дышал к ней неровно. Мне, кажется, я до сих пор помню, погоди, погоди..: «Славяно-великоросскому конфликту ужасно не хватает своего Киплинга, который воспел бы возложенное на себя нелегкое бремя великороссов насильно, за волосья, тащить за собой непокорных мало- и белороссов к единственной, с точки зрения России, истинной версии прогресса и процветания»
– О Г-споди! Ты действительно помнишь этот бред наизусть! Мама будет в восторге.
– Да ничего тут особенного. Просто у меня память хорошая. Один-два раза услышу – и все, запомнила.
– Ты, наверное, в школе отличницей была? – спрашиваю я с завистью.
– Не. Это – нет. Для этого я слишком плохо пишу и читаю – у меня эта, как ее, дислексИя. Меня из-за этого в конце первого класса чуть в интернат для дебилов не упекли. Менделич отстоял – прикинь, прочел со мной ночью накануне вслух все ихние тесты, ну, и потом мы их пометили – типа, как крапленые карты. Утром я на комиссии всех потрясла – читать за ночь научилась! Подумали – наверное, я в первый раз испугалась. Мне услышать надо, вот если на слух, тогда да, тогда само все как-то запоминается.
Наконец все три малышки тихо спят в расставленном для такого случая старом деревянном манеже, и мы с Наташей налегке возвращаемся в кухню – нам бы тоже неплохо чем-нибудь закусить.
К моему неудовольствию, дядя Саша все еще там – поел, попил, и теперь лениво покачивается на стуле, ковыряя в зубах зубочисткой. Увидев Наташу, он так и подскакивает на месте – причем не то, чтоб сражен наповал ее красотой, а явно он уже ее где-то видел. Час от часу нелегче! Если учесть, где его подчас носит с этими ремонтами… Ладно, будем надеяться, что ко всем прочим своим мужским качествам он еще и умеет держать язык за зубами.
Поставив чайник, выскакиваю на крыльцо покурить. Дядя Саша немедленно увязывается за мной:
– Нас-тась-я! – потрясенно произносит он полушепотом. – Ты хоть знаешь, чья это краля?!
Я молча киваю.
– И ведь он ее везде с фонарями ищет! Уж я-то знаю, как раз проводку на той неделе в берлоге его менял, вся охрана об этом трындела. При мне кто-то звякнул в телефон, что вроде видели ее, в сторожке в каком-то парке. Так часу не прошло – в новостях передали, что по всем четырем углам того парка четыре сторожки синим пламенем заполыхали и девицу какую-то рыжую в кустах всю переломанную нашли. У-у, медведь, а не человек! Если он ее здесь найдет, нам всем копец. Ты, давай-ка, налаживай ее отсюда от греха подальше, у нас тут дети, не дай Г-дь…
– И у нее дети, – негромко говорю я.
– Ну да, ну да, я ничего и не говорю, дети. Но ведь одно дело – наши дети, а другое еще чьи-нибудь. Сама-то своей головой подумай!
– Дядь Саша, – я задумчиво разглядываю прислоненный к крыльцу пахнущий свежим лаком шкаф-комод-пеленальник. – Вот как так получается: руки у тебя умные, а сам ты дурак?
*
Костя перезванивает практически уже ночью. У него нежный, нетерпеливый голос, и жаркое, даже сквозь трубку обжигающее ухо дыхание – я слушаю и, забывая обо всем, даже не сразу вникаю в смысл произносимых слов.
– Так ты все-таки приедешь?
– Ну, Серега обещается меня подкинуть, в случае, если у вас отыщется, где ему переночевать.
– Да, конечно, пусть приезжает! Дом большой, что-нибудь придумаем!
Я абсолютно убеждена, что у нас дом резиновый – случая не было, чтоб кому-нибудь не хватило в нем места!
Они действительно появляются – где-то около часа.
Сперва я слышу низкий рык незнакомого мне мотора, потом заливистый лай всех наших собак сразу, потом глухо стукает наша никогда не запираемая входная дверь, потом сразу что-то с грохотом падает и катится по полу – похоже, жестяное ведро, кто-то громко чертыхается – и вот он, мой Костя, я с радостным визгом повисаю у него на шее!
Бессовестная откровенность моего поведения объясняется тем, что я уверена – наши все уже спят, а Сереги я давно не стесняюсь.
Тем больше потрясение, когда за спиной моей вдруг слышатся тяжелые шаги и отчетливый лязг передергиваемого затвора. Тонкие брови Сергея изумленно влетают вверх:
– Батя! Ты еще откуда тут взялся, и чего нах… делаешь?!
Осторожно отцепляюсь от Кости и медленно оборачиваюсь. Посреди кухни стоит дядя Саша, заспанный, в одних трусах, и с наставленным прямо на нас ружьем в руках. Секунду спустя за его плечом возникает сонное лицо Марфы с хнычущим ребенком, рот которого немедленно затыкается титькой.
Немая сцена.
Марфа соображает первая – быстро и аккуратно она опускает дуло ружья вниз, в пол – и делает это как раз вовремя, поскольку дяди Сашин палец, все еще пляшущий на спусковом крючке, неожиданно дергается, и ружье, соответственно стреляет. Хлоп! В нашем многострадальном полу появилась свежая, черная, чуть дымящаяся дырочка.
На шум выстрела сбегаются все: взъерошенный Гришка, вернувшаяся недавно с родов и едва успевшая задремать мама, бледная до синеватых прожилок на висках Наташа, визжащая не то от испуга, не то от восторга Татьяна. Не хватает только Васьки и Варьки – этих, если уж уснули, ничем, кроме пушки не разбудить, да Степки, на последней электричке неожиданно подавшегося в Москву, (и хорошо, от греха подальше, а то кто знает, что б он сейчас учудил).
Да, ничего себе, у меня нарисовался романтический вечер! И уж веселья хоть отбавляй!
*
В два часа ночи мы все еще сидим в кухне вокруг стола. Пьем пиво, которое Костя с Сережкой привезли с собой из Москвы, жуем бутерброды со всем, что только есть в холодильнике, и болтаем обо всём на свете. Мне ужасно хорошо – я выспалась днем, спать мне больше совершенно не хочется. У остальных, похоже, в башке гуляет адреналин. Мне лично все равно кто здесь кому кто. Лично я сейчас всех люблю, и мне кажется, что и все сидящие, вокруг меня за столом, друг друга любят. Мы будто одна большая семья.
То, что он, придя в незнакомый дом, неожиданно наткнулся на своего, давно оставившего семью отца, для Сережки оказалось вполне в порядке вещей. По его словам, это происходит с ним регулярно, минимум дважды в год. Ведь недаром отец его не просто бродяга-ремонтник, а один из лучших в Москве. Человек-легенда, коему подвластно все – электрика, электроника и сантехника. Которому хоть дерево дай, хоть бетон, хоть самый что ни на есть благородный мрамор, не говоря уж о пластмассе и силиконе – и он из этого сотворит все, что вы ему закажете, и вдобавок еще то, что вам даже в голову никогда не придет.
Дядя Саша, сообразив наконец, что он только что чуть не наделал, начал каяться и бить себя в грудь: «Да же я! Да что же! Дак ведь сынка! Да я ж думал, за рыжей этой пришли! А так бы я никогда! Да я разве не понимаю, что дети!» Но ружье у него все равно отобрали.