– Костя! Никакого ребенка не было! Просто сгусток клеток и тканей…
– Да? А я читал, на этом сроке они уже вовсю шевелятся.
– На каком сроке? Да ты о чем говоришь вообще?
– Вот это я и пытаюсь выяснить – о каком сроке идет речь. На каком сроке ты сделала аборт? Сколько у тебя было недель? Можешь ты мне ответить по-честному?
– Ко-о-стя! – тоскливо, безнадежно и жалобно. – А если я сама точно не знаю?
– Что-о-о? – и тихое, успокаивающе, – Ну ладно, ну не реви, не реви. Давай с тобой попробуем восстановить порядок событий. Значит, когда, по твоим словам все уже было кончено – ты просто мне соврала? Да хватит уже рыдать, вот, выпей воды, успокойся! Ну, успокоилась?
– Д-д-да! – стук зубов о края стакана.
– Значит, ты мне звонила, пыталась поговорить? А я, значит, не брал трубку? А ты все это время носила его в себе? Значит, получается, это я во всем виноват? Значит, это я такой идиот?
– Ко-остя! Да ничего не значит! Никакой ты не идиот! Это я тогда поступила по идиотски! Прости меня! Конечно, я не должна была тебе врать! Но ты тогда так среагировал, что… Понимаешь, мне стало тебя жалко! Захотелось сразу тебя успокоить, утешить, сказать, что все уже позади, и тебе больше не о чем волноваться.
– Хотя на самом деле все вовсе не кончилось, а только еще начиналось? Хорошо, и что же было потом?
– Потом… Потом я долго пыталась жить, как обычно. Знаешь, чувство такое дурацкое, что если забыть и не думать вовсе, все как-нибудь само собой рассосется.
– А когда стало ясно, что не рассосется?
– Тогда я стала думать, что ладно, пусть уж теперь все идет, как идет. Ну раз уж оно все так получилось. И что может быть, потом, когда-нибудь, ты нас с ним увидишь, и захочешь… Ну, типа, как бывает в кино. Тогда я уже перестала тебе звонить. Сперва еще думала – придешь же ты когда-нибудь в школу, мы встретимся и спокойно поговорим. Но ты так и не пришел.
– То есть все-тки это я во всем виноват.
– Костя! Никто тут не виноват! Просто это нам так не повезло. Ну что? Ну бывает! Не мы одни на свете такие. Ну, а потом мама меня вычислила. Зашла как-то некстати в ванную, увидела. Разахалась, сказала отцу. Они оба так на меня наорали! Что, мол, дура такая, так затянула?! Надо срочно что-нибудь делать!
– А ты тогда что?
– Ну что я? Не, ну жалко, конечно. Но ведь они правы были по существу. Он же никому не нужен был на самом деле, этот ребенок. Я, знаешь, ну, может это странно, конечно, но я так до конца и не прочувствовала, что у меня внутри кто-то есть. Только если потом, когда уже все кончилось. И сразу как-то все завертелось! Врачи, обследования, осмотры. Крови на анализы выкачали пол-литра. Я чуть в обморок не грохнулась, честно. Капельницы, больница. Больно было, между прочим, ужасно, эпидураль ихняя не действовала почти совсем. Чуть не трое суток промучилась. Тебе бы так, может, тогда, понял бы хоть чуть-чуть… Кость, ты чего?!
Костя не отвечал. Я глянула в замочную скважину. Он сидел к ней спиной, лицом к стенке, обхватив себя за плечи руками, и весь мелко трясся.
Так, подумала я пора мне, пожалуй, уже выходить. Последнее, чего мне хотелось, это чтоб он вернулся назад, в ту осень. Пускай даже мысленно. Ох, чувствую, и погано ж ему там было!
В этот момент Костя, опустил на колени руки и, по-прежнему не оборачиваясь, заговорил:
– Я вот только одного не могу понять, как это для тебя его никогда толком не было, если для меня он начал существовать прям в тот самый миг, как ты мне о нем рассказала?
– Ну, – неожиданно почти спокойным голосом, и даже чуточку свысока произнесла Инна, – может в этом-то как раз и заключается различие в женской и мужской психологии? Далекая мечта для тебя реальней и ближе растущей тяжести в животе и мокрых пеленок.
Г-ди, она хоть знает, кому все это говорит?! Хотя откуда же ей.
Инна встала, и легко, грациозно подошла к Косте, обхватила руками его лицо. Развернула к себе, ласково заглянула в глаза. Буря отбушевала, хотела она сказать. Все всё уже поняли, пережили, извлекли уроки. Можно начинать жить дальше. Сейчас она его поцелует, и все совсем пройдет.
Теперь-то, когда все кончилось, и он сам ее позвал, и они все-все, до крошечки, между собою выяснили, проговорили, когда ничего уже недосказанным не осталось, можно, наконец-то, поцеловаться?
Но я не стала ждать этой более чем естественной развязки. Согнув указательный палец, я вежливо постучалась в стенку костяшкой, и решительно распахнула дверь кладовой.
– Привет! Извиняюсь, что помешала! – жизнерадостно выпалила я на одном дыханье.
– Ты?! – изумленно вскрикнула Инна. – Откуда… Что ты здесь делаешь?! – Тут тень понимания мелькнула на ее немедленно снова сморщившемся в плаче лице, на котором и прежние-то дорожки от слез еще толком не высохли. – Так вот откуда он… Но зачем?! – и, уже Косте, – ты что, специально отыскал ее?! Хотел унизить меня, поиздеваться?! Думаешь, мне все это легко далось?! Да я ночей не сплю, реву, как идиотка, каждый раз до рассвета, все мне его плач сквозь сон слышится…
– Ну, тогда можешь переставать рыдать, и начинать спать спокойно. Потому, что ваш с Костей ребенок жив, и все с ним почти в порядке.
– Жив?! То есть как это он может быть… жив?! Ты ж сама сказала тогда, что, это все, ну… рефлекторное… (Костя при этих ее словах слегка поперхнулся).
Инна обалдело смолкла, переводя глаза с Кости на меня и обратно. Медленно опустилась на стоящий позади нее стул. Правда постепенно стала до нее доходить.
– Блиин, – протянула она, уже без особой мелодраматики. – То есть тогда…? А мама моя и папа, они-то, выходит, все знали? И мне ничего велели не говорить? Не, ну у меня и предки! Это ж кому рассказать! Ну, так и что ж мне теперь прикажете делать? И что тут можно сделать вообще?
– Вот это, – веско сказала я. – Нам и нужно теперь решить.
*
Для такой огромной палаты здесь было удивительно тихо. Высокие сводчатые потолки уносились куда-то вверх, и, должно быть, акустика здесь была дай Б-же. Но никто не кричал, не раскачивал прутья кроватки, стремясь выбраться наружу. Двадцать восемь разного возраста, от месяца до полугода, младенцев не смотрели по сторонам, не следили взглядом за проходящими мимо людьми, не пускали пузыри и не улыбались. Большинство сосредоточенно разглядывало над собой потолок. Казалось, дети полностью погружены в себя. Глаза их подернулись тонкой пленкой, словно они, подобно котятам или щенкам, отрастили себе третье веко. Разбросанные вокруг по стенам цветные зайчики-белочки казались тоже почему-то до странности одинокими.
– Ну, вот он, – Лика подвела нас к третьей в седьмом ряду кроватке. Кроватка была старого образца, металлическая, выкрашенная белой масляной краской. Такие кроватки легко обрабатывать дезраствором. Во время ежегодных «больших моек» их попросту покрывают свежим слоем краски, и они делаются как новенькие.
– Какой странный! Голова огромная, вытянутая, а сам будто паучок. Никогда таких младенцев не видела! А точно с ним все в порядке? – растерянно, и немного брезгливо спросила Инна, явно не решаясь до него дотронуться.
– А что ты хотела? Он же глубоко недоношенный. Они все поначалу так выглядят. Всё с ним хоккей, даже не сомневайся! А голова постепенно выправится и придет в соответствие.
– А… скоро выправится?
– В ближайшие годы. Своевременно, или несколько позже. – Лика была настроена беспощадно. – Короче, хотите вы его отсюда забрать, или нет? Если да, то надо это сделать как можно скорее. В таком возрасте каждая минута дорога. Он и так уже провел тут на месяц больше, чем нужно. Тюрьма-то – она никому не идет на пользу. Слыхали, небось, госпитальный синдром, и всякое такое. Кошку, чтоб не засох спинной мозг, и то надо почаще гладить. А ребенка надо таскать на руках, песенки ему петь, в жопу его целовать.
– Я… я должна как следует подумать, – сказала Инна. – Это ж… ну все-таки серьезно очень – ребенок. И потом, вы совершенно уверены, что он мой? То есть, конечно, все эти документы у вас в кабинете – ну да, там, действительно, моя подпись. Я тогда в таком состоянии была, что угодно подписывала не читая. Мне мама бумажки подсовывала, и галочкой отмечала – вот здесь! Но, может, все-таки, это другого кого-нибудь ребенок? Ну, могли ведь их спутать где-то при перевозке?
– То есть, ты хочешь ген. экспертизу? – Лика насмешливо прищурилась. – Недешево выйдет, да и времени не меньше недели займет.
Мы с Костей до этой минуты оба молчали. Он просто молча пожирал черноглазого головастика глазами, а я – стыдно себе признаться, подобно Инне, пыталась отыскать в этом, абсолютно незнакомом мне малыше хоть какие-то приметы тогдашнего моего Алешки… За эти месяцы он сделался совсем-совсем другой.
К счастью, когда малыш слегка повернулся на бок, гадская казенная распашонка сползла с плеча, и я увидела под левой лопаткой знакомую черную звездочку! Дважды причем знакомую – у Костика под лопаткой точно такая же!
– Не надо! – радостно завопила я, причем так громко, что Лика резко дернула меня на себя и на секунду зажала рот, так что заканчивала я уже шепотом. – Не надо никакой экспертизы! Я клянусь, я уверена, это тот самый ребенок, которого я тогда принимала!
– Ты что, в лицо их всех помнишь? – фыркнула Инна.
– Ага, и по фамилии. Особенно с кем столько провозилась. Лик, конечно, мы его заберем, тут и думать нечего. Вопрос только как? Ведь не можешь же ты просто вынуть его из кроватки и отдать нам? Или… все-таки можешь?
За пару недель знакомства с Ликой, я успела уже убедиться, что в ее в лексиконе напрочь отсутствуют слова «нельзя» или «невозможно». Вместо них у нее гениальное слово «как». Как именно мы все это провернем.
– Да как два пальца! Завтра, допустим, у меня дежурство. Утром я объявляю вашего Лешку больным, и забираю его к себе в изолятор. Часикам к двенадцати ночи он у меня официально «помрет». А в девять утра ты – она обернулась к Инне – поскольку в отказных документах стоит именно твое имя, заберешь его «тело» хоронить. Наш патологоанатом пьет и ест из моих рук. Он давно уж привык, что вскрытие пациентов – моя тайная страсть, а заключения я пишу в разы грамотнее его. Разрешение из нашего морга и справку с кладбища о наличии места для захоронения я тебе к тому времени сварганю. Годится? А потом уж вы – кивает она нам с Костей – без проблем оформите ребенка, как доморожденного. Опять же, как врач, обязуюсь выдать вам, на сей раз абсолютно честную, справку, о том, что осматривала его после родов. Всем все ясно?