Нам все было ясно. За исключением разных там, несущественных и мелких деталей. Типа, кто именно родил Лешку дома – я или Инна? И куда отсюда мы его повезем? Впрочем, ключевое слово было – отсюда.
– Моя б воля – я б всех детей отсюда пораздала! – мечтательно произносит Лика, провожая нас через служебный вход. – Вот жаль, нет у них крыльев. А то бы открыла окошки настежь, раздвинула на кроватях задвижки – и все, летите, голуби, летите! Ну, если уж кто не может – того, конечно, ничего не поделаешь, пришлось бы лечить, пока на крыло не подымется. Но все остальные…
*
– Завтра уже? Тогда надо срочно по магазинам! – таковы были первые слова Кости, вышедшего наконец-то из столбняка.
– Да? И что именно «все» ты собираешься покупать?
– Ну как же – все, что нужно ребенку.
Перед моим мысленным взором промелькнуло красочно-неземное виденье Светкиного детского уголка в Игоревой квартире. Мелькнуло и сразу погасло.
– Костя, – дернула его Инна за рукав. – я, конечно, ни от чего не отказываюсь. И все, что от меня требуется, сделаю. Я даже деньги какие-то могу дать, папа выдал мне вчера на карманные. Но… ты абсолютно уверен, что тебе это нужно? Тем более сейчас, когда ты сам… – она сделала деликатную паузу – в интересном положении. Потому, что я заранее говорю, что я – пас. Меня вообще родители убьют, если узнают.
– Родители ничего не узнают, кроме того, что он умер. – успокоила я ее. – Если ты сама им не скажешь, конечно. Не бойся, никто на тебя особо и не рассчитывал, и деньги свои можешь – я чуть не сказала, куда именно засунуть, но вовремя придержала язык – можешь пока приберечь. Ты, главное, завтра не подведи.
Инна сделала вид, что меня не слышит. И не видит.
– Костя, я по-прежнему не понимаю, зачем тебе…
– Какая разница, зачем мне! Ты все равно не поймешь, не фига и пытаться объяснять. И вообще, гораздо важнее – зачем ему.
– Кому – ему? Господу Б-гу, что ли?
– Нет, сыну нашему. Лешке.
– Нашему сыну, – растерянно повторила она, точно пробуя на вкус доселе незнакомое словосочетание, и наконец-то, слава Б-гу, замолчала надолго.
Так, с молчаливою Инной мы молча дошли до входа в метро и там, наконец, вежливо с ней распрощались. Она вошла внутрь станции, а мы остались стоять на улице и договаривать про свое.
– Так что, по-твоему, нам прежде всего надо купить, и где все это продается?
– Хм, – задумалась я. – А хрен его знает. Давай мы лучше сначала решим, куда мы отсюда его повезем – к тебе, или ко мне в Яхромку. И от этого будем танцевать. Потому что если ко мне, то все выйдет гораздо проще, а покупать, мне кажется, и вообще ничего не надо. Ну, разве что, действительно, пару упаковок памперсов – так их всегда можно надыбать в киоске у станции.
Как-то так вышло, что детских кроваток – ну этих, похожих на клетки с прутьями – у нас дома попросту никогда не водилось. Малыши всегда спали с мамой, или, в ее отсутствие, с кем-то из нас на ее огромной кровати, которую она сама именовала «сексодром». Там же, кстати, спали больные мы возраста постарше – мама вечно ворчала, что не вставать же к каждому страждущему по сто раз за ночь, а так все под рукой – и больной, и лекарства, и всякое питье, на случай если запросит. И пульс всегда можно пощупать, и температуру смерить тыльной стороною руки – причем даже не всегда полностью для этого просыпаясь.
По мере вырастания, годика так в два с половиной, человек сперва обретал право на свою кровать – ее ставили в общей детской, а потом и на собственную отдельную комнату. Благо дом в Яхромке большой. В перспективе мама даже грозилась замутить когда-нибудь, если понадобиться, к нему пристройку.
Коляска у нас была – древняя, ничем не убиваемая, стальная. Изготовленная когда-то в качестве побочной продукции на каком-то из советских еще военных заводов. Уродская, конечно, но довольно удобная. С большими колесами на рессорах. В ней можно было гулять с малышом по каким хочешь кочкам, оврагам и буеракам. Хотя чаще мы просто таскаем их на себе в слингах.
А детские одежки – самые разнообразные, на любой абсолютно возраст, вкус, и сезон, в том числе и парадные, для достойного выхода с деткой в свет, хранятся под лестницей в большом кованном сундуке, сработанным еще нашим прадедушкой. Дядя Саша, кстати, впервые увидев, пришел от этого сундука в неописуемый восторг, долго его оглаживал и ощупывал, цокая языком и восторгаясь до ужаса непечатно.
Конечно, время от времени кому-то из наших мелких дарят или покупают что-нибудь новое из одежки. Когда владелец вырастает, новая шмотка отправляется в тот же сундук, а старое, рваное, негодное и заляпанное без жалости выбрасывается из него на помойку.
В общем-то, на моей памяти не было такого, чтоб в ожидании нового ребенка всерьез собиралось какое-нибудь приданное. Так, разве если попадется какая-нибудь особенно красивая штучка в подарок. Я, например, купила недавно Марфе для Маринки чудную маечку с надписью: «Я – человек с амбициями!». На спинке там изображена мышь в туфлях на высоченных шпильках и в огромных черных очках. А чего – прикольно. Марфе понравилось.
– Я думал, – задумчиво проговорил Костя. – Что заберу его к себе домой. Понимаешь, это же мой дом. И сын – тоже мой. Логично, правда?
– Костенька, – умильно заканючила я. – Ну хоть на первое время! Ну, все правильно – и сын твой, и дом твой, и сама я тоже отчасти твоя. Но, поверь мне, вначале так будет проще. Нас же там много, и все мы в той или иной степени понимаем, как чего надо с детьми. А там ты один, и тебе абсолютно всему нужно с нуля учиться. К тому же ребенок – штука мобильная. Не понравилось – подхватил и уехал.
– Ты думаешь? – с сомнением в голосе протянул он. Но спорить дальше не стал, а вместо этого погрузился в какие-то свои размышления. Вообще, в последнее время Костя стал слегка глуховат к внешнему миру, и происходящим вокруг событиям. Ко мне, к сожалению, в том числе. Большую часть времени он как бы прислушивается к себе.
*
Мобильник мой неожиданно разразился громкими трелями. Я глянула на экран – Игорь!
– Здравствуй, говорю, дорогой!
– И тебе тоже не болеть, дорогая!
Такой вот у нас с ним в последнее время выработался игриво-насмешливый стиль общения. Очень помогает не скатываться ненароком во что-нибудь близко-личное.
– Не посидишь сегодня со Светкой? А то мы с Леркою в ресторан намылились, а мать ни за что не соглашается взять ее лишний раз к себе. Типа у нее там тоже какая-то своя личная жизнь.
– Игорь, – я даже слегка растерялась.– Вы ж, небось, из ресторана очень поздно вернетесь. Опять мне от тебя за полночь тащиться придется. И «Астру» моя мама пока себе забрала. Может, лучше я Свету в Яхромку к себе заберу до завтра? Погуляет, воздух у нас там, опять же, почище. А утром я ее прямо в детский сад завезу.
Я ужасно боялась, что он будет против. Но Игорь вроде даже обрадовался. Мы договорились встретиться через полчаса на Смоленской, он мне ее туда подвезет со всеми необходимыми вещичками.
– Кто это был? – спросил Костя, когда мы с Игорем, наконец, распрощались, каждый при этом со своей стороны звонко и нежно почмокав трубку. Без ревности спросил, а так с интересом. Правильно – к кому нам с ним друг друга теперь ревновать? В нашем-то положении?
– Это отец моей дочери.
– У тебя есть дочь? Ты мне никогда не рассказывала!
– Потому что сама только недавно узнала. Да ну, не делай такие глаза! Сейчас я тебе все расскажу. Могу даже вас познакомить.
– С отцом или с дочерью?
– С обоими. Все равно ведь, так или иначе, общаться придется. Как-никак, все мы теперь друг другу родственники.
*
Бебихов к Светке прилагался небольшой чемодан. Ума не приложу, что Игорь туда умудрился напихать такого жизненно необходимого? Весил чемодан как полторы Светки.
От станции мы с Костею шли пешком и по очереди несли то Светку, то чемодан. Костя ей сразу понравился, и она с легкостью пошла к нему на руки, хотя чужих обычно боится.
В сумерках я открыла калитку, и наши собаки шумно кинулись нас приветствовать, высоко прыгая, норовя облизать лицо и закинуть лапы на плечи. Пришлось на них прикрикнуть – я боялась, что дочка испугается. Но черт поймет их, этих детей – вместо того, чтоб заплакать и закричать, Светка радостно завопила: «Ав-ав-ав!» и потянула к собакам обе ручки. Огромный Демыч сразу сунулся их облизывать, не рассчитал сил, толкнул ребенка на землю, она упала. Но и тогда не захныкала. Наоборот, хихикала не переставая, пока я ее поднимала и отряхивала.
В кухне за столом сидела мама, и горько плакала, положив голову на руки. Это было так необычно, что я сразу же позабыла обо всем на свете и кинулась к ней.
– Мам, что случилось?
– Казбек умер, – сквозь слезы, не поднимая головы, ответила мама. – Я уж его и капала всем, чем можно, и камфару колола из дедушкиных запасов. Конечно, он старенький уже был. А помнишь, Настя, как я его щенком из «Красной Звезды» привезла? Такой был смешной! Пить не хотел из блюдца. Да! Пятнадцать лет ведь прошло! Целая вечность! И почему они всегда живут так недолго?
Сердце у меня сжалось. Казбек – самый старый из наших псов, настоящая душа дома. Вырастил нас всех, как та Нэна из «Питера Пэна». Мордашки нам облизывал после каши. Рычал, чтоб куда не надо не заползали. Никогда уже без него дом не будет прежним. То есть все равно это, конечно, будет наш дом, но уже другой.
Несправедливо, что собаки всегда умирают раньше!
– Час назад мы с Гришей его закопали. Под сосной, знаешь, где пригорок и поворот на озеро. Потом, Гриша к Наташе уехал, Марфа детей гулять увела, а я вот, пока сидела одна, совсем чего-то разнюнилась. Все понимаю – и что время его пришло, и хорошо хоть, болел недолго. А все равно – жалко, ну прямо вот до слез! – и мама снова горестно всхлипнула.
– Низзя! – Дернула ее за рукав незаметно подошедшая Светка. – Низзя-низзя-низзя!
– Это еще что за явление? – мама глянула на нее, и невольно улыбнулась сквозь слезы. – Плакать, что ли нельзя? Это еще почему? Хочу вот, и буду! У нас в доме всем можно плакать.