– А мы это… того… с Костей вчера поженились.
– Чего?! – мама от неожиданности выронила гитару, отозвавшуюся возмущенным звоном. Оскар осторожно поднял ее и погладил, точно желая успокоить. Гладил до тех пор, пока струны не перестали дрожать и звон не утих.
– Что-что вы с Костей сделали?!
Костя под столом стиснул изо всех сил мою руку. Накануне мы с ним подробно все обсудили, и решили, что, в крайнем случае, возьмем и переедем к нему, но сейчас, если честно, мне было страшно об этом даже подумать.
– Ну, это, расписались мы в смысле. Мам, ты не думай, ничего такого, мы это из-за детей просто, ну, понимаешь…
Воцарилась гнетущая тишина. Марфа открыла было рот, явно собираясь что-то сказать, но так и не решилась, и сидела теперь с раскрытой варежкой, водя глазами с мамы на меня и обратно.
– Вот здорово! – восхитился Гриша. – Настя, Костя, поздравляю! Вот же вы молодцы! – он перегнулся через стол и громко чмокнул меня где-то возле уха. – Мам, я что хотел сказать-то – мы ведь с Наташей тоже на той неделе заявление подали. Ну, ей же надо как-то с пропиской определяться. И девочек я хотел бы удочерить. Мы с ней пока в Москве поживем, можно?
Мамин горящий взор метнулся с меня на Гришку. Гришка всегда был ее любимцем. Пока она мучительно искала, что б ему такого сказать, прозвучал, так сказать финальный аккорд. Из-за стола решительно поднялся дядя Саша, причем Марфа шикала на него, и отчаянно дергала за пиджак, изо всех сил пытаясь усадить обратно.
– Ну что, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! Аглая Михеевна, Христом- Б-гом молю, чтоб нам с Марфой записаться наконец, как нормальные люди! А то и дитенка уж народилась, а я все хожу, вроде как ни при чем, то ли есть у меня семья, то ли так просто это все. Прям недочеловеком себя из-за этого всего чувствую. А ведь я б с удовольствием, да и Марфа, если честно, не против. Это ведь она сейчас молчит, чтоб вас не расстраивать. Да ебтыть, Мась!, не дергай ты меня за пиджак, сажусь я уже, сажусь, дай договорить только! Давно б уже расписались по-тихому, и принципы ничьи высокие не стали б тревожить, так ведь разрешение ваше нужно. Марфа ведь еще несовершеннолетняя.
– Марфа, это правда? – спросила мама, но, не дожидаясь ответа, взмахнула руками и рухнула на диван, закатившись от хохота. Собаки так брызнули во все стороны. А близнецы, наоборот, даже и не проснулись. Мама докатилась до них, остановилась, и осторожно откатилась слегка назад.. Материнские инстинкты брали в ней верх в любом состоянии.
– Ой, не могу! – взвизгивала мама сквозь смех. – Ой, ну вы все даете! И молчали, главное, прям, как партизаны! Да что ж я, страшная, что ль, такая? Пугало из меня какое-то сделали! Помрешь тут с вами!
Отсмеявшись, мама тыльными сторонами обеих рук энергично вытерла навернувшиеся на глаза слезы, и тогда уже вполне серьезно сказала, что ей, по-хорошему, и впрямь следовало бы обидеться. За то, что все мы, как видно, держим ее за какую-то идейную идиотку. В то время, как она вовсе не дура, и вполне способна понять, что в жизни бывают обстоятельства, когда приходится поступаться принципами.
– Значит, благословляешь? – полушутя-полусерьезно уточнил Гриша.
Мама замахнулась на него гитарой, после чего, нарочито фальшиво, сыграла на ней марш Мендельсона. Я перевела дух и плюхнулась назад на свой стул. Возле меня Марфа облегченно вздохнула, опуская голову на плечо ненаглядного своего дяди Саши. Гришка, незаметно для мамы, показал мне на большой палец, а Костя поднес мою покрасневшую от его мертвой хватки руку к губам и нежно поцеловал.
На лицах у всех читалось: «ну, слава Б-гу, пронесло!», все сразу заговорили, одновременно и вразнобой: а что, мол, не открыть ли по такому случаю новую бутылку вина, или даже чего покрепче, а то, может, согреть еще чаю, ну-ка, кто будет еще чай, поднимите руки, так, один, два, три…, свежо как стало, может окно закрыть?
– Аглаюшка, – выделился в общем хоре хрипловатый баритон Оскара, – а как думаешь, может и нам заодно с тобой…
Он не договорил. Мама резко встала, швырнула многострадальный инструмент на диван, и вышла, от души хлопнув за собой дверью. Было очевидно, что тут ее терпенью настал предел.
Дядя Саша, выразительно глянул на Оскара и крутанул пальцем у виска. Оскар независимо передернул плечами, поднялся и вышел, на ходу нашаривая в кармане сигареты и спички, бормоча под нос: «Нет, ну элементарно ж смешно! Можно подумать, все мы тут маленькие дети….»
Всем как-то сразу расхотелось пить чай. Начали потихоньку вставать, Марфа принялась собирать чашки, я стала ей помогать, краем глазом заметив, как вскочила и быстро выбежала за Оскаром вслед Наташа, жестом остановив рванувшегося за ней было Гришку. Костя тоже поднялся, и склонился над колыбелькой.
– Насть, ну я пойду, уложу Лешку по нормальному?
– Ага. Ты ложись спать, а я помогу Марфе, гляну, как там Светка, и тоже приду.
Собрав мусор в мешок, я отправилась его выносить. Спустилась с крыльца, услышала голоса у калитки, и остановилась.
– А я ведь вас сразу узнала! Как только увидела. И никакие такие шрамы не помешали! И ваше это «Элементарно смешно!» мне, если хотите знать, до сих пор иногда во сне снится. Просыпаюсь, и, кажется – вот открою глаза, а вокруг палата, и наши все, и вы между кроватями ходите, ругаетесь, что опять проспали: «Это же элементарно смешно! Взрослые люди, а все никак не научитесь просыпаться вовремя, так, чтобы успевать в школу!»
– А я тебя, Наташа, не сразу узнал. Взрослая ты такая красавица стала – прям дух от тебя захватывает!
– Ой, ну вы уж скажете, Александр Менделевич!
В разговоре возникла пауза, и только я уж собралась проскочить деликатно мимо них со своим ведром, как Наташа собралась с духом и задала вопрос, ответ на который я ни за какие коврижки не захотела бы пропустить. Иначе пришлось бы самой его потом задавать.
– Александр Менделевич, а как получилось, что вы теперь – Оскар? Мы ведь, если честно, давно вас похоронили.
– Ну, в каком-то смысле меня ведь и правда нет. Тот Александр Менделевич уже скоро семь лет, как помер. Сгорел на пожаре.
– Ну, это-то мы все знаем. А как же все-таки..
– Как-как. Честно говоря, заслуги моей никакой здесь нет, да и хреновый бы из меня Монте Кристо. Элементарно смешно. Так, стечение обстоятельств. Про пожар-то в зоне, в котором я, якобы, погиб ты ж, наверное, слышала?
Наташина тень на заборе согласно кивнула.
– Ну вот. Много людей в том пожаре сгорело, и нас, и охраны даже, а другие пообгорели до полной неузнаваемости. Меня можно отнести к последним, счастливчикам. Очнулся я в реанимации областной больницы, и слышу, называют меня все вокруг Оскаром. Ну, сперва-то у меня и возможности никакой возразить не было – с трубкой от ИВЛ в горле много не навозражаешь. А к тому времени, как ее из меня извлекли, успел я сообразить, что тому Оскару Лутоннену, соседу моему по бараку, уроженцу города Кохтла-Ярве, сидеть на момент пожара от силы недели две оставалось. Да, не повезло мужику, у дальней стенки спал, эти все, говорят, от дыма первыми задохнулись. А я уже через месяц из той больницы прямо на волю вышел.
– Ну а что ж вы к нам-то сразу не пришли? Хоть бы весть какую о себе подали! Мы ведь знаете, как вас ждали! А плакали как все, когда узнали!
Оскар-Менделич тяжело вздохнул.
– Понимаешь, Наташ, для меня ведь это тоже непростой вопрос был – как возвращаться, к кому? Подумай сама, вы ж там, считай, икону из меня сделали, молитесь, на нее, а тут я являюсь – живой и с такою рожей. Воскрес, типа, здравствуйте. И кем бы я стал для вас? Учителем? Воспитателем? А оно вам теперь надо? Да и все, что я про вас слышал, меня, честно сказать, здорово пугает. Мне казалось, я людей ращу, а вышло – не то стаю волчат, не то банд-формирование. А я кто тогда? Батька-атаман? Акела беззубый со скалы совета?
– Александр Менделевич, не надо так, – возразила Наташа. – Вы же нас, теперешних, почти не знаете. А мы, между прочим, совсем не такие!
– Да? – отозвался он с живым любопытством. – А какие вы?
– Мы… ну… – Наташа слегка запнулась. – Справедливые. Один за всех, все за одного. Добрые. Вот только… Но вы ведь сами всегда говорили, что добро должно быть с кулаками.
– Да? Я так говорил? – Оскар громко, хоть и не без горечи, расхохотался.
Тут я не выдержала. Ноги у меня к тому времени совсем затекли, пальцы, державшие мешок с мусором свело. Выскочила за калитку, ойкнула, извинилась, и почапала себе на помойку.
На полпути меня нагнал Оскар.
– Настя, это… Ну, я не знаю, что ты там успела услышать, но… ну, ты, короче, сама понимаешь..
– Я понимаю, что ничего я не слышала. Даже если.
– Ага. Да я и так знаю, что ты умница. Так просто, на всякий случай. И вот еще что. Мусор-то отдай, сам донесу. Незачем тебе сейчас тяжести таскать.
Да что они сегодня все, сговорились, что ли? И чем, скажите на милость, сегодня так уж отличается от вчера?
*
Поднимаясь к себе в отделение, я обратила внимание на необычную чистоту в лифтах. Отодранное до блеска зеркало впервые за последнее время отразило меня всю как есть, без прикрас. Ну чего, живот пока не особо выпирает, если не знать и не приглядываться… И не вставать на всякий случай к людям в профиль…
На этой здравой мысли двери лифта раздвинулись, и на меня пахнуло свежестью и цветами. Стекла в окнах были настолько прозрачны, что, казалось, их нет совсем.
Конференция! Совсем из головы выскочило! А на мне позавчерашний халат и никакого макияжу!
Впрочем, насчет халата можно было не париться – у тети Паши их всегда запасено не менее полудюжины, причем накрахмаленных до степени стояния. А макияж – да черт с ним! Когда я вообще крашусь-то? Хотя сегодня, наверное, стоило бы.
Тут я обратила внимание на пробегающего мимо Вальку. Вот он-то явно ни о чем не забыл! Щечки рдели как яблочки, губы влажно и зазывно блестели, тени над голубыми глазами лежали с подкупающей естественностью.