– А все твоя вечная поспешность! – проворчал, закусывая край беломорины, Оскар. – Зуб даю, что если б не твой тогдашний ролик с армянской мамой, у которой хотели отобрать ребенка, они б сейчас так не суетились. Помнишь, сколько из-за него шуму было? Иностранцы прям кипятком писали – вот, мол, смотрите, как в Рашке над людьми издеваются! Конечно, кому захочется в другой раз так подставляться. А от седины нет лучше средства, чем лысина. Ну что, довольна теперь?
Мама виновато склонила голову.
– Но ведь того ребенка из-за этого ролика и в самом деле не отобрали! – возмутилась я. – Значит, мама тогда все правильно сделала!
– Тогда того ребенка не отобрали, зато теперь всех будущих и возможных чохом навсегда отберут! Или не дадут им родится, что, в общем, одно и то же. Так сказать, превентивно! Чтоб никому неповадно! Это же система! Логика здесь железная! – и Оскар досадливо отогнал рукой папиросный дым от меня и мамы, направив его в сторону окна. Дым, по мановению его длинных узловатых пальцев, послушно сменил траекторию полета.
– Но… мы, что ли, так и будем просто себе сидеть на заднице ровно, и ничего не делать?! А они в это время там…
– Настя, да пойми ты, что в этом секторе Д, за проклятым этим забором, вот уж десять лет скоро, как каждый Б-жий день, каждый час, происходит что-то ужасное и непоправимое! И все про это знают, ну, или, по крайней мере, догадываются. Не все ж у нас кругом идиоты. И все, тем не менее, продолжают жить. Ну, ты же сама все это время как-то жила, и ни о чем таком не задумывалась? Пока впрямую тебя все это не коснулось? А теперь вот представь, что есть люди, которые думают – круглосуточно, постоянно, забыть не могут, ночей не спят, вся душа у них изболелась – а сделать все равно ничего не могут!
Я представила, и меня сразу замутило.
– Оскар, но ведь людей много! Честных, хороших, вменяемых, которых все это не может не возмущать! Ну, так же не может быть, чтоб их было меньше, чем плохих или равнодушных. Почему все как спят?! Почему, действительно… десять лет…
– Хороший вопрос! Зря все-таки убрали обществоведение из школьного курса. Хотя, может, и не зря, а, наоборот, с умыслом. Ты вот, Настя, задумывалась ли когда-нибудь, что..
– Настя, иди спать, – вмешалась неожиданно мама. – Ты все-таки с дежурства. На тебе лица нет, еле на ногах стоишь. Бледная, краше в гроб кладут. Иди-иди, и не спорь!. Тебе с малышом нужно как следует отдохнуть. Несколько часов все равно ничего не решат. А мы тут пока с Оскаром посидим, помозгуем. Глядишь, и надумаем толковое что-нибудь.
*
В нашей комнате было в точности также уютно и тихо, как и сутки назад, когда я ее покидала. Так же мирно посапывал Лешка, и тюкал по клавишам мой обожаемый Костя. И кошки с собакой, по-прежнему образовывали в центре кровати спутанный теплый клубок.
Я плюхнулась на край постели и разрыдалась. Здесь мне, слава Б-гу, незачем было держаться и притворяться. Я плакала от злости, и неспособности что-либо изменить ни по ту, ни по эту сторону забора.
Костя, казалось, полностью погруженный в свои расчеты, и вроде как не заметивший даже, что я вошла, при первых звуках рыданий, немедленно бросил компьютер, обнял меня и прижал к себе. Он ни о чем не спрашивал, не говорил никаких утешительных слов. А только все время держал меня крепко за плечи, точно удерживая их на месте, сохраняя таким образом меня в целости, и не давая рассыпаться совсем уж на части.
Постепенно я успокоилась. Ярость во мне сменило чувство тупого бессилия, когда вроде все по-прежнему понимаешь и чувствуешь, но уже словно откуда-то издалека, сквозь толщу безнадежной усталости.
Сухо, кратко, и отстраненно, я пересказала новости Косте. Да, с будущей недели сектор Д ожидает такой вот удар. А нам бы надо не забыть принести из кладовки и расставить Светкин манежик.
Какое-то время Костя молчал, переваривая полученную информацию и поглаживая меня нежно по спутавшимся волосам. Потом поцеловал в лоб, и осторожно опустил на подушку, которая разгоряченной моей голове показалась такой восхитительно прохладной! Укрыл одеялом, подоткнул его аккуратно со всех сторон.
– Спи, Настя. Мама твоя правильно сказала – тебе нужно отоспаться. А я пока попытаюсь отловить в нете недостающую информацию, и рассчитать под это дело прогноз. Ну, примерный хотя б какой, приблизительный.
*
Я проснулась с чувством тоски и потери, и острым нежеланием возвращаться назад к реальности. Разбудили меня звуки, которые я сквозь сон приняла за голубиное воркование.
Костя сидел на стуле у окна и кормил Лешку из бутылочки. При этом оба они совершенно одинаково хихикали и агукали, страшно довольные друг другом. Вид у Кости был в точности, как у Лехи, блаженно-младенческий. Точно и нет нигде никакого горя, и все в мире идет расчудесным образом.
– А, проснулась? Слушай, нашел я эту переписку вашего начальства с мэрией, но только толку от нее чуть – там все совершенно эзоповым языком изложено. Если не знать заранее о чем речь, то сам по себе в жизни не догадаешься.
– А… прогноз получился?
– В том-то и дело, что получился! И вышло у меня, что исходя из всех имеющихся у меня данных, включая биологические и прочие характеристики всех задействованных лиц, природу, погоду, рельеф местности, и архитектурные параметры наличествующих построек, ничего подобного в секторе Д на будущей неделе не произойдет.
– Как это? – я аж подпрыгнула на кровати. Сон с меня как рукой сняло.
– А так. Вероятность прогнозируемого тобой развития событий равна нулю. Так что можешь продолжать спать спокойно. А можешь, наоборот, встать и с нами поужинать.
– Грудным молоком? Брр! Костя, но ты уверен?
– Гарантия сто процентов. Программа не ошибается.
*
Идея накануне с вечера завезти в сектор Д все требуемое медицинское оборудование привлекала Игоря тем, что, будучи совой, он терпеть не мог просыпаться рано. А тут выходило, что если он с вечера все завезет, расставит и приведет в боевую готовность, то завтра уже можно будет встать попозжее, допустим, часиков в девять, не спеша собраться, позавтракать, а приехав, сразу же взяться за дело.
Первую пациентку Игорь рассчитывал принять что-нибудь в одиннадцать. За день их полевая-походная операционная должна была пропускать через себя около тридцати женщин. Иначе им в отпущенный срок никак не управится. Поэтому все должно было быть налажено, отлажено и находится, по возможности, под рукой.
Небольшой, загруженный под завязку УАЗик весело подкатил к грозного вида металлическим воротам, обмотанным поверху клубами колючей проволоки. Впрочем, щиты с надписью «Запретная зона. Проезд и проход категорически запрещены.» встретились им еще в полукилометре оттуда.
Охранники на проходной долго и занудно проверяли разрешения и пропуска, ворча, что поздно, и в такой час уже никого впускать не положено. Наконец, посовещавшись, они вызвали по рации к КПП бронированный джип сопровождения. Шофер Института Серега к этому времени окончательно сбледнул лицом, и Игорь, заручившись обещанием водителя джипа за бутылку шотландского виски помочь разгрузиться, позволил Сереге остаться на КПП, а сам сел за баранку.
Доехали они без приключений. Ключ от здания, предназначавшегося изначально под ФАП, но пустовавшего уже третий год, у Игоря был. С водителем джипа они резво перетаскали все оборудование в предназначенную под операционную комнату, и Игорь остался его налаживать, пообещав, как закончит, позвонить и вызвать сопровождение.
– Ты, это, – сказал на прощанье водитель. – Поосторожнее тут. Неспокойное у нас место, а нынче и вовсе что-то особенное. С чурками этими все время ухо надо держать востро. Главное, не вздумай сдуру дверь никому открывать. А то, знаешь, есть тут, конечно, и нормальные люди, иного и сам пожалеешь в другой раз, а есть и настоящие уголовники. Так что налаживай побыстрее, что там тебе надо, и постарайся не задержаться. Темнеет уже, не ровен час…
Игорь кивнул, запер за ним дверь, и взялся за дело. Работая, он насвистывал, и время от времени улыбался всяким своим приходившим в голову мыслям. Светка, слава Б-гу, начала говорить, и теперь, что ни день выдавала все новые и новые смешные словечки. Сегодня с утра потребовала какую-то «апу». Еле сообразил, что это она панамку просит надеть.
Где-то минут через сорок, когда он как раз валялся под операционным столом с отверткой, и пытался из перевернутого этого положения закрепить как следует разболтавшиеся за дорогу от тряски винты, в дверь тихо и деликатно постучали.
Сперва Игорь решил не отвечать, но потом подумал, что вдруг это водитель джипа чего-то забыл, вылез из-под стола, подошел, и, не открывая, спросил чего надо.
– Вы доктор? – послышался из-за двери тихий, интеллигентный, без малейшего акцента голос.
– Да, я врач.
– Послушайте, вы не могли бы посмотреть мою руку? А то я ушибся сильно, думал, само пройдет, а она теперь распухла и не сгибается.
– Это, может быть, перелом. Вам нужен травматолог.
– Да, наверное, вы правы. Но здесь нет никакого травматолога, а вы ведь тоже как-никак врач. Может, посмотрите все-таки, посоветуете что-нибудь. А то болит очень сильно.
– Ну, хорошо, давайте я посмотрю.
«По крайней мере, дам ему анальгетик какой-нибудь,» – думал, открывая дверь, Игорь. И это была его последняя мысль.
*
Мертвое, обезображенное лицо Игоря, со слипшимися от крови русыми волосами, несколько недель не сходило с экранов и страниц СМИ. Я боялась включать компьютер, ходила по улицам надвинув капюшон на глаза, хотя было вовсе не холодно. Впрочем, меня все время знобило. Я не смотрела по сторонам, боясь наткнуться взглядом на газету в каком-то киоске или экран ай-пода у кого-то в руках.
Я боялась спать – во сне мертвые глаза Игоря смотрели вовсе не в никуда, а прямо мне в душу. Во сне мне слышался его голос, обрывки нашего последнего разговора. Во сне мне удавалось отговорить его ехать в сектор Д. Во сне мне казалось, что смерть Игоря – дурной сон, и что вот-вот, сейчас, я проснусь… И я просыпалась, и проваливалась обратно в явь.