На похоронах главврач подвел ко мне маму Игоря – ухоженную женщину в черном брючном костюме, с разлетающимися, как крылья, на ветру фалдами пиджака. Про таких говорят – без возраста. Худощавая, с холодными серо-голубыми глазами и волосами модного платинового оттенка.
– Света у вас? – спросила она меня вместо «Здравствуйте».
Я ответила, что да, конечно, Света у нас. А где же ей еще быть?
– А когда вы собираетесь ее возвращать?
Я ответила, что возвращать никому своего ребенка не собираюсь. Поскольку у меня, как у биологической матери, явно больше прав, чем у бабушки или дедушки. Разумеется, Оля, как приемная мать, или Лика, как выносившая, могли бы тоже претендовать, но они вроде такого желания не высказывали.
– Зачем вам это? У вас ведь свой скоро будет? – спросила она с вежливым любопытством.
– В смысле? – я даже растерялась. – А Света, по вашему, чья?
Мать Игоря усмехнулась, неопределенно пожав плечами, и спросила, понимаю ли я, что квартиру, машину, авиетку и прочее наследует вовсе не ребенок, а Оля. Я заверила, что ни на что абсолютно не претендую, в голову даже не приходило. Подошедший главврач начал было о том, что они, конечно, внучку не бросят, и что стоит мне только… Бывшая жена перевела холодный, рыбий взгляд с меня на него, и главный сразу осекся, неловко завершив фразу, что мол, в смысле, я ж понимаю, если возникнут вдруг какие-нибудь трудности… Ну да, конечно, я понимаю.
С похорон мы отправились в Институт, где в конференцзале прошли с размахом организованные общественные поминки, на коих Вальке, вместе с двумя работниками кухни, пришлось играть роль официантов. Ближе к ночи все, включая официантов, безобразно напились, благо, мойка шла полным ходом, и пациентов никаких не предвиделось.
Плачущую навзрыд Лерку увел в свой кабинет доктор Лева.
А я, с помощью кухонных парней, с трудом затащила Вальку на топчан в сестринской. Расслабила ему узел на галстуке, и, на всякий случай, осталась посторожить. Его несколько раз рвало, и я боялась – вдруг он здесь один захлебнется?
Хотя ноги его совсем не держали, язык Вальку слушался превосходно. За оставшиеся полночи я выслушала не меньше трех раз историю его несчастной и безответной любви дяде Феде. Они, оказывается, знакомы были еще с музучилища, но так и не были по-настоящему никогда близки.
– Так, езжу к нему иногда в выходные.
– Аккомпанировать?
– Что ты, аккомпаниатор у него свой, профессиональный. И няня, и повар, и гувернер. А я только так, посуду иногда помыть, памперс мелкому поменять. И вообще, у него все есть, и никто ему, кроме детей, не нужен! Проклятый евнух! Ты знаешь, что он после той свинки в детстве, вообще ничего не может?
– Да, я читала у него в анамнезе. Но я не понимаю, почему тогда ты…
– А думаешь, кто-нибудь понимает?! Вам всем лишь бы совокупляться! Вы все просто животные! Да что вы вообще смыслите в настоящей любви, которая вне всего, которая вообще над…
Тут его в очередной раз вывернуло, и нам обоим сразу стало не до любви.
*
История Игоря никого не оставила равнодушным. Врач, приехавший помочь обездоленным людям – и жестко убитый при исполнении своего врачебного долга! Молодой парень, красавец, умница, муж, отец. Профессионал, стоявший в самом начале многообещающей карьеры – и вдруг такая нелепая, и страшная смерть!
Кроме той, посмертной, в СМИ и просто в сети было множество совсем других фотографий. На которых Игорь смеялся, получал диплом, шел в белом халате в окружение коллег по институтскому коридору, целовал жену и играл с ребенком. На которых он был счастлив и уверен в завтрашнем дне.
Опубликованное интервью с балериной Олей – в котором она, ни словом не упомянув о грядущем разводе, вспоминала, каким замечательным мужем и отцом был Игорь, как счастливы они были вместе, и как ей бесконечно жаль, что сейчас никак невозможно прервать гастроли и приехать на похороны в Россию, – тоже долго не сходило со всех экранов.
И множество возмущенных людей, до сих пор нисколько не интересовавшихся, и даже не слыхавших никогда о секторе Д, звонили на радио по горячей линии, писали свои посты и комментировали чужие.
«Мы их приняли, дали им пищу и кров, обеспечили работой, печемся об их здоровье. А они нам вон как отплачивают!» «Это не люди, это дикие звери!» «Нелюди! Как только земля их носит!» «Да что мы с ними цацкаемся! Сбросить на весь ихний сектор Д одну небольшую бомбу – и кончен разговор! Ну, раз они человеческого обращения не понимают!» «Да зачем на них бомбу тратить! Подложить тротилу с четырех сторон и со всех концов подпалить!»
Разумеется, мама, Оскар и все их друзья, не сидели все это время сложа руки. На своих сайтах они без устали рассказывали обо всем, что творилось все эти годы в секторе Д, выкладывали сделанные ими фотографии, приводили все новые и новые леденящие душу факты, объясняли, как именно и зачем Игорь там вообще оказался. Но все это на фоне всеобщей истерики выглядело каплей в море.
Кстати, убивший Игоря человек, инженер по образованию, скромный работник химического завода и отец пятерых дочерей-подростков, по слухам, не обидевший за свою жизнь и мухи, в тот же день сам сдался властям. Был крепко избит по дороге в СИЗО, и, немедленно по прибытии туда, от полученных побоев скончался.
Сектор Д был оцеплен, и людей оттуда на работу не вывозили.
*
Ночью мне приснился запах гари. Я проснулась, и какое-то время пялилась в потолок, хлопая сонными, одуревшими глазами, пока не поняла, что запах этот мне вовсе даже не чудится, а является частью объективной реальности. Сон с меня разом слетел, я растолкала Костю, и мы, наскоро одевшись, выскочили во двор. Над Яхромкою стояло зарево.
– Фью! Никак, мамедовский ресторан подожгли! – присвистнул за моим плечом дядя Саша. И они с Оскаром, прихватив ведра с водой и огнетушители, рванули туда. За ними, с последним ведром в руках, побежала мама. Мы с Костей, поскольку ведер нам уже не досталось, цапнули стоявшие у сарая лопаты, и понеслись за следом. По пути Костя тщетно уговаривал меня повернуть обратно. И без меня, дескать, справятся, а мне бы лучше о ребенке подумать. «Сам думай!» – огрызнулась я наконец, и Костя обиженно замолчал.
Мамедовы жили здесь с конца прошлого века. Приехали еще до развала Союза, открыли у края дороги, почти прямо на шоссе, сперва шашлычную, потом ресторан. Место бойкое, и у них всегда было много посетителей, тем более, кормили здесь вкусно и до отвала. Дядя Саид, встречая гостей, улыбался и сыпал шутками, его сыновья с зятьями не отставали. При ресторане имелось несколько комнат, куда за плату пускали переночевать подвыпивших гостей, да и сама разросшаяся за эти годы семья жила тут же, на двух верхних этажах ресторана, откуда из окон сейчас выбивались языки пламени.
Разумеется, у всех членов семьи имелась прописка и регистрация. Тем более дом свой собственный, а внуки и даже большинство детей родились уже здесь. Да и вообще у нас с этим чуть попроще. Все-таки Яхромка не Москва, а всего лишь область.
Крики и плач слышались уже за сто метров. Вокруг бегали и вопили полураздетые дети, метались с вещами люди. Когда мы подошли, стало ясно, что спасти уже ничего не удастся – первый этаж пылал, к дверям нельзя было подойти от жара. Народ кругом сноровисто крушил заборы, и рубил близ стоящие деревья, чтоб не дать огню перекинуться дальше, на поселок.
Одна из невесток дяди Саида билась в истерике, ее с трудом удерживали за руки две другие. Она вырывалась, пыталась вернуться назад, в огонь. Там, на втором этаже до сих пор оставался ее ребенок. Предпоследний из четверых. Двое сами за всеми выбежали, маленький рядом, у груди спал, его она сразу ухватила, а про этого все в суматохе забыли.
Ну да, когда в доме столько детей! Я представила себе подобный, не дай Б-г, пожар у нас. Допустим, я хватаю Светку, Костя Алешу, мама Танечку, Марфа – Марину. А кто при этом возьмет на себя Варьку и Ваську? А если бы наши с Костей дети уже родились? Кто к кому тогда первым кинется? Не дай Б-г узнать когда-нибудь ответ на эту задачку!
А этот конкретный ребенок, спящий сейчас посреди огня, что, так и сгорит сейчас, у всех у нас на глазах? Черт, неужель нет способа до него добраться? Я придирчиво осмотрела горящий дом, в поисках хоть какой-то лазейки.
– Аглая! Куда?! Стой, сумасшедшая!
Но где Оскару, хоть и проворному, но все-таки хромому, догнать и удержать нашу маму! Пока все тупо плакали и причитали, утешая несчастную мать тем, что наверняка вот-вот подъедут пожарные, мама сдернула с чьих-то плеч одеяло, опрокинула на него взятое из дому ведро с водой, и сейчас, с ловкостью обезьяны, карабкалась по приставной лесенке на второй этаж. Секунда – и на нас посыпались осколки из выбитого ею окна, после чего бесстрашная мамина фигурка скрылась где-то в дыму и пламени. Толпа вокруг меня громко ахнула. Мы все, как завороженные уставились на это окно. Оскар, судорожно вцепился в клок волос у себя на затылке, рот распахнут в беззвучном вопле, дыханья перехватило…
Не прошло, впрочем, и минуты, как мама вновь появилась на подоконнике. Ребенок копошился у нее на руках, одеяло на плечах дымилось.
– Ловите! – громко крикнула мама, с трудом отцепляя от себя маленькие ручки. Человек пять, и среди них сам Саид, метнулись туда, и успели – кто за ножку, кто за рубашонку, – поймать сброшенного в их протянутые руки двухлетнего малыша.
Саму маму чуть не с середины занявшейся уже сверху лестницы стащил дядя Саша. Оскар все это время так и стоял, не двигаясь и держась за сердце. Поэтому мама, добравшись до него, первым делом сунула ему под язык нашедшийся у нее нитроглицерин, и только потом сбросила с плеч и принялась яростно топтать ногами тлевшее одеяло.
Мы долго еще простояли там, не в силах уйти, завороженные величественным зрелищем всепоглощающего огня. Крыша, в конце концов, провалилась внутрь дома. Гигантский костер пылал до зари, и только утром приехали, наконец, скорая и пожарные.