Одеяло, сброшенное мамой, несмотря на все наши усилия, тоже упрямо тлело все это время. К утру от него оставалась одна труха.
*
Оказалось, что жизнь, если не включать телевизор и не залезать в интернет, по-прежнему идет себе своим чередом.
Я продолжала исправно каждый день ходить на работу, заранее радуясь предстоящему выходу в декрет. Мы прокесарили двух милых мужичков, оба откуда-то из-под Рязани. Один фермер, другой учитель в какой-то закрытой навороченной школе. Оба панически боялись, как бы в родных местах не узнали, откуда у них взялись дети. У каждого на этот случай была заранее заготовлена более-менее правдоподобная легенда.
Артему Каменскому, под его личную акушерско-гинекологическую ответственность, подсадили сразу двух мальчиков близнецов, и теперь чета Каменских с большим воодушевлением ждала прибавления семейства.
Ночью мы с Костей по-прежнему утыкались друг в друга, но заниматься сексом сделалось жутко неудобно. С одним-то большим животом нелегко бывает приспособиться, а когда их два, у обоих сразу? К тому же ребенки сильно давят на мочевой пузырь, приходится часто прерываться и бежать в туалет.
На улице осень активно вступала в свои права – по утрам было промозгло, ветрено, и сильно пахло прелыми листьями. День съежился до минимума, я выходила на работу в кромешной тьме, и возвращалась домой тоже уже в темноте.
Денег на крутой сад у меня, ясное дело, не было, да и возить Светку в такую даль по мерзопакостной осенней погоде было бы бесчеловечно. Поэтому она оставалась дома, играла с Таней, а Марфа кормила их обеих обедом. Не похоже было, что дочка скучает или как-то переживает по этому поводу. Света вообще легко приспособилась к жизни у нас дома. Со стороны могло показаться, будто она и вправду здесь родилась.
Зато бедные Вася с Варей каждое утро теперь вставали ни свет ни заря, одновременно со мной. Я готовила им завтрак, заплетала Варьке косу, и мы все трое вместе топали к монорельсу. Мама записала их в хорошую школу в центре Москвы, Варьке с Васькой там очень нравилось, но ездить туда в один конец было больше часа, дорога в час пик была непростая, и я очень сочувствовала нашим мелким.
Из монорельса мы с ними дружно ныряли в черное жерло метро, и медленно продвигались там по туннелю в толпе людей, стиснутые со всех сторон, вынужденные волей-неволей топать со всеми в ногу. В такие минуты я ужасно боялась, что кто-то из малышей вдруг споткнется, упадет, и его попросту затопчут. И, конечно же, меня постоянно толкали! Так что, когда на очередном УЗИ доктор Лева диагностировал у меня умеренное многоводие, я даже почти обрадовалась. Ведь чем толще будет слой воды между младенчиком и толпой, тем для дитя безопасней.
На Румянцевской Библиотеке я помогала близнецам выбраться обратно на поверхность земли, поправляла на них шарфики и шапки, желала им счастливого дня, и мы расставались. Домой, около двух, когда людей в транспорте было значительно меньше, они возвращались обычно сами. Хотя порой Гришке или Наташе удавалось выкроить полчаса, чтобы встретить их возле школы и затолкать в метро.
Но в целом выбора у них не было. Так же, как когда-то для нас с Гришкой и Марфой, для Васьки с Варькой настала пора овладевать нелегким искусством самостоятельного передвижения по Москве. Суметь сориентироваться на ее гигантских просторах. Прочесть запутанную и местами противоречивую карту метро. Суметь пройти по улице, не привлекая к себе лишнего внимания. Уметь во что бы то ни стало избежать неприятностей, и не попадать в переделки, а попав, суметь самостоятельно выкрутиться.
После смерти Игоря идея поголовной стерилизации женщин сектора Д заглохла – может, временно, а может и навсегда. Скорей всего потому, что просто им не удалось найти исполнителей. Те, кто одновременно с Игорем, изначально выразили желание участвовать, потом сразу же отказались, а новых добровольцев на это дело не находилось.
Отсутствие на рабочих местах жителей сектора Д сказывалось на жизни столицы не сильно, но порой неожиданно. Кроме ряда улиц и отдельных дворов, которые перестали убирать регулярно, люди отмечали внезапное исчезновение с прилавков затейливых резиновых игрушек с завода «Кругозор», нескольких популярных в народе сортов колбасы, в том числе «Докторской» и «Останкинской», а так же «Охотничьих» сосисок.
С наступлением осени качки с цепями у ворот Института снова активизировались. Костя предполагал, что видимо, кто-то так «отмывает» свои деньги, искренне полагая финансирование этих пикетов Б-гоугодным делом.
Теперь качки собирались здесь каждый день, особенно много было их вечерами. Бритоголовые отморозки, сидели, развалившись на скамьях вдоль всей подъездной аллеи. Большую часть времени они просто сонно базарили меж собой, и потягивая пиво из банок. И вдруг, как по команде, неожиданно вскакивали, и дружно набрасывались на какого-нибудь, казалось бы, совершенно случайного, прохожего.
Невозможно было предугадать, к кому они прицепятся на сей раз, по какому принципу выбирают. Иногда это был негр или китаец, человек какой-нибудь не вполне арийской внешности – например, с шапкой черных кудрявей или чересчур крупным носом, одинокий мужик, пара явных гееев или лесбиянок. А иногда ничем непримечательная гетеросексуальная пара или одинокая женщина. Кстати, некоторые качки кроме массивных крестов на груди надевали еще и повязки со свастикой.
Впрочем, обычно они никого не били, и даже не толкали. Позвякивая цепями с крестом, как собаки звенят медалями, они выкрикивали: «Эй, пидор! Смотри, Христос и тебе вставит, и выблядку твоему!» Или: «Ты, сука! Чего ты сюда все таскаешься? Г-дь же не хочет, чтоб ты рожала! Тебе что, блядь, непонятно?» Могли схватить за рукав, плюнуть в лицо, случалось, швырялись шишками и комьями грязи, но не более того.
Мерзко конечно, но можно перетерпеть. И большинство наших пациентов, как ни странно, терпело. Пригибаясь, как под обстрелом, бочком-бочком, не оглядываясь, стремясь, по возможности избежать физического контакта, люди просто старались миновать поскорее скопище беснующихся парней, и укрыться под спасительными сводами Института.
Отдельные бесстрашные одиночки останавливались и возмущались. Огрызались в ответ на оскорбления, грозились полицией, требовали вызвать охрану. Охрана выбегала из здания, ругалась, грозилась, махала дубинками в воздухе. Полиция приезжала, разгоняла, запихивала в уазики. Качки ненадолго исчезали, но потом, как ни в чем не бывало, иногда прямо в тот же вечер, попозже, появлялись снова.
Люди обеспеченные, солидные пользовались в основном воздушным транспортом. Но стоянка на крыше Института была сравнительно невелика, и на ней не всегда удавалось отыскать место для посадки.
С утра по средам и пятницам, к Институту, как на работу, приезжал проповедник. С помощью парней он укреплял на заборе транспарант с ликом Христа, перстом указующего на всех проходящих со словами: «Ты нарушил промысел Б-жий!».
Проповедник по два-три часа кряду без устали вещал в матюгальник, что у зачатых в пробирке нет и не может быть б-жественной души. Что само по себе их появление на свет нарушает безупречную стройность Б-жьего замысла. Что все, прибегающие к искусственному зачатиюию, грешники, и не будет им ни спасения, ни покоя ни на том, ни на этом свете. Что из прОклятых этих пробирок на свет появляются не дети, а бесы, через коих проникнет в свой час в мир вселенское зло и наступит, наконец, окончательный п@здец всему. И что Г-дь призвал его раскрыть нам, бедным и заблудшим, на все это глаза.
Матюгальник у проповедника был могуч, и вопли эти часами разносились по всей округе. Но он, по крайней мере, никого за рукав не хватал, и до личных оскорблений не опускался.
Неизвестно, до чего б дошли качки в своей безнаказанности, если б в какой-то момент рядом с ними в аллее не замелькали совсем другие мальчишки. Обыкновенные, без бычьих шей и квадратных плеч. Тоже все с крестиками, но скромными, маленькими, еле заметными сквозь распахнутые вороты рубашек. Несмотря на наступившие холода, куртки и рубашки на этих мальчишках чаще всего бывали распахнуты.
Впятером или вшестером, они занимали какую-нибудь скамью, свободную от качков, и болтали о том-о сем, пока на горизонте не возникала очередная жертва.
Стоило качкам к кому-нибудь прицепиться, как эти, мелкие, бесстрашно кидались на выручку. Они выдергивали рукава пальто из цепких пальцев, отчищали пальто и шляпы от плевков и грязи, поднимали с земли оброненные в спешке вещи, отталкивали хулиганов, чуть ли не вдвое больше них ростом, просто отмахиваясь от них, как от назойливых мух. Проводив человека до дверей Института, мальчики вежливо с ним прощались, и возвращались обратно, на свой наблюдательный пост.
Попытки затевать с ними драку успеха не имели. Накостылять им так запросто по шее не получалось. Похоже, у них имелась дополнительная пара глаз на затылке. Юркие, как угри, они увертывались от кулаков, потом подкатывались сами под чьи-то ноги, от чего противник, неожиданно для себя, растягивался на земле.
Оружие против них тоже оказалось бессильно. При первом же столкновении ножи немедленно изымались у их владельцев, равно как и кастеты, и металлические болванки, а несколько раз заодно и стволы, что было, строго говоря, абсолютно несправедливо, поскольку их в тот момент никто и не собирался пускать в ход. На всяческие словесные выступления, типа «выблядки» «пробирочные» и «нехристи!» пацаны реагировали миролюбиво. Они либо вовсе не снисходили до ответа, либо сообщали, как великую новость, что, Иисус-то, оказывается, любит всех, так что и вас, убогих, видимо тоже. Качков это особенно почему-то бесило. Они, похоже, и впрямь успели уверовать в собственную Б-гоизбранность.
.Мальчишки эти заделались чем-то вроде добровольного патруля. С легкой руки доктора Левы мы звали их тимуровцами. Сами они себя называли скаутами АНРПЦ и не скрывали, что появлением своим здесь обязаны отцу Геннадию, который как выяснилось, немало времени уделял работе с приходской молодежью, обучая их на досуге, помимо Закона Б-жьего, приемам самообороны, вольной борьбе и таинственному восточному искусству крав-мага.