По углам периметра один за другим вспыхивали костры. На растопку шли деревянные ящики, собранные по задам киосков, ветки деревьев, растущих по краям железнодорожной насыпи.
Я стояла у костра, грела ладони стаканчиком кофе из чьего-то термоса, улыбалась Косте, зябко кутающемуся в дедову телогрейку, в которой он тонул, слава Б-гу, весь целиком – лишь кончик носа выглядывал, да снизу носки ботинок – и чувствовала, как меня захлестывает всеобщее воодушевление. Конечно, мы победим! Ведь нас тут столько! А их – всего ничего, жалкая какая-то горсточка. Какие к чертям десятые, не говоря уж об иррациональном корне из двух! Смешно! Да сто процентов, что у них ничего не выйдет!
– Здравствуйте, Александр Менделевич!
– Здравствуй, Славин Паша!
Они обнялись – Оскар и высоченный парень в косухе, косая сажень в плечах, лысый и бородатый. Ухо, повернутое ко мне, проколото было раз, наверное, двадцать, гвоздики-брильянты так и сверкали. Маленькое светло-желтое – золото? платина? – колечко пересекало левую бровь.
– Вы! Все-тки, точно вы! Ну, ежкин кот! Натаха когда сказала – не поверил! От ведь бывает! Думаешь – помер человек, а он вовсе даже живой! Ну, так надо ж за это выпить!
Оскар досадливо поморщился.
– Потом, Паша. Когда все это закончится.
– Ну, как скажете.
Они сели рядом, на сваленные у костра ломаные ящики. Оскар вытащил «Беломор», но парень, остановил его энергичным жестом, щегольски щелкнул вынутым портсигаром:
– На, Менделич, не позорься! Ну что это! Приличный человек, и курит всякую дрянь! Вот берите, все не та отрава, а вставляет вовсе не хуже!
Но Оскар только отмахнулся.
– Не надо, Паш, я к своим привык.
Закурил, и тут же закашлялся.
– Ну, Паша, докладывай обстановочку.
– А чего, обстановочка херовая. Наши все, конечно, кто в наличии, подгребли. Тем более у многих тут свой интерес оказался. Они ж там как думают – оторвали пацана от семьи, сунули в приют или, скажем, на усыновление – и все, сразу он сирота безродная. А вот вам на это индейская изба! – и Паша энергично потряс сложенной комбинацией из трех пальцев. – Пацаны, конечно, боевые все, с опытом, кое у кого армия за плечами с точками всякими горячими, ну и здесь, в Москве, кой какой опыт приобрели. Но ведь и с той же стороны не одних фраеров согнали! Небось, там и солнцевских много, и бутовских хватает, да и из глубинки в Москву не худших парней берут. Считай, ихняя лимита вся, как на подбор.
– Как это— солнцевские и бутовские? – не поняла я. – Разве против нас не одна только полиция?
Павел снисходительно усмехнулся.
– А полиция, ты думаешь, кто? Те же наемные работники. Это ж раньше такого быть не могло, чтоб человек одновременно был и ментом, и допустим, гопником. А сегодня никого уже не колышет, чем ты зарабатываешь в свободное от работы время. Скажи спасибо, если они ОМОН не пришлют. Туда вообще нынче только из колоний берут. Малолетних мокрушников. Думаешь, почему, русский спецназ стал настолько крут, что нас теперь любые моджахеды боятся? На Руси никакой талант зазря не пропадет!
– Ладно, Паш, кончай заливать. Тебя послушать, у каждого за спиной если не тюрьма, так колония.
– А что, не так, разве? Да вы ж, Менделич, и сами теперь должны понимать. По мне, кто хоть раз не сидел, считай, что и не человек вовсе! Так, полчеловека! Вот они – Паша пренебрежительно махнул рукой на топчущихся у костров и весело подпевающих гитарам людей доброй воли – разве что понимают? Жалко их! Зря их мать твоя сюда согнала. Перестреляют их, как до дела дойдет, ни за грош. Герои, ептыть! Так бы мы разобрались между собою по-тихому, а теперь… Ишь, распелись, пикник им здесь! Любое дело, дай волю, в забаву превратят. Главное, вот так, смеясь, все ведь и передохнут. С песнею на устах, пулей в башке и пол-литрой в брюхе. Не успев ни понять, ни сообразить, чо вооще вокруг происходит. От монашков этих мелких, ну, которых ваш поп привел, – и то больше пользы. Вон, расселись по заборам и деревьям, уставились на дорогу, и ни гу-гу. Ждут. Понимают, что дела вокруг серьезные затеваются. Замерзли, небось, все, как цуцики, а не слезают. Пойду, хоть чаю им велю раздать, или покрепче чего там.
– А ты, Паша, как я понимаю, у наших ребят за главного? – как-то подозрительно ласково поинтересовался Оскар.
– Ну да, – парень неожиданно смутился. Тон его, из уверенного, стал вроде как виноватый. – Ну, понимаете, так получилось. Вас же не было, Александр Менделевич.
Минуты текли. Время от времени кто-нибудь с треском разламывал новый ящик, подбрасывал дров в костер, и сноп искр взлетал высоко-высоко, в черное небо, рассыпаясь там, точно маленький фейерверк. Месяц к тому времени совершенно исчез, и на звезды уже даже не намекалось.
Неожиданно по толпе полетела весть, что фургоны уже здесь, за углом. Длинная, почти бесконечная вереница. Но ближе они не подходят, и людей оттуда не выгружают. Видимо, ждут, пока нас всех отсюда разгонят. И что надо же что-то делать – люди ведь там замерзнут. Женщины, дети, старики. Нам-то тут хорошо, с гитарами у костров… С чайком да с водочкой.
– Так надо туда идти! – крикнул кто-то в толпе. – Ломать двери, рвать брезент, выпускать людей! Какого х@я мы здесь топчемся!
– Точно! – откликнулось сразу множество голосов. – Двинулись! Каждый в руки по ломику, и вперед!
И вдруг, откуда-то с неба, причем даже не с одной, а словно бы со всех сторон сразу, как в концертном зале или кино, послышался чей-то добродушный, с легкою хрипотцой, и вроде даже негромкий голос.
– Кхе-кхе-кхе! Раз дрова, два дрова, три дрова! Проверка связи. Короче, эта… всем не двигаться и заткнуть пасть!
Толпа разом замерла и уставилась вверх, в черные, беспросветные небеса, ошеломленно обшаривая их глазами в поисках источника звука.
– Господа! – увещевающе, почти по-отечески, зажурчал голос с неба. – Вам что тут, всем жить надоело? Или впрямь подумали, что зависит от вас что-нибудь? Просто, как вчера родились, ей-Б-гу! – голос рассыпался снисходительным смехом – Ну, кто вас тут спрашивает? Как наверху решат, так все и будет. Давно пора понять, что ни от кого из нас ничего не зависит. Думаете, меня кто-нибудь спросил? Думаете, я по своей воле вместо того, чтоб в постели спать, тут с вами на холоду базарю? Все, короче, побузили и хватит. Дайте нам теперь спокойно людей в поезд пересадить. Вы б хоть о них немножко подумали – у вас тут, понимаешь, игры свои политические, а они, бедные, из-за вас там мерзнут. У нас-то с вами времени навалом. А они, там, в фургонах, глядишь, к утру, перемерзнут насмерть. Некрасиво как-то выходит. Вы вон все в шубах, в ватниках, да у костров, а они там, между прочим, кто в чем друг к дружке жмутся. Вы б их хоть пожалели! И учтите – тут голос заговорил строже – мы тут все нормальные пацаны. И, пока, никто из вас не полезет, куда нельзя, или, скажем, не начнет сдуру херь всякую нести в матюгальник, мы – зуб даю! – никого из вас зря не тронем. Ну чего там – собрались, побазарили – с кем не бывает. Надо ж народу как-то пар выпускать, что ж мы, не понимаем. Но если чего – тогда уж, господа хорошие, извиняйте. Не пугаю, но предупреждаю. Тут со всех сторон снайпера понатыканы, так что каждый из вас, считай, что на мушке, чуть чего – и чпок! А чурки по Москве больше ходить не будут. Это дело решенное, без нас и без вас, в верхах. Так что, спасибо за внимание, и, на вашем месте, я бы шел уже домой по-хорошему. Чего зря жопу-то морозить? И не забывайте – там люди мерзнут и ждут.
Толпа застыла в растерянности. Люди переглядывались. Недоуменно пожимали плечами. Каждый боялся первым заговорить, шевельнуться. Привлечь к себе лишнее внимание. Всех сковывала мысль об окружающих снайперах.
И тут, прямо рядом со мной, раздался громкий скрип досок. Моя, затеявшая все это, мама не собиралась так просто сдаваться. Легко, как девочка, взлетела она на гору ломанных ящиков и звонко, безо всякого матюгальника, но так, чтоб слышно было сразу всем, выкрикнула:
– Но послушайте…!
Закончить фразу она не успела. Прилетевшая будто ниоткуда пуля, прервала маму на полуслове. Она дернулась, словно поперхнувшись, кубарем скатилась вниз с ящиков, упала, да так и осталась лежать на земле.
Не знаю, какой реакции они от нас ждали. Наверняка думали еще сильней напугать. Но только результат получился обратный. Толпа дружно ахнула, взревела, и резко, единым гигантским движеньем рванула за угол. Размахивая досками, ломами, лопатами, ножами, гаечными ключами. Некоторые спотыкались и падали. Но люди, не останавливаясь, бежали дальше по их телам. Думаю, бежали и те, кто вовсе даже не хотел никуда бежать. Лично я, больше всего на свете, хотела вернуться к маме. Мне была абсолютно невыносима мысль, что она лежит там сейчас, совершенно одна, на голой земле. Но ясно было, что попробуй только я повернуть назад, и меня тут же затопчут. Теперь ни у кого из нас просто не было выбора. Потерявшая человеческий облик толпа несла нас вперед, и, если б кто замедлил шаг, немедленно б растоптала.
Кстати, хромого Оскара затоптали б уже сто раз, не охраняй его все время с боков ребята из «восемнадцатого». Я тоже пару раз чуть не упала – и каждый раз думала, что всё, даже если останусь жить, ребенка наверняка потеряю. Но оба раза меня подхватывали с двух сторон чьи-то сильные, крепкие руки. Во второй раз, я умудрилась, скосив глаза, разглядеть, что это были «тимуровцы», но не сразу уразумела, что это была вовсе не случайность. Скауты АНРПЦ сновали в толпе, точно лейкоциты в потоке крови – поддерживали, подхватывали, не давали упасть. Думаю, только благодаря им удалось уцелеть мне и Косте. Ведь у нас у обоих был смещен центр тяжести.
И мало кто заметил, как откуда-то с крыши дестиэтажки на Юрьевском, птичкой слетела, похожая на изломанную куклу, человеческая фигурка.
– Ха! – выдохнул за моей спиной Пашка. – Они думают, у нас снайперов своих нет!
Почти безоружные обезумевшие люди расшвыривали охрану, штурмом брали грузовики, разрезали на лоскутки толстые полотна брезента, запрыгивали внутрь, ссаживали, передавая друг другу закоченевших обитателей сектора Д, растирали им руки-ноги, укрывали снятыми с собственных плеч шубами и пальто, оттаскивали в сторону, уводили подальше отсюда переулками, грузили в свои машины и авиетки, разбирали по домам стариков, больных, матерей с маленькими детьми…