выгораживали таким образом пепиньерку. За исключением немногих личностей с скверным характером все пепиньерки вообще пользовались популярностью.
Теперь скажу несколько слов о нравственности классным дам и пепиньерок. Эта нравственность, подвергавшаяся стольким нареканиям, была вообще безупречна, в тесном смысле этого слова. Тот вечный надзор, который тяготел над воспитанницами, обратно сказывался на классных дамах и на пепиньерках. Здесь происходило, так сказать, взаимное надзирательство друг за другом. И воспитанницы, и классные дамы, и пепиньерки жили словно под стеклянным колпаком, через который ежеминутно их могли видеть десятки глаз. Следовательно, в стенах институтских буквально невозможна была никакая интрига, разве под условием заговора, в который пришлось бы замешать множество лиц, что, во всяком случае, не легко устраивается. Проникнуть постороннему в институт дальше приемной залы не представлялось физической возможности, а уйти из института воспитаннице почти так же трудно, как арестанту убежать из тюрьмы. Поэтому в истории всех институтов скандалы такого рода были наперечет. Про наш институт было, например, известно, что лет за двадцать пять до моего поступления сын директрисы увез одну институтку и обвенчался с ней. Эта история в свое время наделала много шуму и передавалась институтками из рода в род. Вне институтских стен, при всей кажущейся свободе действий, классные дамы и пепиньерки подвергались все тому же и на этот раз какому-то необъяснимому надзору, уже не со стороны начальства, а со стороны самих институток.
Не могу сказать, откуда и как доходили до нас эти сведения, но мы в совершенстве знали, сколько и какие у них знакомства, кто их родственники и к кому они ездят в гости. Да что! мы знали характер и нравы этих родственников и знакомых. К нашей даме, напр[имер], езжала одна приятельница. Мы самым точным образом знали — не от классной дамы, конечно, которая нам бы этого не сообщила, — что она злая, бьет и дерет за волосы свою горничную и влюблена в своего кучера. Что наши сведения были верны, подтвердилось впоследствии тем, что она вышла замуж за этого кучера.
Конечно, если бы классные дамы или пепиньерки захотели устроить какой-нибудь скандал, то могли бы, но это не осталось бы в тайне и повлекло бы за собой позорное изгнание. Быть может, и бывали когда такие случаи, но как редкое исключение, а не как правило. Строгость высшего начальства к классным дамам в этом отношении была так велика, что в мое время одна из них была немедленно удалена из института за то только, что позволила переночевать в своей комнате (классным дамам было разрешено принимать родственников и знакомых в своей комнате) родному брату, приехавшему навестить ее, — что он был ее родной брат не подлежало сомнению — и нарушила таким образом одно из институтских правил, по которому не только мужчина, будь он отец или брат, никогда и ни под каким предлогом не мог остаться на ночь в институтских стенах, но даже особы женского пола могли оставаться не иначе, как со специального разрешения директрисы. На другой же день после этого она исчезла из института навсегда.
Скандальная хроника институтская была поэтому очень бедна и повествовала о двух-трех самых незначительных случаях. Про одну из классных дам, например, рассказывали, что она когда-то за несколько лет перед тем поцеловалась с диаконом и что воспитанницы видели это в щелку. Если это и была правда, то согласитесь, что преступление не бог весть какое ужасное, да и кто знает, какие обстоятельства вызвали этот поцелуй. Быть может, бедняжка просто похристосовалась! Про другую говорили, что она когда-то была влюблена во французского учителя и что воспитанницы заметили это потому, что она всегда к его классу надевала синее шелковое платье (по будням классные дамы носили шерстяные) и чепец с желтыми лентами. В мое время эта классная дама была уже древней старухой и доживала срок своей службы.
Для меня несомненно, что общество зачастую судило вкривь и вкось о том, чего хорошенько не знало.
Есть у Помяловского один двусмысленный пассаж, в котором он так заставляет институток выражаться про свою классную даму: «что она такая душечка, кошечка, зелененькая, что губы у ней такие мягкие и что их приятно целовать»; что-то в этом роде, подлинных слов не помню, но смысл тот59.
Ну и выходит, что это non-sens60.
Помяловский не знал, что поцеловать классную даму было немыслимо для институтки, что это было бы таким же нарушением дисциплины, как, например, солдату потрепать по плечу офицера. У классной дамы можно было целовать только руку, а в губы… Боже правый! да это беспримерный факт в институтских летописях.
У нас одна девочка вскоре после своего поступления в институт, не успев освоиться с институтским духом и тронутая каким-то ласковым словом одной классной дамы, бросилась к ней на шею и поцеловала ее. Трудно описать, какую это произвело сенсацию. Классная дама была до того поражена, хотя отчасти и тронута, что растерялась, а институтки, присутствовавшие при этой сцене, которая в тот же день разнеслась по всему институту, долго не могли опомниться и забыть такого невероятного пассажа. Долго не давали прохода бедной девочке, смеялись над ней и, как выражались у нас, попрекали этой выходкой.
Целовать классную даму в губы! Мне просто смешно при этой мысли; спросите у любой, не книжной, а живой институтки былых времен, могла ли ей прийти на ум такая несообразность.
Мне могут возразить, что это могло делаться наедине, да в том-то и штука, что в институте трудно было укрыться от посторонних взоров; а в особенности сохранить что бы то ни было в тайне.
У нас было это зло — фаворитизм, — о котором я буду говорить дальше. Классные дамы отличали иных воспитанниц перед другими, баловали их — таких любимиц мы называли временщицами. К одной из таких временщиц одна классная дама привязалась так, что действительно целовала ее иногда, конечно, не в том смысле, как понимает Помяловский, а как мать целует своего ребенка, как сестра сестру, и действительно не при всех — это было бы нарушением дисциплины, — а в своей комнате. И что ж! об этом все-таки знал весь институт и косился на такие вольности. К воспитаннице относились с некоторой враждой, и классной даме ставили такое поведение в вину, как несообразное с институтским равенством, как нарушавшее справедливость. В этом отношении классные дамы лишены были общим мнением человеческого права иметь пристрастия.
Целовать классную даму! Да не только ее, но даже пепиньерку, даже воспитанницу старшего класса нельзя, немыслимо было поцеловать в лицо, а только в плечо. Вообще поцелуи были не в моде, как и всякие, как они назывались, нежности и жантильности61. Наш «Мертвый дом»62 их не особенно-то жаловал.
Критика, как это иногда бывает с ней, отыскивала зло фантастическое, проглядев существующее. Она, так сказать, слышала звон, да не знала, где он! Зло было, и безнравственность существовала, да не с той стороны. Она заключалась в той натянутости, неискренности, затаенной вражде, которыми отмечены были отношения между воспитательницами и воспитанницами. Эти лживые отношения пагубно влияли на характер, порождая хитрость, лукавство, притворство, приносили сильный вред и могли бы окончательно портить девиц, если бы не существовало противовеса или, лучше сказать, противоядия в характере других влияний и отношений, которые являлись действительной нравственной силой.
Такою силою были товарищество и отношения институток к учителям, влияние этих последних на нравственный и умственный склад институтки.
Всякая новенькая, поступая в институт, находила уже готовые формы быта, сложившиеся нравы и отношения и мало-помалу неизбежно втягивалась в общий строй.
Нравы и обычаи эти были во многих случаях нелепы и смешны.
Вот хоть бы пресловутое обожание, этот в высшей степени глупый, хотя, в сущности, весьма невинный обычай, из которого, однако, досужее воображение публики создало какое-то пугало, объясняя его происхождение различными хитрыми умозаключениями, извращенной потребностью любви и черт знает чем еще.
В сущности же ларчик просто открывался: приласкает, бывало, кто-нибудь из больших новенькую из чувства жалости или за ее миловидность. Новенькая, охваченная суровой обстановкой, запуганная, смущенная, растает от неожиданной ласки. Старенькие заметят это:
— А ты, значит, должна обожать ее!
— Что значит обожать? — спросила новенькая.
— Это значит, что она будет твоим objet, а ты ее adoratrice65.
— Да что ж это такое? — допытывается новенькая.
— А вот что. Ты будешь кричать, когда она будет проходить мимо тебя: «Charmante! divine! adorable!»66, будешь целовать ее в плечо! будешь посылать ей конфекты, которые тебе привезут родные. А она будет тебя счастливить, т. е. иногда в рекреацию позволит ходить рядом с собой и разговаривать, и когда ты поцелуешь ее в плечо, то поцелует тебя в голову.
Новенькая следует совету и начинает обожать.
Вот и все, буквально все.
Иногда дело происходило еще проще, еще глупее, еще комичнее.
Заявит кто-нибудь:
— Mesdames! давайте обожать кого-нибудь!
— Давайте! кинем жребий!
Берутся клочки бумажки и пишутся имена наиболее уважаемых первя-ков и вторяков. Дритки никогда не обожались, не обожали также и ленивых и дурного поведения девиц 1-го и 2-го отделений, что ясно показывает, что в обожании значительную роль играет нравственный