Может, я заблужусь, горестно думала она. Будут ли они искать меня? Вечером перед сном Оливер пересчитает детей и, может быть, заметит, что кого-то не хватает. Он скажет: «Нет маленькой Клаудиа, но это ничего, от нее все равно не было никакого проку».
Представив это, она уже не могла сдержать слез, обняла дерево и как следует выплакалась. Управившись с этим, она почувствовала облегчение, а когда вытирала слезы, то заметила, что дерево, которое она обнимала, выглядит очень странно: как будто ему надоела собственная кора и оно хотело сорвать ее с себя клочьями. Клаудиа робко потянула один из таких клочьев, и кора снялась без сопротивления длинной лентой с шелковистым блеском. То, что она теперь держала в руках, было чем-то вроде лыка: мягкое и гибкое и при этом на удивление прочное. Она быстро надрала с дерева этих лент, потом села с целой охапкой в мягкий мох и – просто от скуки – стала плести из них косы. Там и нашел ее Зепп, который уже беспокоился, не слишком ли далеко она ушла в лес. Он с любопытством осмотрел ее работу.
– Клаудиа, – воскликнул он, – да ты у нас… да ты просто молодец! Ты хоть знаешь, что ты для нас нашла? Ты не представляешь, как важно для нас то, что ты нашла. Нам же нужны веревки и канаты, нам нужны плетеные рогожи, а теперь нам больше не придется ночевать на голой земле. Вот такие ленты мы можем сплетать вместе, и получится дерюга, видишь? Из этих дерюг мы сделаем себе постели: сшить мешок из двух дерюг, набить этот мешок птичьими перьями, вот и постель! Можно даже одежду делать и обувь. И, Клаудиа, если ты еще хоть раз скажешь, что ты ничего не умеешь и ничего не понимаешь, то тебе несдобровать! Ты первая толковая баронесса, какая мне встретилась!
Клаудиа смотрела на него непонимающе. В глубине ее карих глаз зародились два крохотных солнышка и озарили ее лицо.
– Ты правда так думаешь? – спросила она. – А я думала, вы меня прогоните за то, что я ничем не могу помочь.
Но Зепп кликнул Штефана и Пауля, и восхищение началось сначала. Они расхваливали Клаудиа на все лады, а она просто стояла, смущенная и счастливая.
Тем временем двое других детей неторопливо шли по лесу и ничего не делали. Диана жевала кусочек древесины, а Томас, ее подручный, шел рядом и спрашивал у нее, что чувствует человек, засунувший голову в пасть льва. Но Диана, вместо ответа, вдруг воспарила в вышину. Она вцепилась в крепкую петлю свисающей лианы и стала на ней раскачиваться туда-сюда. При этом она выплюнула изжеванную деревяшку Томасу на голову и крикнула ему:
– Для меня это счастье, сынок! Как на трапеции. Дудль-Нудль порадуется за меня, что я и тут не выпадаю из тренировок.
Томас восхищенно смотрел, как она, раскачиваясь в воздухе, проделывала всевозможные кувырки и в конце концов единым махом перелетела на высокую ветку. Освободившийся конец лианы хлестнул ему в растерянное лицо. Вид у него при этом был не очень умный, и Диана рассмеялась наверху. Потом она осмотрелась на дереве и обнаружила крупные светло-зеленые плоды размером с детскую голову. Она сорвала один и обследовала его.
– Томас, радость моя, – крикнула она вниз, – нет ли у тебя с собой ножичка?
Ножичка у Томаса не было, но было сильное желание тоже очутиться наверху, на дереве, рядом со Змеедамой. Диана помогла ему взобраться. Сидя рядом, им удалось общими силами вскрыть этот плод. Внутри него плескалась желтая жижа, а вернее гуща; они тотчас сунули туда пальцы и тщательно их облизали. Вкус был великолепный, сладкий и бодрящий.
– Ты когда-нибудь пробовал что-то подобное? – спросила Диана. – Я нет!
– И я тоже нет, – сказал Томас, – на вкус фруктовый пудинг.
– И при этом настоящий, не порошковый, – заметила Диана. – Давай прихватим и для остальных.
Она влезла выше и сорвала все зеленые головы, до которых смогла дотянуться. Плоды были тяжелые и наполнили рюкзак доверху. Было даже трудно спуститься вниз с таким грузом.
И они побрели дальше, останавливаясь то перед удивительной орхидеей, то перед переливчатой ящерицей. Диана рассказывала про цирк, выплевывая в воздух кусочки дерева. О добыче кокосовых орехов, казалось, не могло быть и речи. Томас втайне удивлялся ее забывчивости, но ведь он, в конце концов, был всего лишь подручный, и ему было только кстати, если Змеедама вела себя так, будто ее послали в лес на прогулку, а не на добычу. По пути они встретили Вольфганга, который искал подходящую деревяшку для флейты. Он пока что ничего не нашел и был такой притихший и печальный, что они подарили ему один зеленый орех в утешение. Потом они побрели дальше, и Диана рассказывала:
– Ты должен представить себе цирк в виде целого города. Посередине стоит большой шатер, в котором идут представления. А вокруг большие и маленькие жилые вагончики. В одном городском квартале живут большие и маленькие звери, в другом – все техники и служители. А большие дома на колесах в самом лучшем квартале принадлежат артистам. Там живут знаменитые дрессировщики, наездники, акробаты и, разумеется, мы, семья Дудль-Нудль, и самый большой и красивый дом на колесах, с настоящей трехкомнатной квартирой внутри и с цветами на окнах – это наш! Мой отец мог бы выступать где угодно: играть в театре, сниматься в кино… Но он говорит: «Место настоящего клоуна – в цирке!»
Томас просто раскалился от воодушевления. И снова, уже в тридцатый раз с тех пор, как начал интересоваться своими планами на будущее, сменил представления о своей профессии. Работать лифтером в универмаге – это была его первая мечта в четыре года! А три дня назад он жаждал стать капитаном. Теперь он с тяжелым сердцем отпустил свою океанскую карьеру в свободное плавание и решил стать клоуном. Таким, каким был только Дудль-Нудль! И тогда он хотел жениться на Диане и жить с ней в большом доме на колесах; ведь она была первая девочка, которая ему понравилась, и ему никогда не найти другую, которая подошла бы ему лучше этой. Он раздумывал, не сообщить ли ей немедленно о своем решении, но время у него пока было, ведь им еще придется задержаться на этом острове. К тому же он вдруг вспомнил про других, все они теперь старательно делают каждый свою работу, а они тут с Дианой… Нет, так дело не пойдет! Вот уже несколько часов они слоняются по лесу, даже не думая собирать кокосы. Томас откашлялся. Сам он никогда не был обязательным в обычной жизни. Все эти замечательные качества вроде пунктуальности, ответственности и прилежания достались, к сожалению, Штефану, а ему остались те, что похуже. Но здесь это не нравилось даже ему самому, и он испытывал странное удовольствие от возможности упрекнуть в нерадивости кого-то другого. Из большого запаса поучений, собранных им в течение жизни, он выбрал самые приятные, от учителя математики: «Очень жаль, Томас Морин, но ты лишен всякого чувства долга».
– Диана, – сказал он, – а что ты думаешь насчет кокосов? Очень жаль, что ты лишена всякого чувства долга!
Диана молча уставилась на него – и разразилась хохотом.
– Томас, хвостик мой заячий, – воскликнула она, мягко толкнув его в колючий куст, – ты говоришь, как взрослая тетушка.
Томас огорчился, что его изысканная фраза не подействовала. Кроме того, он находил, что его будущая жена взяла неверный тон.
– Когда Оливер вчера назначил меня на кокосовые орехи, – продолжала Диана, – я сразу подумала, кого бы из детей выбрать в помощники, чтобы не очень утруждаться и получить удовольствие. Орехов-то нарвать я и сама могу, но Дудль-Нудль говорит: если у тебя есть что-то хорошее, не пользуйся им один, отсыпь и ближнему. И я решила, что ты единственный ближний, кому бы я отсыпала.
– Почему? – спросил Томас, заранее гордясь собой.
– Из-за котелка! – ответила Диана. – Когда ты надел его себе на голову, я сразу подумала, что ты годишься для цирка. Все остальные дети показались мне слишком скучными.
Это было, конечно, лестно для Томаса.
– И что? – осведомился он. – Ты теперь не хочешь рвать кокосовые орехи и скажешь, что ты их не нашла? Врать нельзя! – уверенно добавил он.
– Нет, – сказала Диана, – врать нельзя, потому что это всегда выйдет наружу. По крайней мере, у меня! Ты глупенький, Том; разумеется, я собираюсь рвать орехи! Но не целое утро. – Она остановилась и вдруг посерьезнела: – Я не хочу увиливать от работы и предаваться лени, если ты это имеешь в виду. Я хочу работать, но это должна быть моя работа. Упражнения, лазанье, трапеция, акробатика – уже достаточно плохо то, что здесь нет лошади. Если я буду не в форме, то прощай, цирк. Я буду жесткая как палка, когда нас однажды заберут с этой дурацкой плантации кактусов, и тогда меня можно будет хоронить. Ты думаешь, цирковые не работают? – и она встала на мостик, схватилась руками за лодыжки и стала так ходить взад-вперед на удивление Томасу. Потом она вытянула в воздух сперва руку, потом ногу и медленно выпрямилась. – Думаешь, это само собой и никакого труда не стоит? – спросила она, тяжело дыша. – Тренировки, дорогой мой, каждый день не меньше четырех часов! А теперь… – она вдруг побежала, – быстро вверх, на следующую пальму!
Она опять спугнула стаю обезьян, когда взобралась наверх. Она не заметила животных, когда взбиралась, и только теперь, когда она появилась на верхушке, они с криком разбежались. Диана попыталась приманить к себе светло-коричневую обезьянку, но это ей не удалось, как и вчера.
– Дикие обезьяны глупые, – заявила она, – дрессированные куда приятнее.
Она огляделась в поиске орехов, и у нее при этом возникло неприятное чувство, будто кто-то смотрит на нее. И действительно, она вдруг увидела, что вокруг на деревьях сидит множество обезьян и они смотрят на нее недоверчивыми, злыми глазами. Очень неприятно было белокурой Змеедаме чувствовать на себе эти враждебные обезьяньи взгляды. Она сразу поняла, что животные воспринимают ее как захватчика и вора в их пальмовом царстве и что сбор кокосов, кажется, не такое уж простое дело, как она только что расписывала Томасу. «Ах, пустяки, – упрямо подумала она, – не укусят же они меня!» И она сорвала два ближайших кокоса, связала их вместе за волокна и повесила себе на плечо. Так же она поступила и со следующей парой орехов. Руки должны были оставаться свободными, чтобы цепляться за ветки, спускаясь вниз.