– Чего тебе надо? – с вызовом спросила она. – Оставь мне этот орех.
Вождь обезьян грозно зашипел.
– Хочешь сожрать меня? – спросила Диана. – Обезьяны не едят людей, да будет тебе известно!
Опасное шипение усилилось. Чудовище вдруг потянулось к ней своей волосатой лапой. Но Диана хотела орех. Даже если она сейчас сломает руки и ноги и больше никогда не сможет скакать на лошади, даже если она умрет: орех должен был достаться ей.
Из пасти обезьяны вырвался хриплый рев. Казалось, весь лес содрогнулся, и в следующее мгновение Диана почувствовала, что ее схватили за волосы и рванули вверх. Она бешено крутилась в кулаке обезьяны и почти не ощутила ужасную боль, когда одним рывком вывернулась из смертельной хватки! Клок ее светлых волос так и остался в громадной лапе; вождь обезьян тупо таращился на этот клок, понюхал его и гневно отшвырнул прочь. Диана попыталась воспользоваться этим мгновением, чтобы резво спуститься вниз, но вождь метнулся за ней, снова издав грозный рев, еще более глухой и яростный, чем раньше. Было ясно, что это чужое светлошерстное существо разъярило его своей попыткой к бегству. Диана сообразила, что от него не уйти; ей оставалось лишь свободное падение вниз. Прямо оттуда, где она находилась, иначе ей конец. Она молниеносно вспомнила о своем первом занятии на трапеции, когда тренер объяснял ей основное правило: когда падаешь, расслабься, не напрягайся.
И тогда Диана отпустила ствол и полетела вниз, с единственной мыслью: «Расслабься, расслабься». Она пролетала мимо Томаса, который с безумным взглядом был уже на середине пальмы. Ведь он, едва заслышав рев чудовища, так испугался за Диану, что бросился выручать ее. Теперь он неловко сполз вниз – и как раз вовремя, когда Диана уже встала с земли и воскликнула «ай!». В левой руке она держала целый кокосовый орех, а правая кисть бессильно свисала вниз.
– Ай! – повторила она, прохромала несколько шагов и сказала: – Я думаю, нога только вывихнута!
– А рука? – спросил Томас. Он осторожно дотронулся до свисающих пальцев и попробовал их распрямить.
Диана вскрикнула от боли:
– Не трогай! – И спокойно добавила: – Ничего, как-нибудь…
Потом она приказала ему собрать орехи и медленно захромала с ним в сторону лагеря. Нога сильно болела, и Диана тяжело опиралась на плечо Томаса.
– Я попрошу Штефана, он помассирует тебе ступню и кисть тоже приведет в порядок. Он это умеет!
– Никого ни о чем не проси, – грозно ответила Диана. – Ни Штефана, ни другого кого, и вообще никому ни звука о том, что здесь произошло. Дай мне честное слово!
Но Томас был начеку. Он больше не хотел раздавать свое честное слово направо и налево. Он уже пообещал своему брату не делать глупости, а то, чего требовала от него Диана, было более чем глупость. Поэтому он улыбнулся хитрой улыбкой бывалого дельца, который знает толк в заключении выгодных торговых сделок:
– Я дам тебе честное слово, если ты мне пообещаешь больше никогда не лазить по деревьям!
– Ну уж нет! – возмутилась Диана. – Никогда я тебе это не пообещаю!
– Тогда извините, – ответил Томас и пожал плечами.
Диана разозлилась:
– Какой ты подлый, не ожидала я такого от тебя!
Она попыталась убрать руку с его плеча, но чуть было не упала. Разозленная и обиженная, она так и продолжала хромать рядом с ним.
В лагере, казалось, произошло что-то необычное. Все дети стояли спиной к лесу, столпившись вокруг чего-то интересного, и издавали восклицания восторга и удивления. Диана воспользовалась случаем и быстренько села на мох, пока никто не заметил ее хромоту. Боль в правой кисти стала уже нестерпимой. Запястье посинело, опухло и было горячим. Но никто не обратил на нее внимания. Все были заняты Куртом Конрадом и его дикой козой – или овцой? – которую он несколько минут тому назад приволок за собой в лагерь. Ее полное вымя свисало чуть не до земли. У нее была жесткая серо-коричневая шерсть, медово-желтые глаза и пара длинных, красиво изогнутых рогов, которые она то и дело опускала между передними ногами в попытке отбиться от пленивших ее врагов. При этом она грозно пыхтела ноздрями и рыла копытом землю. И вдруг жалобно заблеяла, растрогав сердце Катрин. Та взволнованно обратилась к Оливеру:
– Курт Конрад, конечно, молодец, что ее поймал. Но теперь давайте ее отпустим. Она хочет к своим деткам!
– Откуда ты знаешь, что у нее есть детки? – удивленно спросил Пауль.
– У нее же полное вымя. А у диких коз молоко бывает, только когда она кормит козлят. Почему ты их тоже не прихватил, когда поймал их мать?
– Зачем нам козлята? – возразил Курт Конрад. – Нам нужно только молоко. До остального нам дела нет!
– Дела нет! – возмутилась Катрин. – Увести козу от ее малышей! Они же погибнут от голода! Оливер, не разрешай ему!.. – она умоляюще схватила его за руку и со слезами на глазах просила отпустить козу, чтобы она вернулась к своим козлятам.
Оливер успокоил ее: Курт Конрад уже рассказал, что там было целое стадо диких коз, из которого он и выловил эту одну. И уж наверняка теперь другая коза примет к себе осиротевших малышей. Кроме того, завтра утром он, Оливер, отправится вместе с Куртом Конрадом, чтобы поймать еще одну молочную козу, тогда они приведут с собой и козлят.
– А сейчас ее надо подоить, – сказал Штефан, осмотрев козу с профессиональным интересом и придя к выводу, что причина ее беспокойства – переполненное вымя. – Ее мучает обилие молока. Кто умеет доить?
Катрин умела. У нее были родственники в деревне, и она проводила у них все каникулы. Лина принесла котелок, и Катрин присела перед козой на корточки.
– Спасибо! – сказала Катрин, выдоив все молоко. Она обняла козу и на мгновение прижалась лицом к ее дышащему боку.
Потом Оливер привязал животное к дереву. Завтра утром они хотели подыскать подходящее пастбище и вбить там колышки, чтобы пригнать туда пойманных коз. Позднее, сказал Зепп, когда у них будет больше времени, можно будет даже огородить это пастбище, чтобы скотина паслась там без привязи.
После ужина – а черепаший суп оказался превосходным на вкус – все дети уселись в кружок и рассказывали о событиях дня. Катрин вдруг спросила:
– Я что-то уже не помню, мы здесь два или три дня провели?
Все засмеялись, а Оливер воскликнул:
– Хорошо, что ты мне напомнила… Я же принес календарь!
И он извлек из кармана продолговатый кусок белой древесной коры и нацарапал на нем ножом дату их отъезда из Урбии. Это было 20 марта. Потом последовали четыре черточки – дни их плавания на корабле. И провел толстую поперечную черту: день, когда затонула «Огненная Земля» и началось их приключение. Затем он нацарапал еще две черточки – два их дня на острове.
– Итак, сегодня двадцать шестое марта, – подсчитал Оливер.
Черточки легко выцарапывались на мягкой древесной коре. Лина сидела рядом и видела, как из-под острия ножа из царапины сыплется белая пыль. Как мука, подумала она и попробовала ее на вкус. Солоноватая. Она выплюнула, выхватила из рук Оливера календарь и нож, поскребла, попробовала, выплюнула – и крикнула:
– Ребята, у нас есть соль!
Старшие дети обрадовались такому открытию, а на младших оно не произвело впечатления.
– По мне, так лучше бы ее вообще не было, этой соли, – сказал Томас.
Лину это задело, и она обиженно заявила, что он просто завидует, что не он открыл соль. Катрин же спросила:
– А вы разве не знаете сказку про соль и трех королевских дочерей?
Томас не знал. Взглянув на Диану, которая безучастно и страдальчески сидела на отдалении, прислонившись к дереву, он заметил:
– Сказки – это чаще всего пустая болтовня; взять, к примеру, «Красную Шапочку»…
Но Оливер предложил, чтобы все готовились к ночлегу и ложились, а Катрин им всем расскажет свою сказку на ночь.
– Жил-был один старый король, – рассказывала Катрин, – у него было три дочери, и той, которая любит его больше всех, он обещал оставить в наследство все королевство. Старшая дочь была очень честолюбива, любила наряжаться и сказала: «Отец, я люблю тебя больше, чем все серебро и золото, чем все сокровища мира». Королю это весьма понравилось, и спросил он среднюю дочь. Она любила верховую езду, и у нее была целая конюшня лошадей. Она сказала: «Отец, я люблю тебя больше, чем моего лучшего скакуна!» И отец снова был растроган. А третья дочь была самая младшая и самая добрая, и отец втайне любил ее больше всех. «Ну, а ты, дитя мое, – спросил он, – скажи и ты, как ты меня любишь!» И младшая сказала тихо, но так, чтобы все ее услышали: «Отец, я люблю тебя больше, чем соль!» Рассердился король, а придворные дамы от такого ответа в обморок попадали. «Как, – воскликнул король, – больше, чем соль, нечто такое мелкое и обыкновенное? Уйди с глаз моих, дурное, неблагодарное дитя!» И пришлось ей снять свои красивые одежды, надеть вместо них простую холстину и идти куда глаза глядят. И поселилась она жить в лесу, совсем одна, в пещере, и кормилась только ягодами и кореньями.
– Совсем как мы, – заметил Томас.
– Тихо! – сказал Оливер.
И Катрин продолжала:
– А в замке воцарилась печаль, потому что все любили младшую принцессу. Когда повар услышал, что сделал король, он сказал: «Ну я ему покажу» – и перестал солить пищу. Король перестал прикасаться к еде, придворные дамы находили ее вкус отвратительным, и обе дочери сказали, что повара надо уволить. На третий день король уже ослабел от голода и вызвал повара в тронный зал. «Вот видите, ваше величество, – сказал повар, – соль вовсе не мелкое и обыкновенное, а одно из важнейших веществ на свете. Без золота и серебра можно жить, как и без лошадей, а вот без соли нельзя».
– Теперь я знаю, что будет дальше, – сказал Вольфганг. – Младшую дочь позовут из леса обратно в замок, верно?
– Да, – продолжила Катрин, – и король попросил у нее прощения и сказал, что теперь он знает, как она его любит. С нее сняли холстину, нарядили в новое платье, и потом жили они долго и счастливо.