– Что случилось… ради бога?
Лина стояла на коленях перед рыдающим малышом и расспрашивала его:
– Что с тобой? У тебя что-то болит? Скажи хоть что-нибудь…
Чернокудрый продолжал всхлипывать, не говоря ни слова. Трясущимися пальцами он указывал на продолговатый черный футляр, и, когда Лина его открыла, все увидели, в чем дело: в футляре лежала скрипка, завернутая в шелковый платок, и минувшей ночью в море скрипка вымокла и расклеилась. Она с треском распалась на составные части, когда Лина осторожно вынула ее из футляра.
– Ну вот, – сказал один мальчик. – Из-за какой-то старой пиликалки он ревет как подстреленный.
– Может, ее можно будет склеить, – утешал Оливер. – Кажется, у меня есть катушка лейкопластыря.
Чернокудрый не ответил. Он сидел на земле, заливаясь слезами, онемевший от горя.
– Перестань плакать, – сказала Лина и попыталась вытереть его слезы платком. – Сломанная скрипка в нашем положении не самое худшее! Радуйся, что тебе теперь не надо упражняться!
Малыш посмотрел на нее непонимающе и отвернулся. Он придвинул к себе футляр и нежно обернул части инструмента шелковым платком. Он баюкал сверток как больное дитя. Другие растерянно обступили его. Горе чернокудрого произвело на них впечатление, хотя они не понимали, что уж такого трагического было в расклеившейся скрипке. Они растерянно переглянулись. Маленький наконец поднял голову. У него были красивые черные глаза, они плавали в его блестящих слезах.
– Она погибла, – шептал он. – Ее больше нет.
Детям это было решительно непонятно.
– Да перестань ты, ива плакучая, – сказал Оливер, энергично ткнув носком ботинка этого бедолагу, – хватит! Не важничай так со своей дурацкой пиликалкой.
– Он сошел с ума, – уверенно сказал Томас.
Тут вдруг вмешалась белокурая Змеедама.
– Вам не понять, – сказала она. – Может, он бы лучше сам утонул, чем такое случилось с его скрипкой, так ведь?
Малыш кивнул.
– Ты правда музыкант? – спросила она его.
– Я хотел им стать, – всхлипывал мальчик. – Но теперь…
– Люди искусства очень странные, – поучительно сказала Змеедама. – Я их повидала. У меня отец такой же.
Оливер пожал плечами и повернулся, чтобы уйти.
– Ну и пожалуйста, – сказал он, слегка обиженный. – Я в искусстве не разбираюсь. Идемте, нам пора!
Но он еще раз оглянулся и достал из кармана жестяную баночку.
– Вот тебе лейкопластырь, – сказал он и быстро погладил малыша по его темным кудрям.
Змеедама ткнула его в бок и сказала:
– Заклеивать скрипку лейкопластырем – да ты не в своем уме!
– Итак, до свидания! – громко крикнул Оливер.
На первое время дело тем и завершилось, и группа окончательно удалилась на разведку местности.
Разведка острова
Столько разных оттенков зеленого детям еще никогда не приходилось видеть, и сейчас, когда они стояли на верхнем краю утеса, они пытались заглянуть вглубь леса, который казался непроходимым. Начинался он мшистой зеленой почвой, в которой ноги тонули, как в пуховой перине. Этот покров стелился под деревьями подобно ковру. Мальчишки с трудом продирались сквозь завесу лиан. Ковер покрывали невысокие сочно-зеленые кусты, тут и там увешанные красными круглыми ягодами, красивыми, но даже с виду решительно ядовитыми. Под высокими стеблями папоротника теснились целые семейства коричневых и желтых грибов. Оливер сорвал один и обследовал его.
– Осторожно с грибами, – предостерег Штефан, сын врача, как-никак. Оливер показал ему на сломе безупречно белую мякоть.
– Выглядит-то вполне прилично, – сказал он.
Сорвал по два гриба каждого вида и опустил их в рюкзак.
– Что ты хочешь с ними делать? – спросил один мальчик.
– Приготовить и попробовать, – ответил Оливер. – Скаут должен все попробовать.
Неожиданно перед ними взвилось вверх пестрое облако. Они даже отпрянули.
– Это были птицы? – спросил Штефан.
– Нет, бабочки. Цветные, как из раскраски, – сказал мальчик с веснушками на заостренном носу.
Одна яркая зеленая бабочка осталась сидеть на листе папоротника, то складывая, то раскрывая крылья, словно давая детям полюбоваться ее великолепием.
– Надо же, – восхитился Штефан. – Наш учитель биологии много бы дал, чтобы пришпилить такую бабочку в свою коллекцию.
Подлетела большая темно-лиловая бабочка и села рядом с первой. На ее бархатных крылышках красовались желтые полумесяцы.
– Эта тоже недурна собой, – признал Оливер.
Обе бабочки поднялись и улетели, посверкивая, в темную зелень леса. Тут же над головами детей что-то с криками заметалось. Стая обезьян с воплями прыгала по кронам деревьев, не удостаивая детей взгляда.
– Обезьяны, – обрадовалась акробатка. – Ничего себе! – и она молниеносно стала взбираться на пальму. – Обезьяны милые! – крикнула она сверху. – Я их знаю. Непременно надо взять с собой одну. – Она была уже так высоко наверху, что ее было плохо слышно.
– Странная девочка, – заметил мальчик с острым носом. – Всех-то она знает! И людей искусства, и обезьян.
Они задирали головы, чтобы разглядеть, что происходит наверху. Покров листьев был слишком плотный и не пропускал вниз солнечные лучи. Листья блестели на свету, как изумруды, и встречали устремленные вверх взгляды детей приглушенным зеленым свечением. Змеедама между тем уже добралась до самой верхушки и удобно устроилась там. Вокруг с соседних деревьев на нее безмолвно таращились обезьяны, дивясь неведомому зверю. Акробатка не шевелилась, и обезьяны осторожно подкрались ближе. Но тут она совершила ошибку: внезапно громко крикнула. Она-то думала, что у нее получится по-обезьяньи. Обезьяны с воплями ужаса разбежались кто куда. Дети слышали, как трещат ветки и взволнованно чирикают испуганные птицы.
– Эй, наверху, Змеедама, – крикнул вверх Оливер, приложив ко рту ладони рупором, – спускайся. По физкультуре – «отлично», по подражанию крикам животных – «неуд»!
Девочка сидела наверху и сердилась. Тихонько соскользнула вниз, по дороге наскоро сорвав кокосовый орех, чтобы предстать перед остальными не с пустыми руками. Оливер обрадовался ореху. Он нахваливал Змеедаму и спрашивал, много ли там еще таких орехов.
– Не знаю, наверное, да, – равнодушно сказала девочка, все еще переживая свою неудачу. – Надо было мне подпустить хоть одну поближе, – сокрушалась она. – Обезьяну достаточно почесать за ушком – и тогда делай с ней что хочешь.
– Да забудь ты этих обезьян! – сказал Оливер, покачивая в руках кокосовый орех. – Для нас куда важнее вот это.
И он объяснил детям прелести кокосового ореха: можно пить молочко, которое плещется у него внутри, оно вкусное, полезное и прекрасно утоляет жажду; а мякоть ореха можно есть, она тоже питательная и сытная; а из кокосовых волокон можно плести прочную ткань и циновки.
– Ты их как будто продаешь, – усмехнулся остроносый, когда Оливер закончил свою хвалебную песнь кокосовым орехам. – Твой отец, наверное, ярмарочный зазывала?
– Нет, – угрожающе сказал Оливер. – Он тренер по боксу.
И поднес кулак к подбородку остроносого.
Они пошли дальше, и их следующая находка оказалась не менее интересной, чем предыдущая: гигантская черепаха, знакомая им по городскому зоопарку, выползла из листвы прямо им под ноги. Ей было не меньше ста лет; дети смотрели едва ли не почтительно, как она грузно проковыляла мимо них. А потом вдруг что-то захлопало и заверещало, и два попугая, яркие, как кукольные платья, повисли на низкой ветке пальмы прямо над головами детей.
– Лора, лора, – крикнула девочка-акробатка, – хочешь сахарок?
Попугаи закричали и царственно повернули головы. Они бесстрашно и невероятно разумно смотрели на пятерых детей и, казалось, имели на их счет собственное мнение.
Штефан вдруг вспомнил про Томаса и прямо-таки затосковал по младшему брату. Братья Морин привыкли все приключения переживать сообща, и теперь Штефану казалось, будто вся эта фантастическая разведывательная экспедиция по острову не доставляет ему настоящего удовольствия, потому что рядом нет Томаса. Ведь малыш был бы вне себя от всех этих неожиданностей, которые сменяли друг друга. Уж он бы не стеснялся, как большие, безмерно удивляться всем этим сказочным событиям; он бы любовался бабочками, обезьянами и попугаями, а про эти орхидеи, на которые им указал Оливер – они светили из путаницы зеленых лиан кроваво-красными и пламенно-оранжевыми огнями, – он сказал бы: «Послушай, Штефф, если бы мы поставили эти цветы в красивой хрустальной вазе маме на пианино, как бы она обрадовалась…» А большие делали вид, будто они каждый день по дороге из школы встречают такие орхидеи и таких черепах; как будто признаком мужского достоинства было не удивляться стаям обезьян, а бабочек величиной с птицу считать хоть и красивыми, но уж никак не удивительными.
Их продвижение вперед вдруг застопорилось. Они шли друг за другом гуськом, Оливер впереди, а тут он вдруг остановился и присел к земле.
– Смотрите-ка! – сказал он взволнованно. – Здесь звериные тропы. Следы зайцев или кроликов. Вот, видите отпечатки лап?
Они видели их, но ни за что не обратили бы на них внимание. Этот Оливер и впрямь был настоящий следопыт.
– Ну, теперь осталось наткнуться только на следы тигра или льва? – спросил остроносый.
– Нет, дело как раз в том, – взволнованно ответил Оливер, – что диких зверей здесь, кажется, нет. Я все это время только и делаю, что, как рысь, ищу следы; и вот эти следы – первые. Я сам удивляюсь. Чем дальше мы идем, тем больше мне здесь нравится. Как будто этот остров специально создан для одиннадцати детей, потерпевших кораблекрушение. Сплошь полезные плоды и животные, и никакой опасности. Чисто рай земной!
Разведчики двигались дальше. Лес постепенно редел, и они вышли к каменистому плато с отвесными склонами, оплетенными корнями деревьев. Судя по всему, это была высшая точка острова. Дети без усилий поднялись туда, потому что выступы скалы вели вверх как настоящие ступени; и оттуда они оглядели все окрестности. Плато располагалось в самой середине острова; вокруг него простирался лес, охватывая его зеленым поясом. Полоску пляжа отсюда не было видно, и казалось, что лес граничит непосредственно с морем. Оно тянулось до горизонта во все стороны. Это было одновременно и устрашающе, и великолепно. Никогда не испытанное и оттого безымянное чувство охватило детей, когда они смотрели с этой вершины на бесконечность; чувство величия мира, чувство своей малости и потерянности в огромном пространстве. Но это была совсем не та потерянность, какая страшила их ночью в дрейфующей лодке. Она не была убийственной, а несла в себе что-то утешительное; как будто эта горстка маленьких людей, выброшенных на бескрайний простор земли, нашла в ней какую-то спасительную складку, уголок, где они могут укрыться и где им дается покой и защита.