Слова "насколько я знаю" застревают у меня в голове. Джанин провела всю свою взрослую жизнь, разрабатывая сыворотку. Если она до сих пор охотится за Дивергентами, значит, вероятнее всего, по-прежнему одержима созданием более совершенной версии этой технологии.
— Что такое, Трис? — спрашивает Тобиас.
— Ты это видел? — говорю я, указывая на повязку, скрывающую мое плечо.
— Не то чтобы, — отвечает он. — Мы все утро таскали раненых Эрудитов.
Я снимаю край повязки, показывая рану — к счастью, кровотечения прекратилось, обнажая участок кожи, покрытый синим красителем, который даже не выцвел. Лезу в карман и вынимаю иглу, оставляя ее лежать на ладони.
— Во время атаки они не пытались убить нас. Они стреляли в нас этим, — сообщаю я.
Тобиас касается рукой омертвевшей кожи вокруг раны на моем плече. Постоянно находясь рядом с ним, я не заметила, что со времени инициации он сильно переменился: отрастил щетину, а его волосы стали длиннее, чем я когда-либо видела, они достаточно густые, чтобы распознать их истинный цвет: коричневый, а не черный.
Он забирает у меня иглу и обращает внимание на металлический диск у ее основания.
— Она, вероятно, была заполнена теми синими чернилами, что остались в твоей руке. Что случилось после расстрела?
— Они закинули в комнату цилиндры с газом, все потеряли сознание. То есть все, кроме Юрая, меня и остальных Дивергентов.
Тобиас не выглядит удивленным. Я щурюсь.
— Ты знал, что Юрай Дивергент?
Он пожимает плечами:
— Конечно. Я прошел его моделирование.
— И ты никогда не говорил мне об этом?
— Закрытая информация, — говорит он. — Опасная информация.
Чувствую вспышку злости — у него от меня столько тайн — и пытаюсь заглушить ее. Конечно, он не мог признаться, что Юрай Дивергент из уважения к частной жизни Юрая. Логично.
Я прочищаю горло.
— Знаешь, ты спас наши жизни, — говорю я. — Эрик вел на нас настоящую охоту.
— Я думал, мы уже перестали считать кто кому и сколько раз спас жизнь, — он адресует мне долгий внимательный взгляд.
— Так или иначе, — говорю я, нарушая тишину. — Выяснив, что все спят, Юрай побежал наверх, чтобы предупредить остальных, а я пошла на третий этаж, чтобы узнать, что происходит. Эрик сопровождал Дивергентов к лифтам, пытался выяснить, кого из нас имеет смысл взять с собой. Он предполагал взять только двоих, но я не знаю, зачем.
— Странно, — замечает Тобиас.
— Есть идеи?
— Думаю, с помощью игл вводят передатчики, — говорит Тобиас. — А газ — это аэрозольная версия жидкости, которая воздействует на мозг. Но зачем… — между его бровями появляется складочка, — Ох. С помощью сна она выявляет Дивергентов.
— Думаешь, это единственная причина?
Он качает головой и смотрит прямо мне в глаза. Темная синева его глаз настолько мне знакома, что кажется, будто она способна поглотить меня целиком. На мгновение хочется, чтобы так и произошло, я смогла бы избежать этого места и всего, что успело произойти.
— Ты, скорее всего, обо всем догадалась, — говорит он. — Но хочешь услышать мои возражения. Я не собираюсь тебе противоречить.
— Они изобрели передатчик длительного действия, — произношу я.
Он кивает.
— Теперь все мы можем участвовать в нескольких моделированиях, — говорю я. — Возможно, их будет так много, как того захочет Джанин.
Он снова кивает.
Я шумно выдыхаю.
— Это очень плохо, Тобиас.
В коридоре за комнатой допросов он останавливается, прислоняясь к стене.
— Значит, ты ударила Эрика, — говорит он. — Это случилось во время нападения? Или у лифта?
— У лифта, — говорю я.
— Я не могу понять одного, — начинает он. — Ты была внизу и могла просто убежать. Но вместо этого ты решаешь вступить в бой с армией Бесстрашных, одна. И, я готов поклясться, у тебя с собой не было пистолета.
Я сжимаю губы.
— Это правда? — требовательно спрашивает он.
— Почему ты уверен, что я была безоружна? — хмурюсь я.
— Ты не прикасалась к оружию со времени атаки, — говорит он. — Я понимаю почему, ведь произошедшее с Уиллом, но…
— Между этими вещами нет ничего общего.
— Нет? — его брови взлетают вверх.
— Я сделала то, что должна была сделать.
— Да. Но пора тебе с этим завязывать, — говорит он, отходя от стены и приближаясь ко мне. Коридор Искренних достаточно широк, чтобы сохранять между нами необходимое мне расстояние.
— Ты должна остаться с Дружелюбными. Ты должна оставаться в стороне.
— Нет, не должна, — возражаю я. — Ты думаешь, что знаешь, как будет лучше для меня? Ты и понятия не имеешь. С Дружелюбными я сходила с ума. Сейчас же снова чувствую себя… нормально.
— Этого недостаточно, если учесть, что ты ведешь себя, как психопатка, — заявляет он, — твое вчерашнее поведение нельзя назвать смелостью. Это даже не глупость — это самоубийство. Ты хотя бы иногда берешь в расчет свою собственную жизнь?
— Конечно! — восклицаю я. — Я пыталась сделать что-то полезное.
Несколько секунд он просто смотрит на меня.
— Ты больше, чем просто Бесстрашная, — говорит он спокойным голосом. — Но если хочешь быть, как они, попадая в нелепые ситуации без особых на то причин и увлекаясь местью врагам, не задумываясь, нормально ли это, продолжай. Возможно, тогда тебе станет лучше, но я в этом не уверен.
Я сжимаю кулаки и стискиваю зубы.
— Ты не должен оскорблять Бесстрашных, — говорю я. — Они приняли тебя к себе, когда тебе некуда было идти. Обеспечили хорошей работой. Подарили всех твоих друзей.
Я прислоняюсь к стене и уставляюсь в пол. Плитка черно-белая во всем здании, но в этом конкретном коридоре она уложена в шахматном порядке. Перестаю фокусироваться и замечаю то, во что не верят Искренние — серый. Возможно, Тобиас и я тоже в него не верим.
Мне становится настолько тяжело, что кажется это намного больше, чем я способна вынести, и я, должно быть, скоро упаду.
— Трис.
Я смотрю в пол.
— Трис.
Поднимаю глаза и смотрю на него.
— Я просто не хочу потерять тебя.
Мы продолжаем стоять. Я не озвучиваю свои мысли, потому что это значило бы, что он прав. Одна часть меня хочет быть потерянной, она изо всех сил пытается присоединиться к родителям и Уиллу, не желая испытывать боль потери. А другой части меня интересно, что же будет дальше.
— Так ты ее брат? — спрашивает Линн. — Полагаю, нам известно, у кого здесь хорошие гены.
Выражение лица Калеба меня смешит: напряженные губы и округлившиеся глаза.
— Когда ты вернешься? — спрашиваю я, толкая его локтем.
Кусаю сандвич, который Калеб принес для меня из столовой. Мне тревожно рядом с собственным братом: внутри меня смешались грустные воспоминания о семье и столь же невеселые воспоминания о жизни в Бесстрашии. Что он подумает о моих друзьях и моей фракции? Что моя фракция подумает о нем?
— Скоро, — отвечает он. — Не хочу кого-нибудь побеспокоить.
— Я не знала, что Сьюзен изменила свое имя на "кто-нибудь", — говорю я, вскидывая брови.
— Ха-ха, — говорит он, подражая мне.
Казалось бы, шутки между братом и сестрой — обычная вещь, но не для нас. Отречение утверждает, что это может заставить человека чувствовать себя некомфортно, поэтому нам запрещалось дразнить друг друга.
Я чувствую, насколько внимательными мы стали друг к другу, особенно теперь, когда из-за наших новых фракций и в связи со смертью родителей, для нас открылся совсем другой вид общения. Каждый раз, глядя на него, я понимаю, что он — это все, что осталось от моей семьи. И чувствую себя совершенно отчаянной. Отчаянно пытаюсь сохранить его рядом, отчаянно пытаюсь сократить разделяющее нас расстояние.
— Сьюзен — это еще один Эрудит-перебежчик? — интересуется Линн, накалывая вилкой фасоль. Юрай и Тобиас все еще ожидают в столовой среди нескольких десятков Искренних, которые слишком заняты спорами, чтобы взять себе еду.
— Нет, мы были соседями в детстве. Она из Отречения, — говорю я.
— И ты запал на нее? — спрашивает она Калеба. — Тебе не кажется, что это глупо? Я имею ввиду, что когда это все закончится, вы окажетесь в разных фракциях, в совершенно разных местах…
— Линн, — говорит Марлен, касаясь ее плеча. — Заткнись, а?
Мое внимание привлекает что-то синее в другом конце комнаты. Кара. Она только вошла. У меня пропадает аппетит, и я откладываю в сторону свой сэндвич. Смотрю на нее, опустив голову. Она проходит в дальний угол столовой, где сидят несколько Эрудитов-беженцев. Большинство из них сняли свою синюю одежду и оделись в черно-белые тона, но по-прежнему носят очки. Я пытаюсь сосредоточиться на Калебе, но он смотрит в том же направлении.
— Я не могу вернуться в Эрудицию, и они не могут, — говорит Калеб. — Когда это все закончится, у нас не будет фракции.
Впервые замечаю, как грустно он выглядит, говоря об Эрудитах. Я не понимала, насколько тяжело оказалось для него покинуть их.
— Ты может сесть с ними, — говорю я, кивая в сторону Эрудитских беженцев.
— Я никого из них не знаю, — отмахивается он. — Я был там всего месяц, помнишь?
Юрай, хмурясь, ставит на стол свой поднос:
— Я слышал, как кто-то в очереди говорил о допросе Эрика. Судя по всему, он почти ничего не знал о планах Джанин.
— Что? — Линн кидает свою вилку на стол. — Как такое возможно?!
Юрай пожимает плечами и садится.
— Я не удивлен, — сообщает Калеб.
Все смотрят на него.
— Что? — удивляется он. — Глупо посвящать в свои планы кого-то одного. Умнее поделиться маленькими частями плана с людьми, с которыми работаешь. Тогда, если кто-то тебя предаст, не велика потеря.
— Ох, — вырывается у Юрая.
Линн берет свою вилку и продолжает есть.
— Я слышала, Искренние делают мороженое, — говорит Марлен, поворачивая голову в сторону очереди. — Знаете, это из серии «мы попали в полный отстой, но, по крайней мере, здесь дают десерты».
— Мне уже лучше, — сухо отзывается Линн.