Эвелин прочищает горло.
— Внимание всем, это Трис Приор. Я надеюсь, вы о ней наслышаны.
— А еще Кристина, Юрай и Линн, — добавляет Тобиас. Я благодарна ему за попытку отвлечь всеобщее внимание от меня, но это не срабатывает.
Несколько секунд стою, прилипшая к дверному проему, а затем один из мужчин Афракционеров — самый старший, вся его морщинистая кожа покрыта татуировками — говорит.
— Разве ты не мертва?
Кто-то смеется, я тоже пытаюсь улыбнуться, но выходит неубедительно.
— Должна была, — соглашаюсь я.
— Мы не любим отдавать Джанин Метьюс то, чего она хочет, — замечает Тобиас. Он встает и дает мне банку с горохом, но в ней нет гороха, она наполнена омлетом. Алюминий согревает мои пальцы.
Он садится, я сажусь возле него и зачерпываю омлет. Я не голодна, но знаю, что должна поесть, так что послушно жую и глотаю. Я знакома с тем, как Афракционнеры едят, поэтому передаю банку с яйцами Кристине и забираю банку с персиками у Тобиаса.
— Почему все временно поселились в доме Маркуса? — спрашиваю я его.
— Эвелина выгнала его. Сказала, что это и ее дом тоже, у него была возможность использовать его в течение многих лет, а теперь ее очередь, — усмехается Тобиас. — Это повлекло за собой некоторые разрушения в районе лужайки перед домом, но в итоге выиграла Эвелина.
Я смотрю на мать Тобиаса. Она стоит в дальнем углу комнаты, разговаривая с Питером, и ест яйца из другой банки. Мой желудок сводит. Тобиас говорит о ней почти благоговейно. Но я все еще помню, что она сказала о моей быстротечности в жизни Тобиаса.
— Там где-то хлеб, — он берет корзину с журнального столика и передает мне. — Возьми два кусочка. Тебе нужно есть.
Пока грызу хлебную корку, я снова смотрю на Питера и Эвелину.
— Думаю, она пытается его завербовать, — комментирует Тобиас. — У нее есть способ сделать жизнь Афракционеров очень привлекательной.
— Все, чтобы вытянуть его из Бесстрашия. Мне безразлично, что он спас мне жизнь. Я все еще ему не доверяю.
— Надеюсь, к тому времени, когда все закончится, нам больше не придется беспокоиться о различиях между фракциями. Думаю, это к лучшему.
Я не готова спорить с ним, поэтому предпочитаю промолчать. Не хочу напоминать ему, что убедить Бесстрашных и Искренних присоединиться к Афракционерам в их крестовом походе против системы фракций будет не так уж просто. Это может вызвать еще одну войну.
Открывается входная дверь и на пороге появляется Эдвард. Сегодня он носит повязку с нарисованным на ней голубым глазом. Картинка в сочетании с его собственным глазом делает его красивое лицо гротескным и забавным.
— Эдди! — приветствует его кто-то.
Но целый глаз Эдварда смотрит на Питера. Он бежит через всю комнату, почти наступая ногами в банку чьей-то еды. Питер скользит в тень дверного проема, будто пытается скрыться.
Эдвард останавливается в нескольких сантиметрах от ноги Питера, а затем наклоняется к нему, собираясь нанести удар. Питер так быстро отклоняется назад, что ударяется головой о стену. Эдвард улыбается, и все Афракционеры вокруг нас смеются.
— Не так храбр средь бела дня, — замечает Эдвард и обращается к Эвелине. — Убедитесь, что в его руках нет столовых приборов или посуды. Никогда не знаешь, что он может вытворить.
Говоря это, он вырывает из рук Питера вилку.
— Отдай, — требует Питер.
Эдвард хватает Питера за горло и прижимает зубья вилки к его кадыку. Питер застывает, кровь приливает к его лицу.
— Рядом со мной держи свой рот закрытым, — предупреждает он. — Или я сделаю это снова, только в следующий раз воткну ее прямо тебе в глотку.
— Хватит, — велит Эвелина. Эдвард бросает вилку и попадает в Питера, проходит через комнату и садится возле человека, который недавно назвал его "Эдди".
— Не знаю, известно ли тебе, — начинает Тобиас. — Но Эдвард немного неуравновешен.
— Понимаю, — отвечаю я.
— Дрю, парень, который помогал Питеру в нападении с ножом для масла, — говорит Тобиас. — Видимо, будучи изгнан из Бесстрашных, он попытался присоединиться к той же группе Афракционеров, где на тот момент находился Эдвард. Обрати внимание, Дрю среди них не видно.
— Эдвард убил его? — предполагаю я.
— Почти, — отвечает Тобиас. — Очевидно, именно поэтому, как и другие изгнанные, Мира — я правильно помню имя? — бросила Эдварда. Слишком нежная, чтобы быть с ним.
Я чувствую себя опустошенной при мысли о Дрю, умирающем в руках Эдварда. Дрю напал и на меня.
— Не хочу об этом говорить, — признаюсь я.
— Хорошо, — отзывается Тобиас и касается моего плеча. — Тебе тяжело находиться в доме Отреченных? Я должен был спросить об этом раньше. Если что, мы можем пойти куда-нибудь еще.
Доедаю второй кусок хлеба. Все дома Отреченных одинаковые, эта гостиная ничем не отличается от моей, и, если присмотреться, это вызывает воспоминания. Каждое утро сквозь жалюзи проникает свет, моему отцу его вполне достаточно для чтения. Щелканье спиц моей матери каждый вечер. Но я не чувствую, что задыхаюсь. Это лишь начало.
— Да, — признаюсь я. — Но не так тяжело, как ты думаешь.
Он удивленно вскидывает бровь.
— Правда. Моделирование в штабе Эрудитов помогло мне… в каком-то смысле. Научило держать себя в руках, — я хмурюсь. — Или, не совсем так. Оно сделало меня сильнее, — так правильнее. — Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, — мой голос делается далеким.
Он касается моей щеки и, несмотря на то, что мы в комнате, полной смеющихся и болтающих людей, медленно целует меня.
— Эй, там, Тобиас, — говорит человек слева от меня. — Разве тебя не воспитывали, как Стиффа? Я думал, что большинство из вас… касаются руками или что-то вроде того.
— Тогда, как ты объяснишь появление детей в Отречении? — Тобиас поднимает бровь.
— Они появляются исключительно благодаря силе воли, — вставляет женщина, сидящая на подлокотнике кресла. — Разве ты этого не знал, Тобиас?
— Нет, я не был осведомлен, — он ухмыляется. — Мои извинения.
Они все смеются. Все мы смеемся. И мне приходит в голову, что я встретилась с особенной фракцией, к которой на самом деле принадлежит Тобиас. Ее члены не обладают какими-то особыми чертами. Они утверждают, что им принадлежат все цвета, все виды деятельности, все достоинства и все недостатки.
Не знаю, что держит их вместе. Единственной точкой соприкосновения, насколько я могу судить, является несчастье. Во всяком случае, им этого, кажется, вполне достаточно.
Глядя на Тобиаса, чувствую, наконец, что вижу, каков он на самом деле, а не только по отношению ко мне. И насколько хорошо я его знаю, если не видела этого раньше?
Солнце начинает садиться, но сектор Отреченных далек от спокойствия. Бесстрашные и Афракционеры бродят по улицам, некоторые с бутылками в руках, некоторые с оружием.
Впереди меня Зик толкает инвалидное кресло Шоны мимо дома Элис Брюстер, бывшего лидера Отреченных. Меня они не видят.
— Сделай это снова! — велит она.
— Уверена?
— Да!
— О’кей… — Зик разбегается, не выпуская коляску из рук, отталкивается, отрывает ноги от земли, и они вместе летят вниз по улице, Шона кричит, Зик смеется.
Я поворачиваю налево на следующем перекрестке и иду, перепрыгивая через трещины на тротуаре, к зданию, где Отреченные проводили ежемесячные встречи членов фракции. Последний раз я была там целую вечность назад, но все еще прекрасно помню, как туда добраться. Один поворот на юг, через два квартала на запад.
Солнце ползет к горизонту. Свет падает на окружающие здания, и все они кажутся серыми.
Главное здание штаба похоже на все другие здания в секторе Отречения и представляет собой каменный прямоугольник. Я открываю дверь, меня встречают знакомые деревянные полы и ряды деревянных скамей, расположенные в квадратном атриуме. В центре комнаты просвет, в квадрате которого видно оранжевое солнце. Единственное украшение комнаты.
Как когда-то прежде сажусь на старую скамью нашей семьи. Раньше я сидела здесь рядом с отцом и Калебом, возле матери, а сейчас чувствую себя последней из семьи Приор.
— Прекрасно, не правда ли? — Маркус подходит и садится напротив меня, положив руки на колени. Между нами солнечный свет.
У него большой синяк на челюсти от удара Тобиаса и свежевымытые волосы.
— Хорошо, — отзываюсь я, выпрямляясь. — Что ты здесь делаешь?
— Видел, как ты пришла, — он тщательно исследует свои ногти. — И я хочу поговорить с тобой насчет информации, украденной Джанин Метьюс.
— А что, если уже поздно? Что, если я уже знаю?
Маркус продолжает смотреть на свои ногти, но его темные глаза сужаются. Его взгляд полон яда, Тобиас никогда не смог бы повторить нечто подобное, даже несмотря на внешнее сходство с отцом.
— Это невозможно.
— Ты этого не знаешь.
— На самом деле, знаю. Я видел, что происходит с людьми, узнавшими правду. Они выглядят, словно забыли, что искали, и просто бродят, пытаясь вспомнить.
Холод пробирается по позвоночнику и распространяется вниз по руке, сопровождаемый мурашками.
— Я знаю, что Джанин решила убить половину фракции, чтобы украсть это, следовательно, речь о чем-то невероятно важном, — говорю я и останавливаюсь. Мне известно еще что-то, но я лишь сейчас осознала, что именно.
Прежде чем я напала на Джанин, она сказала:
— Это не о тебе! Это не обо мне!
А значит о том, что она делала со мной, пытаясь найти моделирование, которое работало бы на мне. На Дивергенте.
— Это как-то связано с Дивергентами, — говорю я. — Речь о чем-то, что связано с тем, что за забором.
— Ну, это не то же самое, что знать, что именно за забором.
— Ну, ты расскажешь мне, или так и будешь мотать головой и ждать, что я сама догадаюсь?
— Я пришел сюда не для того, чтобы спорить. И нет, я не собираюсь рассказывать тебе, но не потому, что не хочу. Я не знаю, как описать. Ты должна сама все увидеть.
Солнце сделалось из желтого оранжевым, оставляя темные тени на его лице.