Снайперов обнаружили. Группа, эвакуировавшая детей, разделилась. Большая ее часть спешно отходила от больницы, прикрывая спасенных. Другая шла за Леоном.
Украинский морпех покинул лежку, спустился к четвертому этажу к дыре с канатом, и оказался в подвале. Но там его уже ждал сильный удар прикладом в затылок. Маршрут отхода в доме, превращенном в опорный пункт, надежен всегда только в циркулярах натовских спецов…
– Оникс, взяли снайпера. Видимо, из 36‐й, – доложили старшему группы морпехов штурмовики. – Тут еще в подвале гражданский триста! Скорее всего, его не этот завалил, а гранатометчик.
– Везите пленного в штаб, там разберутся, – приказал Оникс.
– Похоже, он гранатометчика завалил. Тот «азовец» по шеврону, – дополнил подчиненный.
– У них свои терки, нам это на руку. Пусть грызут друг друга. Быстрее победим. По детям-то морпехи палили. Значит, они все из одного теста. Без разницы. Жалко, что ушли. Но по любому выкурим. Конец связи.
Владимир Литвин, спасший со своими сослуживцами не менее тысячи пятисот гражданских в Мариуполе, стал героем военкоров и репортажей федеральных СМИ. Но это не помогло ему, получившему впоследствие несколько тяжелых ранений, вернуться в строй в свое подразделение. Но он знал, что будет делать, если ему запретят защищать Родину в регулярных войсках…
Глава 10Кролик
– Хочете мародерів біля телевізора зустріти, бабусю? Збирай речі, діду! У мене наказ вивезти вас до того, як прийдуть зеки. – Удивительно было то, что бывшими зэками, штурмующими Бахмут, жителей частного сектора пугал такой же «откинувшийся», только с украинской «кичи».
– Ступак сказав, щоб ми відсортували всіх. Дітей окремо, людей похилого віку окремо, – напомнил напарник.
– Та пам’ятаю я, не глухий, – кивнул красномордый.
– Как же, как же так! – охала и ахала бабушка пятилетнего мальца.
– Как так, отдельно?! – кряхтел еле поднявшийся с дивана дед. Диабет второй формы превратил шестидесятилетнего мужчину в старика. Но он хорохорился и надувал щеки, поддерживая свою супругу.
– Дітей веземо у лісополку. Дітей у таборі. Літні в школу. Не хвилюйтесь. Як стане безпечніше – визначимо до місць тимчасового проживання.
– В лагерь детей. Верно! Там волонтеры, – перевел с украинского на русский пожилой паре внезапно вошедший в избу старший «группы эвакуации» с позывным Борман, в повседневной жизни Дмитро Ступак. – Вода и сладости им обеспечены уже в микроавтобусе. Потом воссоединитесь, как все утихнет. Таково распоряжение высшего командования. Мы лишь исполнители. Сортируем беженцев.
– Так не пойдет! – закряхтел несговорчивый дед. – Мы внука не отпустим.
– Бабушка, дедушка, а можно я возьму свою игрушку?
Малец крепко сжимал в руках плюшевого кролика.
– Возьмешь, возьмешь, Славик, мы с тобой поедем. Все вместе поедем, – приговаривала бабушка, неуверенная уже ни в чем. – Ну куда он без сопровождения, ему же пяти еще нет.
Она попыталась схватить мальчика за руку. Но Ступак встал между ней и мальчиком, не позволив это сделать. Его подельники силой вывели мальчугана во двор. Там у калитки уже стоял микроавтобус с красным крестом, почти до отказа набитый детьми. Они запихнули его в машину, да так сильно, что маленький Славик выронил кролика и расплакался.
Диабетик и его жена попытались воспротивиться беззаконию, но Ступак теперь преградил пожилой паре путь на выход.
…Микроавтобус, переполненный детьми разных возрастов, должен был доставить «материал» в Часов Яр. Там планировалось высадить нужного ребенка, соответствующего по всем параметрам для операции.
Заказчик – богатый канадец – не хотел ждать. Он боялся остаться без почки для своего 6-летнего сына. И для него «Трансграничный конгломерат» сделал исключение.
Под гарантии Марка Картера заказчика и его больного сына привезли в прифронтовой город и разместили в законспирированной операционной военного госпиталя, опекаемого ГУР МО. Деньги канадский богатей заплатил сверх таксы и попросил именно детский «nep» – почку.
Свое пожелание он объяснил консультациями у эскулапов, которые не рекомендовали брать для трансплантации детям младшего возраста взрослую почку. Ее ребенку хватило бы лет на восемь, а потом в любом случае возникала вторичная почечная недостаточность и потребовалась бы новая пересадка.
Эти рекомендации опирались на данные клинических испытаний, и они были известны Конгломерату. Когда подходящий по медкарте взрослый орган попадал в организм ребенка, весящего меньше двадцати килограммов, то в течение года уменьшался в размере в два раза. Еще через два года – в четыре.
– Мистер Холл, мы все в курсе, что детский организм не нуждается в большой почке взрослого донора… – почти дикторским голосом, скорее констатирующим, нежели навязывающим определенную точку зрения, говорила представительница Конгломерата в швейцарском офисе Барбара Гринфилд.
Этот разговор состоялся еще до отправки малолетнего реципиента в сопровождении отца в открывшую шлюзы черной трансплантологии Украину.
– Прижиться-то она приживется, – расписывала последствия госпожа Гринфилд, – но потом неминуемо наступят нефросклероз и увядание органа. Когда ребенок начнет расти и развиваться, пересаженной почки уже не хватит. Вот почему мы тоже рекомендуем пересадить вашему веснушчатому сорванцу Билли детскую почку. Она будет расти и развиваться вместе с ребенком. Надеюсь, вы довольны нашими возможностями?
– Да, конечно, миссис Гринфилд, мне дал вашу визитку весьма уважаемый человек, который воспользовался вашими услугами для своего ребенка. Он описывает вашу организацию исключительно в превосходных тонах, – хлопал мокрыми от слез глазами сломленный годами болезни родного чада отец.
В глубине души Джеймс Холл понимал, что эта холодная леди, напоминающая породистую борзую, сухая и стройная как бамбуковая палка, возится с ним не из сострадания, а лишь благодаря его платежеспособности. Но все же, как досточтимый прихожанин одной из протестантских деноминаций, он попытался оправдаться в глазах Божьих за связь с циничными и алчными людьми, коих уговорил себя рассматривать исключительно как инструмент, посланный Небесами во спасение невинного Билли.
Неисповедимы пути Господни, и промысел Его необъясним и не привязан к грешной суете. С одной стороны, мистер Холл понимал, что «разбирать детей на органы» плохо, но с другой – сей выход оставался единственным решением затянувшихся страданий.
– Я бы никогда… – вдруг произнес он елейным голосом.
– Что никогда? – прервала его мысли строгая офисная «вумен», больше похожая на «мэна».
– Я могу усыновить ребенка-донора! – уже тверже сообщил мистер Холл. – После операции я мог бы его усыновить. Мог бы профинансировать его образование, участвовать в его судьбе…
– Чтобы что? – растянула в одну сторону тонкую ниточку губ миссис Гринфилд. – Чтобы в будущем получить взрослого и образованного, юридически подкованного мстителя, который никогда не простит названому братику, что тот благополучно использует его почку? Или, на ваш взгляд, мистер Холл, он полюбит отчима, который без спроса отнял у него жизненно важный орган и де-факто сократил его жизнь?
Джеймс Холл опустил глаза и выпалил в пол:
– Я пытался. Процедура весьма сложная и требует времени. На констатацию смерти мозга и на изъятие детских органов требуется согласие родителей. И вы же знаете, после смерти мозга почка живет считаные часы. А живого донора-ребенка не найти даже за миллионы.
– Не казните себя за то, что спасаете своего сына. Это долг отца. И отбросьте чувство вины. Лучше собирайте чемодан. Мы вылетаем суперджетом в Варшаву. Далее Львов и линия фронта. Я уже отправила по нашему контракту туда лучшего хирурга. Она работала в Косово и Метохии. И всегда со стабильным положительным исходом. Она извлекает органы в течение пяти минут, причем делать она это может в самых неприхотливых условиях. Вам же обеспечат комфорт и безопасность компетентные люди в погонах, наделенные властью и полномочиями.
Этот монолог исключал возражения. Доводы «Конгломерата» были железными и с ними не приходилось спорить. Каждый получал то, что хотел. Заказчик заплатил два миллиона долларов в том числе за то, чтобы не задавать лишних вопросов. Судьба ребенка-донора не должна была его интересовать. Эта опция даже не прописывалась в договоре… И участь украинского ребенка оставалась за скобками инфернальной сделки.
В доме Гулько в окрестностях Бахмута не осталось никого, кроме пожилой пары и Бормана. Тот расхаживал взад-вперед, краем уха выслушивая причитания деда и бабки «экспроприированного» малыша. Он уже давно заметил черно-белую фотографию в рамке, стоящую прямо под образцами в углу небогатого жилища. Он не мог ошибиться.
Это были отец и мать строптивой Элеоноры, которая до сих пор водила его за нос, переспав с ним лишь однажды, но словно сделав одолжение, как с каким-то прокаженным, не глядя в глаза. Ни о каких поцелуях с этой стервой не могло быть и речи! Она мнила из себя богиню и снисходила до него, как до самого крайнего в очереди ухажеров: с пренебрежением и презрением. При этом строя глазки всем кому не лень, включая самого Картера, с которым она оказалось в одном эвакуационном транспорте, она не просила, а требовала помощи. Не давая взамен ни тепла, ни ласки!
И вот настал тот сладострастный для ничтожного злодея момент, когда пришелся случай выместить всю свою злость на непричастных к унижению людях. Безусловно, они были связаны с обидчицей родственными узами, но разве это определяет их в категорию обреченных?
Ступак посчитал удачей это случайное знакомство, про себя все решил, поэтому представился – это было безопасно.
– А ведь я вас знаю, ваша фамилия Гулько, не так ли?
Дед и бабка Славика удивились. И испугались. Особенно женщина, но она тут же взяла себя в руки, чтобы с мужем вследствие продолжающегося нервного потрясения не случилась кома.
– Вот видишь, Борь, он знает нас. Все будет хорошо. Со Славиком ничего плохого не произойдет. Так ведь? Все будет хорошо? – рыдала бабушка.