– Вот что я вам скажу, люди добрые, вы – арестанты порядочные. Расклад такой – на государство я не батрачу, но я в законе, а этот мародер потрошил братву на органы, а из себя корчил пуп земли. За ним Царь стоит. С ним придется разбираться. На Царя предъяву кинуть я и сам смогу. У меня с этим счетоводом свои теперь счеты! Но тут без «правилки» добрых и знающих людей никак не обойтись. В чужие разборки походу мы встряли, а оно нам ни к чему. Так и определимся.
Глянув на «шестерку», уже отметившегося в «мокром деле», Калач не сомневался, что торпеда смекнул, что Захар Езид приговорен. И действительно – положенец Захар, проявивший слишком много уважения залетным гастролерам, мгновенно отправился по тому же адресу, но уже с помощью АК-12 с глушителем.
– Ну, что, Мага. Вот и пересеклись наши пути снова. И опять на хате. И снова хату мы вместе прибрали. Список зачинщиков я тебе пришлю. Организаторов мы всех кончили своими силами, как видел ты своими глазами. Не повелись на подстрекательство. Братва на измену не подписывалась, а Президент страны Советов, жаль не наших, только что именно такую оценку поступку Година дал. Прав он! А Годин – кто он есть? Шерстюган, братву настрополил, а сам на соскоке. Только что снялся с Ростова-папы после разговора с Зубром одним! Да Сицилиец, видно, телевизор не смотрел, а иногда полезно.
Удивительно, но в ситуации с мятежом население, так же не чуждое конспирологическим версиям возвышения ресторатора, и иногда домысливающее эти небылицы фантастическими деталями до уровня правдоподобности, нуждалось в четком разъяснении событий и в их официальных трактовках. Путч это или «финт ушами» сильных мира сего, чтоб инициировать антикоррупционные процессы, или и то, и другое одновременно, или ничего из этого…
Но более зевак нуждался в официальных формулировках властей вор в законе Калач, вовлеченный в процесс. Ибо ошибиться для него было смерти подобно. Деньги-то получил он, а не столующиеся за его поляной. И полученные деньги нужно было либо отрабатывать, либо не возвращать под незыблемым предлогом и с несокрушимым алиби. Подстава предполагала не только невозвращение гонорара Царю, но и требование у того дополнительной компенсации. А так как Царь – вор авторитетный, то требование компенсации у него означало только то, что в берлоге останется либо облажавшийся, но снявшийся с крючка воровской правилки Царь, либо тертый Калач. Выбор невеликий. И Калач определился сразу после того, как шестерка сообщил ему о состоявшемся разговоре Година с президентом Синеокой страны, заставившем того одуматься и поменять планы.
А разговор был весьма интересный как с политической, так и с клинической точки зрения. Годину передали трубку, и он готов был выслушать все, так как на том конце с ним разговаривал действующий лидер государства, стало быть – ровня ему…
– Привет, Зиновий, президент страны озер и зубров тебе звонит, узнал?
– Как не узнать! Приветствую с превеликим почтением.
– Вот попросили меня тебя вразумить. Догадываешься, уверен, кто просил. Ты ведь понимаешь, что уже натворил, и знаешь, что за это бывает.
– Нас двадцать пять тысяч. И мы готовы идти до конца.
– К концу, точнее, – поправил телефонный визави. – Раздолбают на дистанции и не спросят, как звали. Сам понимаешь, что после гибели летчиков выбора нет у тебя. Но я выход тебе подскажу, и лицо не потеряешь, и жизнь сохранишь, и в почете останешься до смерти, с народной любовью в придачу. Выслушаешь меня?
– Слушаю.
– Уже хорошо. А то мне сказали, ты никого не слушаешь, уже и хочешь президента спасать от него самого. В общем, сворачивайся и давай ко мне. Меня будешь спасать. В России ты набедокурил, а мне, правда, в сокращенном варианте и без зэков, пригодишься тут. У меня тут много бывших глав государств проживает в Дроздах. Ждут своего возвращения в большую политику в комфорте и при охране. А у тебя своя охрана. И она останется. К тому же тут с литовцами и поляками у меня непонятки. А я, сам понимаешь, открыто с ними конфликтовать не могу. То ли дело – неуправляемый Годин. Чем тебе Восточная Европа не Африка! Давай, спасай меня, коль в спасатели Малибу записался. У меня ты гарантированно будешь в шоколаде. Но от инвестиций твоих я тоже не откажусь. У меня все инвесторы в привилегированном положении. Особенно зарубежные.
С Годиным разговаривали на понятном для него языке торга, коммуникаторы с Лубянки нашли самую подходящую фигуру для ведения с ним переговоров. Президент Синеокой страны поговорил с вождем, уверовавшим, что раскрученный бренд может не только монополизировать рынок, но и проглотить государство, не поперхнувшись…
– Чистый ведь барыга, этот Годин, – Калач ходил мимо уложенных в ряд трупов подбивавших братву на мятеж, философствуя с кружкой чая в руке. Он не знал, что толкнуло Година отказаться от первоначальных планов похода на Москву, что остановило его, и какие гарантии безопасности были даны Зубром, как величал вор отстрелявшего у себя в стране всех воров Батьку, но интуиция вора есть условие его выживания… Да и зла на Батьку у Калача не было, ведь его-то в Синеокой стране не убили. – Копал я на Година, да и Царь, падла, копал на него, но компромата ради! Так ничего особо и не нашли. Две ходки у фраера, но сильно на зоне не косячил, хоть и чудил! А в 1990-е и 2000-е бандитам за крышу исправно платил. Они бы у прокаженного или опущенного процент не снимали. Но потом, походу, съехал с катушек. «Головокружение от успехов», как усатый Коба Сталин трактовал. А может, шырнулся и забылся, кто там разберет. Порошка много у него надыбали. А кто мне обоснует точно – при делах или нет Годин, что вертухаи лютовать стали перед тем, как набор в его ЧВК пошел? Или само собой все?! Лаве все решает! А у него миллиарды. За бабло общаковое, а иначе жалованье братве, что долю себе такую избрала, не назовешь, ответит он. Походу, слитки скупал и чухнуть хотел. А может, и внешность изменить! Там париков при шмоне нашли немерено! А может даже в женском платье, как Керенский, может даже пол сменит впоследствии – с катушек слетел. Братву на бузу поднял не он, но имя свое таким, как Сицилиец, в уста вложил, как козырь старшей масти. Верно я все разложил, Мага?
Карлеоне покачал головой в знак поддержки и понимания, куда клонит Калач. И метнул взор на оружейный арсенал. Калач заметил.
– Соберите-ка мне в кучу все, что эти лешие с чужого леса нам в избушку мирную нанесли. Сдадим по прейскуранту, у нас только наше останется, а чужого нам не надо. По факту нашими руками ФСИН бунт подавил, нам благодарность и премия полагается, – молвил Калач, и так чтоб никто не слышал, добавил на ухо Карлеоне: – Походу, заправилы бунта все лаве Царя распилили, но результата не достигли. Ищи теперь свищи бабосики…
Намек Карлеоне понял. Оникс, не произнесший в бараке ни единого слова, тоже смекнул, что алиби у Калача беспроигрышное, и свидетелями у него они самые и есть, Оникс да Мага. Не порешили, и на том спасибо.
Боевая задача была выполнена без потерь. Трофеи в виде горы сданного стрелкового оружия, коробок с пулеметными лентами и ящиков с гранатами перенесли в ковш-отвал бульдозера и вывезли им же с территории ИТК. Выгрузили у речки-вонючки Темерник, сфотографировали и отправили в диспетчерскую службу.
А вот с заложниками дело обернулось иначе. Зэки отпустили медсестру и нескольких надзирателей. И выдали два «двухсотых».
– Во время бунта урки, уже жмуры которые, замочили этих. Зуб на них держали. Один мзду брал за ослабление режима содержания и выдачи поощрений для УДО. А второй ему помогал побоями. Мордовал арестантов почем зря. Я б их под суд. А Сицилиец и его беспредельщики, видишь, на мокрое дело пошли…
Глава 24Дед Мороз
– Ну вот, Васильич, выполнил-таки обещание дочуркам. Они для вас с Боженой стараются, – Володя Литвин, он же Оникс, напросился сопровождать Правду на мероприятие. Его боевой товарищ находился на реабилитации в санатории после очередного осколочного ранения и отпросился под честное слово у главврача. Иначе бы посетить важный конкурс по художественной гимнастике, в котором дочки выполняли синхрон с лентами, он бы не смог.
Правда прибыл на костылях, без которых пока ходить не мог. В Балаклаве, где проходил конкурс, на набережной было в этот день скользко и снежно. Статуя писателя Куприна была запорошена на голове и плечах знаменитого автора.
Пришвартованные катера и яхты выглядели мрачно на фоне серого моря. Да и ветер дул со стороны входа в бухту. Даже скалы и руины генуэзской крепости Чембало не могли сдержать эти порывы. Чайки попрятались в щелях, а рыбаки повременили со снаряжением сетей.
В море вышли только «устричные бароны», алчные до денег и давно смекнувшие, что черноморские устрицы по вкусу ничуть не хуже французских «Фин де клер» и «Жилардо», а главное – в кофейнях и трактирах Балаклавы и на пляжах Севастополя они продавались раза в два дороже, чем в Париже на Елисейских полях, но в два раза дешевле, чем в Москве.
А сбил бы с ног Васильича этот холодный ветер! Божена бы одна не справилась, а падать морпех может, только приземляясь. «С любой высоты в любое пекло!» – такой девиз был запечатлен над входом в казарму штурмовиков в Казачьей бухте. В этот день Оникс был рядом. Подставлял плечо в буквальном смысле…
Много всего произошло за это время. И много воды утекло. Но дружба и доверие, а главное – уважение, остались.
После окончательного «приговора» военно-врачебной комиссии капитан Литвин не вернулся в часть. А когда предложил взятку, чтобы вновь оказаться в строю, военврачи посчитали, что осколочные ранения в голову повлияли и на когнитивные процессы. Доктора подумали, что офицер «хорохорится», и что они сделали трижды орденоносцу с «мужиками» в ряд одолжение, сохранили своей непримиримой позицией ему жизнь. Ведь после тяжелой контузии и осколочных ранений в череп редко кто выживает. А Литвин, Оникс, выжил. Таким же живучим был и Правда.