угодила, сделал предположение о том, что она могла чувствовать, – и решил проверить, верно ли оно. Ведь она успешно обманывала всех, абсолютно всех, и точно знала, что ничем не могла себя выдать. Но тогда ей было всего девятнадцать, и она была всего-навсего девчонкой, так уставшей постоянно лгать, и этими словами он застал её врасплох. На что он, конечно, и рассчитывал.
Из-за всего этого Авэндилль растерялась. И вместо того, чтобы сказать: «Я не понимаю, о чём вы», – промолчала.
– Я понимаю, почему вы скрываете свои чувства. Но я не имею отношения к вашему двору, и передо мной скрываться нет смысла, – когда Советник присел на камень рядом с ней, его тихий голос был исполнен грусти и сострадания. – Вы сильны, однако даже сильные порой нуждаются в минутах слабости.
И она, не выдержав, закрыла лицо ладонями, чтобы он не увидел её слёз. Ведь в глубине души она так ждала, так хотела этого: чтобы кто-то понял её, понял тот спутанный клубок страстей, которым обратилось её сердце. Понял и пожалел.
– Мне не нужен никто, кроме него, – лихорадочно прошептала Дилль. – А он должен был стать моим, но не будет, никогда не будет, и всё из-за какой-то… какой-то…
– Человеческий век недолог. В отличие от эльфийского, – заметил мужчина. – Каких-то пятьдесят-шестьдесят лет, и Хьовфин снова будет свободен.
– Шестьдесят, – эхом повторила Дилль, безнадёжно опустив руки.
Шестьдесят лет. Она страдает всего шесть, но уже кажется, что вечность. И предстоит выдержать ещё десять раз по столько же… А что потом? После смерти Льомдэлль Фин почти три века не смотрел на женщин. Нет, смотрел – очень редко, и некоторые даже грели его постель; но Дилль не нужна была участь лекарства от одиночества, развлечения на пару месяцев. Нет, Повелитель нужен ей целиком, полностью. На законных основаниях.
Навеки.
Советник молчал, однако Дилль кожей ощущала его пристальный взгляд.
– Знали бы вы, как меня тревожат грядущие переговоры с тёмными, – внезапно произнёс мужчина. – Я хочу, так хочу верить, что дроу хотят мира… Но не могу. Не верю, что они забыли о прошлом.
Смена темы заставила Дилль снова посмотреть на собеседника, пытаясь понять, отчего безо всякого перехода он заговорил именно об этом.
– Им нельзя доверять, – продолжил Советник. – Даже если эта встреча пройдёт благополучно, она – лишь маскировка, ловушка. Выигрыш времени до момента, пока тёмные не готовы будут снова нанести удар. И тогда они довершат то, что не довершил Тэйрант.
Его слова откликнулись в сердце Дилль ноющей болью. Её коробило от одной мысли, что Дети Солнца заключат мир с дроу: мясниками, когда-то залившими Риджию кровью, теми, кем её с детства пугали страшные сказки, теми, из-за кого погибло столько светлых, должных ещё жить и жить, и из её семьи – тоже…
– Так думаете не вы один, – помедлив, осторожно заметила она.
– Я знаю многих людей, разделяющих мой взгляд на вещи. И Детей Солнца тоже. В глубине души все готовы к некоей подлости, изощрённому коварству дроу… Чего ещё ждать от тех, чьё любимое оружие – яд? – Советник поднялся на ноги неторопливо, но легко. – Боюсь, на этих переговорах может произойти всё что угодно. Дроу способны нанести удар в любой момент. Выбрать в жертвы любого из нас. Даже одного из наших дорогих Повелителей… или супругу кого-то из них.
Авэндилль уставилась на него во все глаза, не смея поверить, что действительно услышала в его интонации намёк – скорее даже намёк на намёк, – но мужчина лишь улыбнулся.
– Впрочем, я надеюсь, что это лишь пустые опасения. – Советник галантно поклонился. – Да хранит вас Солир, леттэ Эльскиар. Желаю, чтобы ваша печаль оставила вас.
И ушёл. А Дилль осталась в темноте, размышляя над идеей, которую расслышала в его словах. Безумной, преступной, неправильной…
Способной наконец разрубить клубок страстей, что мучил её все эти годы.
Она вернулась во дворец и до конца торжества вновь улыбалась, смеялась, говорила учтивые слова. Всё как обычно – внешне. Да только в её душе, в её уме и сердце всё изменилось. И той ночью она не спала ни минутки: металась по своим покоям, думала – и в ужасе отметала свои мысли, а потом думала снова – и колебания были невыносимыми, лихорадящими, раздирающими на части…
Когда следующим утром Повелительница с тревогой спрашивала, отчего её любимица так бледна, Дилль честно отвечала, что не спала этой ночью. И даже не солгала, добавив, что её мучают дурные предчувствия из-за грядущих переговоров. Её погладили по волосам и успокоили, что всё будет хорошо, а потом отпустили отдохнуть. И Авэндилль провела ещё пару часов наедине со своими демонами, после чего отправилась на обычную утреннюю прогулку по дворцовому саду.
К тому моменту она уже почти приняла мысль, что может сделать это. То, в чём обвинят дроу. Действительно: когда недоверием и тревогой пропитан сам воздух в эльфийском дворце, когда все Дети Солнца напряжены, точно струны хёрпы[9], достаточно одного неосторожного прикосновения, резкого движения, и эти струны лопнут. Дроу уничтожат на месте, и никто не будет разбираться, кто в действительности виновен, что жена Хьовфина вдруг упала бездыханной. А она должна умереть мгновенно, чтобы Повелитель не смог совершить эйтлих.
Да, если она умрёт сейчас, Повелитель наверняка сможет оправиться от утраты. Конечно, придётся ждать ещё годы, чтобы подтолкнуть Хьовфина возобновить старую помолвку… и Дилль подождёт. Не шестьдесят лет, гораздо меньше, но подождёт.
И в итоге всё обернётся к лучшему.
Советник прав. Когда-нибудь тёмные обязательно захотят довершить дело Тэйранта Кровавого. Мысли о примирении с ними – ужасная ошибка: их следовало уничтожить ещё после той войны, раз и навсегда. Сделать то, что сами дроу собирались сделать со светлыми. Заставить расплатиться за все злодеяния, что они совершили, за все жизни, что они забрали. Не дать им обмануть всех мнимым миролюбием – благое дело.
И, вышагивая по садовым дорожкам, оставляя в первом снегу, выпавшем ночью, едва заметные следы, Авэндилль думала только об одном: как сделать это. Отравить соперницу незаметно, но чтобы всем было очевидно, что это совершили тёмные.
Отравленное оружие, отравленное оружие…
А в какой-то момент пути по извилистым тропинкам она услышала песню.
Голос Фрайндина Дилль узнала сразу. Во время своих прогулок она не раз слышала его: младший брат Повелителя любил уходить в сад и петь, сливая свой голос с птичьими трелями. Но этим утром, возвещавшим о близости зимы, его песня звучала кристально и одиноко, далеко разносясь в воздухе, напоённом холодной тишиной.
– …и колечко сестра протянула сестре, и сказала принцесса младая: «В этот день не отринь мой подарок тебе, о сестрица моя дорогая!»
Песня была смутно знакомой. Спустя пару куплетов Авэндилль вспомнила, что слышала её раньше, когда-то давно – кажется, в исполнении того же Фрайна. Услышала и забыла.
Но теперь слова, вплетённые в музыку, заставили её ускорить шаг, жадно вслушиваясь в каждое.
– …нежный палец её уколола игла, яд разлился под кожею мигом, и сестра, умирая, сестру прокляла, да не слышал никто её крика. И смеялась принцесса, довольна собой, золотою качая главою: «Твой колдун, твой герой ныне будет со мной – не соперничать мёртвой с живою!»
Когда Авэндилль наконец увидела Фрайна, сидевшего на своём любимом месте – гранитном камне, поросшем мхом под раскидистым кустом жасмина, – тот уже допевал последние строки, успокаивая пальцами растревоженные струны хёрпы. Чистая снежная белизна, окружавшая брата Повелителя эльфов, гармонировала с его зимней красой, и в который раз за эти годы Авэндилль подумала, что Фрайндин прекрасен, но всё же не прекраснее царственного брата.
Он заметил эльфийку, лишь смолкнув.
– Приветствую, маленькая леттэ, – проговорил Фрайндин с улыбкой, неизменно светлой и приветливой. – Прогуливаетесь, как обычно?
– Пресветлый тэлья… благодарю, ваш восхитительный голос в который раз скрасил моё одиночество, – кажется, тогда Авэндилль отвесила традиционный поклон чересчур нетерпеливо. – Не изволите ли поведать, что за дивную песню вы сейчас пели?
– О, её сочинили люди. Облекли в песню реальную историю, как бы мне ни хотелось иного, – взгляд эльфа сделался печальным. – Когда-то двум сёстрам, дочерям королевского рода, приглянулся один молодой маг. Но он отдал своё сердце старшей, и тогда младшая отравила сестру.
– Подарила ей кольцо, в котором скрывалась игла с ядом, если я правильно расслышала.
– Да, к моему великому сожалению, – Фрайндин вскинул голову, глядя на голые ветви золотого древа, протянувшиеся высоко над ним рамой разбитого витража. – Порой мне кажется, я никогда не пойму людей. Как можно поступать так? Уничтожать тех, кто доверяет тебе, кто любит тебя, – из-за того, кто всё равно никогда не будет счастлив с тобой? Из-за подобных мелочных…
Авэндилль и сейчас помнила серое небо, отражавшееся в его глазах, раскрашивая их белёсым льдом. В голосе эльфа слышалась такая искренняя, неподдельная боль, точно он говорил о ком-то из тех, кого знал лично. Впрочем, вполне возможно, что он и правда знал тех принцесс.
Вспоминая об этом, Авэндилль усмехнулась. Милый, добрый, наивный Фрайндин… Всегда принимал всё близко к сердцу, всегда отдавался всему с горячностью своей вечно юной души. Всегда казался слишком хорошим для этой грешной земли.
Какая ирония, что именно он в итоге подсказал Дилль способ, как убить жену его брата.
В библиотеке она узнала название нужного яда. Под покровом ночи незаметно улизнуть из дворца в человеческие кварталы Солэна стоило небольшого труда, но лишь небольшого. В первую свою вылазку Дилль только заглянула в лавочку мага – за кристаллами, и к швее – за мантией колдуньи. Во вторую, уже не беспокоясь ни за свою безопасность, ни за раскрытие инкогнито, отправилась в злачные места.
Она понимала, что не может просто прийти к первому попавшемуся ювелиру и попросить изготовить колечко с секретом. Далеко не каждый ювелир пойдёт на такое. Да и яд достать было не так просто. Однако в грязных людских тавернах, пряча лицо в тени глубокого капюшона, намеренно понижая голос до хриплого шёпота, Дилль осторожно выведала, кто может ей помочь.