Я в ответ фыркнула, скрывая смущение. Лод и ревность? Нет, это понятия несовместные.
Хотя бы потому, что он имеет не больше прав ревновать меня, чем я – его.
– Может, ему и правда претит проводить с нами больше времени, чем того требует необходимость, – сказал Восхт с сомнением. – Мы ведь совсем недавно были его врагами.
– Если Лод сказал, что у него дела – значит, у него дела. И только, – твёрдо произнесла я. – Мы пытаемся предотвратить войну как-никак.
– Война, враги… – когда Фаник взялся за одну из своих пешек, в голосе его послышалась горечь. – Мы все искалечены этой проклятой войной. Последнее сражение было триста лет назад, но она идёт до сих пор, а мы все – её жертвы. И пока мы не заключим мир, она будет порождать новые.
Во взгляде Дэнимона, обращённом на брата, мне почудилось сострадание.
– Ты всегда принимал это слишком близко к сердцу, – сказал старший принц. – Я до сих пор не понимаю, что при таком отношении толкало тебя читать все эти летописи.
– Это просто… всегда ужасало и завораживало меня. – Фаник посмотрел на фигурку, которую всё ещё сжимал в пальцах. – Я книжное дитя, воспитанное вдали от крови и ужаса, но…
– Но тебе почему-то отчаянно хотелось понять, что чувствуют те, кто познал это.
– Я всегда стремился получить представление обо всех сторонах жизни. О тех, которых лишён, тоже. И пока читал, я понимал только одно: воюют владыки, а страдают невинные. Они подставляют свой народ под удар, но им всё равно. Если владыка оступается, бьют не по нему, ведь его чаще всего не достать. Бьют по уязвимому, по беззащитному. По его подданным. По его близким, – эльфийский принц стиснул в кулаке белую пешку. – Почему я должен был умирать? Почему должна была умереть маленькая принцесса дроу, почему должны были умирать все, кто умерли? Почему? Зачем вообще воевать? Почему нельзя жить мирно?
– Детские вопросы. Некоторые вещи в этом мире существовали и будут существовать всегда, и война – одна из них.
– Но в чём причина?
– Жажда власти. Жажда завоеваний. Жажда превосходства. Тебе ли не знать?
– Эта жажда утоляется слишком дорогой ценой. В конечном счёте проигрывают обе стороны.
– Тем, кто затевает войны, нет дела до цены. Фаник, такова природа живущих, смирись с этим.
– Только зверей можно оправдывать их природой. Разве не для этого боги дали нам разум – чтобы мы могли подняться над своими инстинктами? Чтобы мы могли созидать, но удерживались от разрушений?
Дэнимон не ответил. Наверное, у него просто не было ответа, как и у меня. Потому что, хоть я не верила в то, что разум нам дали свыше, я безоговорочно верила в то, что разум обязан торжествовать над всем остальным.
Над жаждой чего-либо – тоже.
– Так и слышу интонации тэльи Эсфориэля, – едва заметно улыбнулся Восхт. – Или тэльи Фрайндина.
– Мне повезло с родственниками… Впрочем, мы отвлеклись. Прошу прощения, Сноуи. – Эльф наконец вернул пешку на доску. – Твой ход.
Грустная задумчивость над его словами не оставляла меня, даже когда я уже поднималась в лабораторию в компании Бульдога: доиграв партию, я откланялась, хотя Фаник явно не отказался бы от продолжения. Впрочем, неожиданности в виде чужого пения довольно быстро удалось вывести меня из задумчивости.
Пение доносилось из-за двери в библиотеку едва слышными отзвуками. Заинтригованная, я бросила на стол пергамент с моими заклятиями и тихонько приоткрыла дверь, не пуская внутрь Бульдога, норовившего просочиться следом. Приблизилась к запертой спальне колдуна – отзвуки обратились певучими словами, щемящей мелодией и приятным, чистым мужским голосом.
А ещё дополнились переборами лютни.
– …и я не ведал верности выше той единственной, что есть у меня, – пел Лод, и на риджийском это звучало как «ех месси́ экки мэ́йри триггх о́ реннтэ э́йнс», – и скользил, словно по крышам…
Вдруг замолчал. Я отступила на шаг, испугавшись невесть чего, подумав, что он каким-то образом ощутил моё присутствие, – но потом услышала, как он мурлычет последний обрывок того же мотива, только без слов. А потом ещё раз, с почти неуловимыми изменениями… не в голосе, в гармониях лютни.
Лод не пел песню. Он её сочинял. И я вдруг почувствовала себя так, словно подглядела за чем-то интимным: не менее интимным, чем то, что когда-то происходило в этой же спальне между Лодом и Морти. Поэтому я развернулась и вышла, пусть даже голос обездвиживал, маня оставаться на месте. Нет, в нём не было тех волшебных звенящих нот, что я слышала у Альи – магии, свойственной песням светлых и тёмных эльфов; но в нём была глубина, страсть и печаль, и лёгкая хрипотца, завораживавшая не хуже эльфийских песен… и, несмотря на это, я тщательно прикрыла дверь.
Чтобы сесть за стол, заваленный пергаментами, и вернуться к книге, отложенной с приходом Фаника.
Я не буду подслушивать. Если когда-нибудь он захочет мне спеть сам – тогда я наслажусь его песней. Открыто, не таясь. А если нет… что ж, не я была той, кому он должен петь.
Старинный талмуд раскрылся на странице, заложенной пергаментом. Я машинально посмотрела на импровизированную закладку, только сейчас осознав, что использовала в качестве оной какую-то из бумаг Лода. Увидела – к своему огромному удивлению – русские буквы, выведенные его крупным почерком: слова и строчки, множество раз перечёркнутые, прежде чем их наконец записали начисто.
Замерла, когда поняла, во что именно они складываются.
Я избранник обмана
И света в ночи
Не прочнее, чем пламя
Вчерашней свечи
И не ведая верности выше
Одной,
Я скользил, как по крышам,
Ведомый судьбой
Не ведая верности выше одной…
Я вспомнила его песню. Затем блеск, который окрасил глаза Лода зачарованной зеленью, когда я читала ему стихи, и странный вопрос, обращённый ко мне, когда я проснулась.
Что было первым в том, что он сотворил ночью? Песня или стих, слова или мелодия, риджийский или русский? Хотя перестановка мест слагаемых не меняет итога…
Ощущая незавершённость того, что прочла, чувствуя, что это не конец, я перевернула пергамент другой стороной.
И, естественно, не ошиблась.
Но надежда, так нежно
Мечтами маня,
Не подарит нирваны –
Лишь память огня
И в тумане мерцания
Призрачных звёзд
Обещания ранят,
Что это всерьёз…[14]
Я повторила последние строчки. Даже не шёпотом, одними губами. Отложила пергамент, который – я знала – навсегда останется в моей памяти. Глядя на жёлтые страницы книги с риджийскими рунами, про себя ещё раз прочла то, что увидела.
Попыталась убедить себя в том, что это может быть не тем, о чём я думаю.
Не получилось.
Значит, мы оба припасли друг для друга сюрпризы. В письменном виде. И, похоже, оба не любим раскрывать карты до того момента, пока не будем уверены в результате. Впрочем, мог ли Лод в таком случае оставить этот пергамент там, где я способна его найти?.. Хотя нет. Мог.
Так же, как я смогла – без всякого умысла – оставить свои заклятия на его столе.
Когда я осознала, что для Лода мои экзерсисы в магии наверняка не станут неожиданностью, я осознала и то, что в лаборатории царит тишина.
Миг спустя дверь в библиотеку распахнулась.
– Ты здесь? – спросил колдун с лёгким удивлением. – Уже закончили?
– Сыграли одну партию, – я понадеялась, что мой голос звучит достаточно непринуждённо. – Теперь пусть усваивает информацию.
Лод только кивнул:
– Значит, ты не против перекуса?
– Нет. Только… – помедлив, я всё же потянулась за тем пергаментом, который уже демонстрировала Восхту, – я хотела кое-что тебе показать.
Передав Лоду заклятия собственного сочинения, я опустила глаза в ожидании вердикта.
– А, так ты всё-таки решилась осчастливить меня своими творениями, – иронично заметил колдун. – Для этого совсем не обязательно было обращаться к Восхту, знаешь ли.
Ну да. Как и ожидалось.
– Мне просто хотелось, чтобы они работали, когда я покажу их тебе. Либо хорошо, либо никак. Я привыкла подходить ко всему с таким принципом.
Его вздох был мягким, как шелест солнечного осеннего ветра.
– Тебе нет нужды пытаться меня удивить. Пытаться всегда показывать всё, на что ты способна, пытаться быть лучшей. Я и без того уверен в этом. – Взгляд Лода рассеянно скользил по моим формулам. – Чудесные заклинания. Очень забавные. Я представлял, как они действуют, но когда увидел, как Восхт их испытывает…
– Так ты видел?
– Как будто ты способна забыть – я всегда могу увидеть, что ты делаешь. – Он поднял ладонь, и управляющее кольцо блеснуло на его пальце золотисто-серебряным бликом. – Конечно, я видел не всё. Но достаточно.
Я растерянно смотрела на него. Не зная, что сказать, потому что всё это загоняло меня в тупик: и его песня, и его слова, и те эмоции, которыми они откликались во мне.
Сказочные, нереальные вещи.
– Ты ведь не сама придумала эти заклинания, верно? – спросил он, опустив пергамент. – Вывела их на основе чего-то, что читала в своём мире, каких-то сказок. В вашем мире, насколько я знаю, любят фантазировать о магии.
– С чего ты взял?
– Действие заклятий. Не думаю, что тебе бы самой пришло в голову вывести формулы, которые действуют именно так. Не твой стиль.
– Проницателен, как всегда, – буркнула я.
– И что же это были за сказки?
Пару мгновений я сомневалась. Потом хмыкнула – почему бы и нет? – и сказала:
– Сначала попроси Акке принести еду. Это долгая история.
К тому времени, как я завершила свой рассказ, мы выпили уже по две чашки чая, закусывая хрустящим ореховым печеньем. Лод слушал преимущественно молча, да-же не кивая; лишь смотрел с интересом, подперев голову рукой.
– Этот тёмный волшебник действовал абсолютно неправильно, – вынес вердикт колдун. – Пытаться противостоять пророчествам таким прямолинейным способом – гиблое дело. Уже доказано.