Под этим немигающим, долгим, абсолютно непроницаемым взглядом я ощутила, как моя радость цепенеет под ледяной коркой неуверенности.
– Думаешь, не сработает? – я нервно поправила очки. – Но я вроде бы учла…
Жёсткие пальцы скользнули по моему затылку, зарылись мне в волосы, заставили замолчать и податься вперёд. И я ещё успела осознать, что наши лица оказались недозволительно близко, прежде чем губы клеймом обжёг поцелуй.
Он был неторопливым и нежным, глубоким и неотступным, выдав чувства не порывистого мальчика, но мужчины, точно знающего, чего хочет. Он ошеломил, подчинил, не оставил в сознании ни единой мысли, заставив просто раскрыть губы и отвечать – неумело, робко, жадно: закрыв глаза, забываясь и пьянея под ладонью, скользившей по спине, дразнившей сквозь тонкое платье медленной лаской…
И в тот миг, когда откуда-то выплыла короткая мысль «Морти», губы вновь обожгло – холодом ночного воздуха.
Лод отстранился как раз вовремя, чтобы волна алого пламени расплескалась по куполу магического щита. Догадаться, кого я увижу на берегу, когда поверну голову, труда не составило.
Течением лодку снесло довольно близко к берегу, и в ярком свете кровавых сполохов, полыхавших на лезвии огненного меча, я без труда разглядела перекошенное лицо Сусликовой. Рядом скалил острые белые клыки парнокопытный страх: огромный конь, чёрный, как чёрт, с жуткими глазищами, светившимися во мраке трупной желтизной. Та самая Лапочка? Да, скакун определённо стоит хозяйки.
А здесь-то вы откуда взялись?!
Я могла припомнить не так много случаев, когда меня захлёстывало лютое бешенство, но этот момент определённо был одним из них.
– Так у тебя теперь новый хахаль, я посмотрю! – опустив меч, ехидно пропела Машка. – Что, одного мало? Или с глаз долой, из сердца вон?
– Чего ты ко мне привязалась, убогая? – не выдержав, выкрикнула я. – Тебе в праздник заняться больше нечем, кроме как меня по всей Риджии выискивать?!
– Для тебя время всегда найдётся! – рыжая чума воздела руку к небесам. – Первый раз не утопила, теперь наверстаю!
В тот момент, когда я подумала, что лодка и правда делает нас довольно уязвимыми, она уже выкрикивала заклинание. И я только потянулась за шнурком с кольцом, когда прямо за бортом поднялось нечто: водяной столб, пузырящийся и текучий, с длинными руками-щупальцами и безликой головой. Странная прозрачная кукла в два человеческих роста, без глаз, рта и носа, слепленная из речной толщи.
Водный элементаль?! Эта зараза уже и такое умеет?..
Щупальца рванули к бортам, толкнули – и, успев ладонью прижать очки к лицу, напоследок тоскливо подумав о дежавю, я полетела в воду.
Тёмная гладь реки сомкнулась над головой, принимая в свои удушающие холодные объятия, тяжёлый плащ, мигом намокнув, потянул ко дну. Я в панике взмахнула одной рукой, пытаясь всплыть, ожидая прикосновения щупальца, которое обовьёт ногу и потащит в глубину, – но вместо этого что-то обвило талию.
Звенящее давление на уши и тело исчезло. Миг спустя я упала на что-то твёрдое и, осознав, что уже не под водой, жадно вдохнула. Открыла глаза: Лод перенёс нас на горный утёс, где когда-то мы обсуждали мой побег – ещё в ту пору, когда на мне был ошейник… а, может, этот утёс был просто очень похож на тот.
Незамедлительно отпустив меня, колдун сел. В одежде, липнущей к телу, с опущенными руками. Пряди мокрых волос скрывали его лицо. Лод молчал, и под тяжестью этого молчания на меня вдруг навалилось осознание, что произошло минуту назад.
Заставив ощутить себя последней сволочью.
Этот поцелуй, мой первый поцелуй – украден. Украден у другой. И несколько часов счастья – тоже.
И, если быть честной, холодный душ от Машки пришёлся как нельзя кстати.
Я приподнялась, дрожа в лёгком ознобе, опираясь на локоть, утопавший в траве.
– Лод…
– Прости, – глухо сказал он. Не поднимая головы, не глядя на меня. – Я поступил низко. Поступил, как подлец.
Все слова, которые я могла бы сказать, так и не сказались.
Падать было больно. Очень больно. Падать с неба, тёплого и солнечного, с заоблачных высот – на землю, веявшую ледяным дыханием зимы. Туда, где мы не были и не будем вместе.
Туда, где наша близость – запрет.
– Ты не должна винить себя. Это моя вина, моя целиком и полностью. Сорвался, поддался безрассудству, сделал то, на что не имел ни малейшего права. Я и на прогулку эту не имел права… не когда я принадлежу другой, – Лод стремительно поднялся на ноги. – Больше я себе подобного не позволю. Можешь не волноваться.
Голос его был холоднее воды, холоднее горного ветра. И я понимала, что холод этот направлен не на меня, что сейчас он презирает себя, и никого больше, но предпочла бы снова умирать от яда, чем ощущать то, что ощутила сейчас.
У всего есть цена, Белоснежка. Ты понимала, на что идёшь, когда соглашалась сбежать с ним. Неэтично, некрасиво, незаконно. Ты получила то, чего в глубине души так давно хотела – возможность на время занять чужое место.
Пришла пора платить.
Я молча приняла протянутую мне ладонь. Встав, позволила снова себя обнять: не так, как обычно, и тем более не так, как в той злополучной лодке – едва-едва касаясь, точно я была стеклянной. И, стоило нам переместиться под горы, приземлившись в лаборатории, почти вырвалась из его рук.
Дальше всё помнилось урывками. Вот я в ванной, с ненавистью срываю мокрое платье. Затем уже сижу в своей постели у камина, переодетая в сухое, закутавшись в одеяло с головой. В какой-то момент поняла, что рядом дрыхнет Бульдог, положив ушастую морду на мои колени, но это не вызывало в душе, медленно выгоравшей после падения, абсолютно никаких чувств.
Хотя, пожалуй, это было кстати: ощущать рядом что-то живое и тёплое. Немного спасало от мертвенного холода, пожиравшего меня изнутри.
…но надежда, так нежно мечтами маня, не подарит нирваны – лишь память огня…
Потом ко мне подошёл Лод; я не замечала и не знала, где он был до того.
– Спасибо за план, – ровно произнёс колдун. – Мы пойдём к лепреконам завтра. Ты со мной?
– Нет, – я так и не посмотрела на него. – Нет, я… пожалуй, на сей раз останусь тут. Думаю, вы и без меня справитесь.
Не знаю, ответил ли он что-нибудь. Может, и ответил. Но следующее, что я помнила, – себя, сидящую в одиночестве и темноте, которую рассеивало только пламя в камине. Умирающее, как эта ночь, как всё то безумие, что она принесла.
Это не должно повториться. Этому надо положить конец.
И я уже знала, как.
А потом я просто сидела, глядя в огонь, чувствуя под пальцами бархатистую шёрстку Бульдога. Безнадёжно считая степени тройки, сбиваясь на миллиардах и начиная заново.
Да только ничто, ничто, ничто не помогало высохнуть моим слезам.
Глава восьмаяВ полшаге стоя от любви[19]
Мортиара из рода Бллойвуг сидела с книгой за столом своего рабочего кабинета. В очаге над золотыми углями нежился котелок с прозрачным зельем цвета сиреневой луны, за узорчатым окном давно уже проснулась столица дроу. Пальцы принцессы размеренно листали одну страницу за другой – и замерли, когда в комнату без стука вошёл Лод.
Он аккуратно, тихо прикрыл за собой дверь. Явно успел поспать: ясный взгляд утратил измождённость, нездоровые тени под глазами почти исчезли. Помедлив, подошёл к столу.
– Морти…
Она повернула голову и посмотрела на колдуна, заставив его замереть.
Посмотрела красными, сухими глазами того, кто очень долго плакал.
– Так больше не может продолжаться, Лод.
Её голос тоже был сух, и колдун, не ответив, молча смотрел на неё. В лице его не проявилось ни стыда, ни вызова, ни растерянности, но по нему было видно: он прекрасно понял, о чём идёт речь.
– Я думала, что выдержу. Что смогу дождаться, когда воцарится мир, и тогда… но я не могу. Всё это заставляет меня чувствовать то, чего я никогда не хотела чувствовать, за что начинаю ненавидеть себя. И я измучилась носить маску, измучилась делать вид, что ничего не изменилось, а скоро это станет заметно всем, и Алье – тоже, – слова её были негромкими, и усталость раскрашивала их осенними, умирающими нотками. – Я приму твою горькую правду. Я поговорю с ним. Объясню ему, что это и моё желание, что по-другому нельзя. Ты его друг, он поймёт, не может не понять, – принцесса взяла колдуна за руку, и в этом жесте читалась мольба. – Я знаю, почему ты не говоришь со мной об этом, я знаю, что Алья не главная причина, но… освободись. Не мучай больше себя и меня. Легче станет всем.
Он не стал ни спрашивать, ни отпираться, ни возражать. Просто опустился на колени подле её кресла и, не отнимая руки, накрыл её ладонь, лежащую поверх его пальцев, своей.
Они оба прекрасно знали, что этот разговор когда-нибудь состоится. И оба были слишком близки, чтобы подбираться к нему окольными путями, пытаясь смягчить удар.
– Ты хочешь сказать, что не будешь мучиться, если я уйду? – мягко спросил Лод, пытаясь поймать взгляд её опущенных глаз. – Не лги. Я слишком хорошо тебя знаю.
Долгое молчание нарушало лишь тихое потрескивание углей да едва слышный звук, с каким лопались пузырьки на сиреневой ряби.
– Зря я допустила всё это, – едва слышно прошептала Морти. – Должна была с самого начала понять… Может, для кого-то это в порядке вещей: муж, с которым лишь делишь ложе, любовник, которому отдаёшь сердце. Но для меня – нет. – Она посмотрела на колдуна, и в этом взгляде наконец прорезалось то, что она чувствовала. – Я много думала, Лод. Ночью, вчера, все эти дни. И поняла, чего хочу. А хочу я исполнить наказ моей матери. Быть верной женой того, кому предназначили мою руку, делать то, что должно. И больше не заставлять никого страдать.
Печаль обесцветила его радужки, когда он разглядел в её глазах хлёсткую боль.
– Я часто думал, почему ты принимаешь игру с лентами… Хотела наказать себя? За то, что не можешь быть той, кем ты хочешь быть, за то, что не можешь разделить чувства того, кто так любит те