иц, летучих мышей и насекомых независимо, но с очень похожим эффектом. Другой пример – глаз: его хрусталик эволюционировал отдельно несколько раз.
По словам Льинаса и Мигеля Томе, вполне разумно представить нервную систему как еще один случай конвергентной эволюции.
Если в природе существует множество нервных систем, то имеющаяся у растений явно одна из них. Если нечто ходит как утка и крякает как утка, то это, скорее всего, утка. Почему бы не назвать это уже нервной системой?
Я поняла, что до эксперимента в затемненном кабинете Гилроя с микроскопом мне было трудно связать все, что я знала о растениях, с реальными экземплярами, которые находились передо мной. Иногда кажется, что теория и реальность далеки друг от друга. Или, другими словами, способности растений оказались невероятными. Я не могла объяснить их ничем из увиденного. Факты подобны радиоволнам или магнитным полюсам: я принимаю их существование, не осознавая материальность. Но наблюдение за движением зеленого света через тело растения многое изменило. Внезапно все это стало очень осязаемым. Я наблюдала, как растение по-своему осознает мое прикосновение.
Все, что связано с жизнью растений, занимало меня на протяжении нескольких лет, и то, что я с таким трудом воспринимала информацию об их выдающихся способностях, казалось мне чем-то катастрофичным, потому что для широкой аудитории это может оказаться вообще запредельным. Можно ли ожидать, что обычные читатели воспримут эту информацию с первого раза, если даже мне потребовалось немало времени, чтобы вникнуть? Я поняла, что часть проблемы заключалась в том, что разрозненные фрагменты знаний были словно обернуты в слои особой защитной материи, языка, который ставит преграды между нами и растениями. Вещи можно начать воспринимать иначе, если назвать сосудистую сеть растения нервной системой. Я вспомнила философа Теофраста и его слова о том, что людям нужны метафоры, которые окажут на них сильное воздействие. Например, если сердцевину дерева назвать сердечной древесиной, будет ли кто-то искать в ней сосуды? Тем не менее это выражение подходит по смыслу: здесь находится нежная плоть, которая поддерживает жизнь дерева. И здесь же есть каналы, по которым проходят электрические сигналы.
Тем не менее загадка электричества в растениях имеет еще один важный аспект: наши ткани и органы также координируются с помощью электрических импульсов, и мы знаем, что конечной точкой для всего этого электричества является мозг. В растениях же такой ощутимой конечной точки нет. При всем том, что мы знаем о динамике восприятия у имеющих мозг существ, отсутствие такой восприимчивости должно означать, что любое электричество, которое генерирует восприятие, должно бессмысленно пульсировать по телу растения, не вызывая ничего, кроме очень локального отклика. Но это не так. Как мы теперь знаем и можем наблюдать благодаря видеозаписям кальциевых волн Саймона Гилроя, растение, которого коснулись в одном месте, ощущает этот стимул во всем теле. По мере того как ответ на прикосновения волной растекается по телу растения, оно приходит к осознанию прикосновения и реагирует на него соответствующим образом.
Осязание – сложная вещь с точки зрения биологии даже для нас. Поиски понимания того, как человеческое тело воспринимает прикосновения на клеточном уровне, все еще находятся в зачаточном состоянии[124]. За последнее время были достигнуты значительные успехи: в 2021 году Нобелевская премия по медицине была присуждена двум исследователям, открывшим механорецепторы для ощущения тепла, холода и прикосновения. Но мы все еще изучаем, как наши тела преобразуют физические сигналы в клеточную информацию, наполненную смыслом, которая может быть передана в мозг. Известно, что в процессах осязания у людей большую роль играют ионные каналы, а теперь мы знаем, что некоторые из этих же ионных каналов могут быть важны и для чувствительности растений.
Для проведения электричества, как мы знаем, необходимы электролиты; люди в качестве электролитов используют в основном ионы калия, а растения – прежде всего ионы кальция. Эта область все еще остается мало исследованной, но благодаря одной из ученых, Элизабет Хасвелл, есть надежда получить некоторые ответы. Биохимик по образованию, она, будучи постдокторантом, заинтересовалась вопросом, на который наука до тех пор не могла ответить: как растение отличает верх от низа – вечно актуальная загадка гравитации, которая может быть разгадана при ее жизни, а может быть и нет. В Вашингтонском университете в Сент-Луисе она возглавила лабораторию, где семь человек занимались поиском механорецепторов, или механизмов, с помощью которых растения преобразуют физические воздействия в клеточную информацию, наполненные смыслом сообщения, передающиеся по всему телу. Другими словами, это именно то, что требуется с точки зрения механики для понимания растениями собственного мира.
Хасвелл не уверена в своей позиции в споре об интеллекте растений. «Мне сложно иметь четкое мнение по этому вопросу, – признается она. – Мне не нравится утверждать, что у растений есть мозг. Мне не нравится принимать за основу механизмы животных: они развивались по-другому, и мы должны подходить к ним иначе». И все же что-то в этом не дает ей покоя. «Я сделала перерыв в карьере: думала, что выработаю свой взгляд, но не вышло».
Она работает на самом микроскопическом уровне: изучает, как отдельные клетки растений превращают механическое давление в химические реакции. Тем не менее она думает о более масштабной картине – том самом черном ящике. «Я подозреваю, что растение реагирует на некоторые из этих стимулов на более высоком уровне, на уровне органа или целого растения», – говорит она. Хасвелл упоминает работы Яффе о том, как венерина мухоловка закрывается только в случае, если в течение определенного времени срабатывают два спусковых волоска. «Они умеют считать, – поясняет ученый. – Если прикоснуться к растениям один раз, в них не произойдут огромные морфологические изменения». Но если прикоснуться повторно, это случится. «Это должно быть какое-то решение, интегрированное во все растение. Все эти факторы должны быть каким-то образом объединены, но я не представляю как».
Видеозапись с кальциевым потоком Гилроя заставила меня вспомнить фильмы о деятельности мозга, о том, как она проявляется свечением. Что касается мозга, у нас есть инструменты, позволяющие наблюдать за электричеством в реальном времени. Было в этом что-то похожее. Я подумала о Хасвелл, Тревавасе и многих других, кто так или иначе задавал себе вопрос: а что, если это все растение целиком? Что, если мы заблуждаемся? Конечно, у растения нет мозга, но что, если все растение – это что-то вроде мозга? Я не могла отделаться от этой мысли. Она была простой, но казалась такой подходящей. А еще она казалась, возможно, очень глупой.
Однажды я, к своему удивлению, задала этот вопрос вслух Элизабет Ван Волкенбург, когда мы сидели в тени величественных старых деревьев в кампусе Вашингтонского университета в Сиэтле, где она сейчас занимает должность декана. Мы говорили о потенциалах действия, о том, куда они направляются, и о том, почему все растение может реагировать на что-то происходящее только в одной его отдаленной части. «Может ли все растение представлять собой что-то вроде мозга?» – спросила я. Она улыбнулась. К тому времени мы проговорили уже почти три часа. У нее оставалось пятнадцать минут. Я приберегла вопрос на последний момент, на тот случай, если она совсем растеряется и прервет беседу. И вот теперь я решилась и наблюдала за ее улыбкой, опасаясь, что выставила себя дурочкой.
Но она слегка склонилась ко мне и понизила голос до шепота. «Думаю, ты права, – сказала она. – Просто я об этом не говорю».
Глава 5Ухом к земле
В тропическом лесу на юго-востоке Кубы наступает ночь, и представитель семейства летучих мышей – длинноязык бесхвостый – в полной темноте на огромной скорости проносится между густыми зарослями, безошибочно прокладывая путь. Его тело c прозрачными крылышками и едва заметным пушком вряд ли весит треть унции[125]. Не тяжелее бумажного самолетика. Летучая мышь испускает короткие импульсы ультразвука и чувствует, как эхо, отражаясь от препятствий, достигает ее огромных, похожих на шакальи, ушей. Когда крошечное млекопитающее меняет наклон крыльев, чтобы просочиться между спутанными лианами, серия щелкающих звуков помогают ему внутренне ориентироваться в пространстве и окружающих объектах.
Внезапно слышится четкий и ясный звук, он повторяется неизменно снова и снова, несмотря на разный угол плоскости крыльев, который меняется каждый раз, когда летучая мышь меняет направление полета. Звук настолько чист и прозрачен, что становится приманкой, маяком в ночи. Приблизившись, летучая мышь обнаруживает лиану, увитую роскошными цветоносами винного оттенка. Их усыпанные пыльцой головки склоняются к красным наполненным нектарникам, похожим на кувшинчики. Летучая мышь разворачивает длинный язык и просовывает мордочку между цветоносами и кувшинчиками. Зависнув в воздухе, она принимается жадно лакать нектар. При этом она не замечает, как на спине оседает пыльца. Прямо над кольцом цветков растет ряд глянцевых листьев, продолговатых и вогнутых, похожих на стоящие вертикально лодочки. Глубокая округлая форма создает одно и то же четкое эхо с разных сторон. Исходящий из одного и того же места звук четко выделяется и достигает слуха движущейся летучей мыши, которая распознает его в акустическом беспорядке леса. Для редкой лозы, опыляемой летучими мышами, разбросанной тут и там по густому растительному ландшафту, выделиться крайне важно.
Маркгравия эвения (Marcgravia evenia)[126], этот отражатель ультразвуковых колебаний, лиана с цветами рубинового оттенка, – вторая лоза, акустически приспособленная для общения с летучими мышами. Первой была цветущая лоза, растущая на окраинах тропических лесов в Центральной Америке. Эта лоза, мукуна холтони (Mucuna holtonii)