о набила на левой руке татуировку в виде крошечной азоллы. У журналистов, которые считаются людьми с широким кругозором и эрудицией, чаще всего всплеск интереса к одной теме так же быстро угасает. Но в моем случае страстная увлеченность захватила меня целиком. У меня вдруг возникли вопросы об этой самой распространенной группе растений, которые просто росли, казалось бы, без всякой шумихи. И они изменили мир. Чего еще я не знала?
Продолжая свои изыскания, я купила и проглотила «Дневник Оахаки», тоненький сборник наблюдений Оливера Сакса во время экспедиции за папоротниками в юго-западную Мексику, куда он отправился с автобусом, полным преданных птеридологов-любителей, членами нью-йоркского отделения Американского общества папоротников. Экспедицию возглавлял в том числе Роббин К. Моран, сорокачетырехлетний смотритель папоротников Нью-Йоркского ботанического сада, который провез энтузиастов по всему штату Оахака. В какой-то момент, после того как они несколько дней колесят по деревням и весям, восхищаются продуктами на рынках, чанами с красной кошенилью и, конечно же, всевозможными печеночниками и папоротниками, у Сакса наступает состояние, которое можно описать только как экстаз. Полуденное солнце печет, его косые лучи падают на высокие стебли кукурузы. Пожилой джентльмен, ботаник и специалист по сельскому хозяйству Оахаки, стоит рядом с кукурузой. Сакс описывает этот сверхъестественный момент – кратчайший миг – всего лишь в половине предложения, но это описание сразу же поразило меня своей правдивостью.
…высокая кукуруза, жаркое солнце, старик – все сливается в единое целое. Это один из тех моментов, который невозможно описать, когда возникает почти сверхъестественное ощущение глубоко прочувствованной реальности. Затем мы спускаемся по тропе к воротам и садимся в автобус – все в каком-то трансе или оцепенении, как будто нам внезапно привиделось священное, но теперь мы вернулись в суету привычных будней.
Ощущение сверхъестественности момента, возвращение в реальность, целостность формы – эти темы пронизывают всю натуралистическую литературу. Не я одна переживала что-то подобное. В романе «Пилигрим в Тинкер-Крик» писательница Энни Диллард испытывает похожие чувства, стоя перед деревом и наблюдая, как свет льется сквозь его ветви. Острое ощущение реальности. Едва она осознает, что произошло, видение исчезает, но остается впечатление от осознания собственной безграничной чуткости, которая проявляется лишь такими вспышками, и моменты такого познания в отличие от тех, что мы переживаем каждый день, можно назвать непосредственным наблюдением за внешним миром.
Читая после работы и ранним утром книги о растениях и увлеченных натуралистах, я стала находить такие моменты повсюду. Из книги Андреи Вульф «Открытие природы», биографии знаменитого натуралиста XIX века Александра фон Гумбольдта, я узнала, что он тоже испытывал такие ощущения. Фон Гумбольдт вслух размышлял о том, почему пребывание на природе порождает в человеке нечто подлинное и истинное. Он писал: «Природа повсюду говорит с человеком голосом, который знаком его душе», «все взаимодействует и влияет друг на друга», и поэтому природа «создает ощущение целостности». В дальнейшем Гумбольдт познакомил европейский интеллектуальный мир с концепцией планеты как живого целого, с климатическими системами и взаимодействующими биологическими и геологическими моделями, образующими «сложную сетчатую ткань». В западной науке это был наиболее ранний проблеск экологического мышления, когда мир природы представлялся как ряд биотических сообществ, каждое из которых воздействует на другое.
Читая работы по ботанике, я испытывала отголоски этого чувства, улавливала проблески некоего целого, которое еще не могла до конца сформулировать. У меня было ощущение, что я вскрываю огромные пробелы в своих знаниях. Сколько времени я провела рядом с растениями, почти ничего о них не зная? Я чувствовала, как постепенно открывается занавес в параллельную вселенную. Я уже знала, что она есть, но еще не понимала, что в ней скрывается.
Я записалась на курс по изучению папоротников в Нью-Йоркском ботаническом саду. Занятия вел не кто иной, как Моран из экспедиции Сакса – мужчина в возрасте старше сорока четырех лет, но все такой же энергичный. (Мне предстояло узнать, что в мире ботаники множество постоянных персонажей, одни дружелюбные, другие не очень, связаны сюжетными линиями.) Мы научились распознавать папоротники, узнали об их базовом строении и о наиболее неординарных видах: воскрешающий папоротник растет на ветвях дубов, а во время засухи может почти полностью обезвоживаться, скукоживаясь до мертвенного хруста. Он способен оставаться в засушенном состоянии более ста лет, а потом полностью восстановиться. Одни древовидные папоротники могут достигать в высоту более шестидесяти пяти футов[8], а другие, как, например, крошечная азолла, представляют собой миниатюрные фабрики по производству удобрений. А еще есть орляк, который вызывает у коров, осмелившихся его съесть, смертельное внутреннее кровотечение. «Невероятно жестокий папоротник», – как сказал Моран.
Я узнала, что папоротники с точки зрения эволюции намного старше цветковых растений. Они появились на свет еще до того, как эволюция создала концепцию семян; папоротники размножаются без них. Несколько дней спустя, читая во время обеденного перерыва о папоротниках с какой-то невероятной одержимостью, я выяснила, что отсутствие у них семян веками приводило европейцев в недоумение. Семена есть во всех растениях, являясь ключом к размножению, – так думали в Средние века. Если невозможно найти семена папоротника, то по логике того времени их просто не видно. А поскольку другая ключевая теория того времени предполагала, что физические характеристики растений подсказывают, как их можно использовать, то люди верили, что, найдя эти невидимые семена, они смогут стать невидимыми.
Гораздо более загадочными оказались сексуальные отношения папоротников. Во-первых, они размножаются не семенами, а спорами. Но вот что самое неожиданное: у них есть плавающие сперматозоиды. Прежде чем вырасти и превратиться в знакомые нам листья, они проживают совершенно отдельную жизнь в качестве гаметофита – крошечного заростка толщиной всего в одну клетку, даже отдаленно не похожего на папоротник, которым он впоследствии станет. На лесной подстилке вы их даже не заметите. Мужская особь папоротника-гаметофита выпускает сперматозоиды, которые плавают в дождевых лужах в поисках яйцеклеток женской особи папоротника-гаметофита, чтобы оплодотворить их. Сперматозоиды папоротника по форме напоминают крошечные штопоры и являются выносливыми спортсменами – они способны плавать до шестидесяти минут. За их движением можно наблюдать под микроскопом.
Сперматозоиды как таковые – не самое удивительное в размножении папоротников. В 2018 году, в самом начале моего увлечения, появились исследования, свидетельствующие о том, что папоротники конкурируют с другими собратьями, выделяя гормон, который заставляет сперматозоиды соседних видов папоротников замедляться. Это приводит к тому, что выживает меньше представителей этого вида, поэтому папоротник-саботажник может получить больше дефицитных ресурсов, будь то вода, солнечный свет или почва.
Ученые только начали осмысливать этот факт. «Это совершенно новое явление», – сказал мне по телефону Эрик Шуттпельц, ботаник-исследователь из Национального музея естественной истории в Вашингтоне. Очевидно, что вредительство в отношении сперматозоидов – это передний край науки о папоротниках. «Мы знаем, что дело в растительном гормоне, но не знаем, как он действует», – пояснил ученый. Как папоротник узнает, что находится рядом с конкурентом? Как он вычисляет, когда выпустить вредоносный гормон? И в том же месяце исследователь папоротников из Колгейтского университета представил на конференции по ботанике раннюю статью об этом явлении.
Мне нужно время, чтобы это осмыслить: одни папоротники могут дистанционно вмешиваться в сперму других. В этих действиях растения есть что-то непристойное. Я начала понимать, что имеет в виду Моран. Это также казалось удивительно гениальным. Что еще могут делать растения?
Задавшись этим вопросом, я начала настраивать фокус внимания на относительно молодую область науки о растениях – поведение. Я обнаружила, что анонсы новых исследований пестрят статьями о поведении растений. Для моего разума открывались ворота, сквозь которые мне предстояло пройти: то, что растения вообще могут себя как-то вести, все еще казалось чем-то сказочным. Но несколько статей, которые я обнаружила, еще больше расширили границы этой концепции: ученые предположили, что растения могут обладать интеллектом. Я отнеслась к этому, с одной стороны, с любопытством, а с другой – со скепсисом. И не только я. Как выяснилось, предположение о наличии у растений интеллекта недавно стало причиной полномасштабной войны.
Я оказалась в этом уголке научного мира в удивительно интересное время. За последние полтора десятилетия возрождение исследований о поведении растений принесло ботанике бесчисленное множество новых открытий – более чем через сорок лет после того, как один легкомысленный бестселлер едва не погубил эту область навсегда. «Тайная жизнь растений», опубликованная в 1973 году, захватила воображение мирового сообщества. Книга Питера Томпкинса и Кристофера Берда представляла собой смесь реальных научных данных, сомнительных экспериментов и ненаучных прогнозов. В одной из глав Томпкинс и Берд предположили, что растения могут чувствовать и слышать и что они предпочитают Бетховена рок-н-роллу. В другой – бывший агент ЦРУ по имени Клив Бэкстер подключил детектор лжи к своему комнатному растению и представил, что оно охвачено огнем. Игла полиграфа заметалась, что означало всплеск электрической активности у растения. Считалось, что у людей такие показатели указывают на стресс. По мнению Бэкстера, растение реагировало на его мысли. Это означало, что оно не только обладает сознанием, но и умеет читать мысли.