Пиколл начал покрывать маленькие черные бусинки на палочках неуловимыми соединениями, чтобы проверить, привлекут ли они ос без муляжа. Это сработало как чары, доказав, что волшебным трюком оказалась химия, а не визуальный обман. «Конечно, остается загадкой, как с точки зрения эволюции орхидеи могут перехватывать и принимать частные коммуникационные сигналы своих ос-опылителей таким точным способом, – говорит Пиколл. – Трудно представить себе более тонко настроенную совместную эволюционную систему растений и насекомых».
Но, слушая его речь, я также задавалась вопросом, чего в этой истории не хватает. Это, конечно, похоже на сексуальный обман, но что, если оса знала об этой уловке и подыгрывала? Наташа Майерс, антрополог из Йоркского университета, и Карла Хустак, изучающая историю науки в Университете Торонто, предлагают иной взгляд на отношения между орхидеей и осой[191]. Тела орхидеи и насекомого, как заметил еще Чарльз Дарвин в 1862 году, точно подогнаны друг к другу, что является самой совершенной адаптацией в природе[192]. Но он все равно считал это, по сути, обманом: раз насекомое не получает от этой встречи никаких репродуктивных преимуществ, значит, орхидея его обманывает. Но Майерс и Хустак задаются вопросом, может ли это оказаться чем-то другим? Возможно, что-то иное, чем дарвиновская теория выживания сильнейших? Они предполагают, что между насекомым и орхидеей происходит своего рода флирт, межвидовой танец, в котором обе стороны принимают соглашение и с удовольствием его выполняют. Возможно, эти встречи являются доказательством другого типа экологического устройства, где «удовольствие, игра или импровизация внутри, или между видами» являются нормой. Можно ли сказать, что оса, по сути, «предается удовольствиям псевдокопуляции»[193]?
Это может показаться натяжкой, но Дарвин проводил опыты с орхидеями у себя дома, участвуя в своего рода мультисенсорном эксперименте: тыкал, теребил и проглаживал части орхидеи пальцем, прядью волос и другими инструментами, чтобы проверить, сможет ли он вызвать такую же реакцию, как в случае с насекомыми, заставляя орхидеи высыпать пыльцу из мешочков.
По сути, он провел много времени, играя в очень возбужденных ос. Он описал орхидеи как цветы, обладающие собственной чувственной привязанностью к определенным видам прикосновений, очевидной даже для него, человека. Майерс и Хустак спрашивают, могут ли эти отношения рассматриваться как взаимное увлечение, при котором и орхидея, и опылитель получают взаимное удовлетворение? Дарвин, в конце концов, говорил о природе как о «заросшем береге», «неразрывной сети родственных связей»[194] между видами, которые принимают активное участие в жизни друг друга. Возможно, здесь есть место для другого, менее антагонистического, более интимного прочтения участия растений в жизни других существ.
Следует также сказать, что, согласно исследованиям, эти орхидеи, как правило, слегка несовершенны в своей химической мимикрии, они тонко изменяют некоторые части химического состава, чтобы стать убедительными, но не абсолютно неотличимыми от настоящих ос[195]. В этом есть смысл: только представим, что орхидеи в попытках завлечь осиных самцов превзошли самок насекомых, тогда очарованные особи мужского пола вообще не стали бы вступать в связь с настоящей самкой осы. Так орхидеи рискуют потерять своего опылителя. Интересно, что думает обо всем этом оса, которая, заметив несоответствие, все равно решает спариться с цветком.
В книге «Голос земли» (Braiding Sweetgrass) Робин Уолл Киммерер, ботаник и член племени североамериканских индейцев потаватоми, рассказывает о том, как в юности ей очень хотелось узнать, почему астры и золотарник обычно цветут вместе в сентябре[196]. Пылающий желтый золотарник рядом с королевскими фиолетовыми астрами создавал пьянящую визуальную динамику. Почему, хотела она знать, они так красивы? Она выросла в индейском племени, в языке которого нет различий в местоимениях для обозначения людей и существ, не принадлежащих к человеческому роду, как, например, в английском, так что еще в детстве привыкла относиться к ним как к равным. Когда она в 1970-х годах поступила в университет, ее преподаватель, казалось, все силы бросил на то, чтобы выбить из нее эту мысль. Ей сказали, что кафедра ботаники не место для поисков ответов на вопросы о красоте. Красота – понятие субъективное, а не объективное, и поэтому не может быть подходящим направлением для науки. Чтобы добиться от растений научных ответов, они должны быть объектами, а не субъектами.
Но, как поняла Киммерер, для науки коренных народов этот вопрос как раз был вполне приемлем. Позже, получив докторскую степень и должность преподавателя на кафедре ботаники, она побывала на собрании коренных старейшин, где женщина из племени навахо часами рассказывала о растениях и их предпочтениях: о том, рядом с кем они любят расти, почему они так красивы. Она не упоминала астры и золотарник, но «ее слова были как ароматические нюхательные соли». Киммерер говорит, что тогда буквально пробудилась из сна научного абсолютизма, в котором к тому времени провела столько лет. Она вернулась к своему первоначальному вопросу. Когда ученые хотят определить, насколько живому существу комфортно находиться в том или ином месте, то обычно оценивают результаты размножения. Так что если бы астры и золотарник действительно получали пользу от совместного произрастания, если бы вся эта красота имела какую-то цель, то, вероятно, их размножение шло бы активнее, когда они растут вместе, а не поодиночке. Поскольку размножение астр и золотарника зависит от опыления, она решила изучить поведение пчел.
На цветовом круге желтый и фиолетовый находятся в диаметральной противоположности и производят взаимный визуальный эффект – наши глаза реагируют сильнее, когда желтый и фиолетовый находятся вместе, чем на любой из цветов по отдельности.
Возможно, подумала она, эти цвета оказывают такое же воздействие на пчел. Все цветы, по сути, являются рекламными щитами, привлекающими опылителей. Чем ярче реклама, тем больше пчел к ней прилетает.
У пчел зрительный спектр гораздо шире, чем у нас, и они способны видеть цвета, которые нам недоступны.
Многие цветы имеют полосатую окраску, напоминающую посадочные полосы или мишени, которые видят только пчелы.
Но когда речь заходит об астрах и золотарнике, оказывается, что и мы, и пчелы видим практически одно и то же. Они тоже видят ослепительное сочетание пурпурного и желтого цветов. Когда Киммерер проверила свою гипотезу о том, что астры и золотарник должны расти вместе по какой-то причине, связанной с пчелами, она обнаружила, что цветы привлекают больше опылителей, когда растут вместе, чем по отдельности. На совместные участки прилетало больше пчел, чем на те, где росли только золотарники или только астры. Визуальная картина пчел чем-то привлекала, так же как Киммерер. Она пришла к выводу, что их красота была создана специально. Наше субъективное чувство красоты может рассказать нам нечто правдивое о намерениях растений.
Красота почти всегда форма коммуникации. Так она предлагает: выбери меня. Эстетические предпочтения проявляются во всем животном мире; животных привлекает то, что они воспринимают как красивое. Неудивительно, что растения тоже используют красоту в этих целях. Цветы эволюционировали, чтобы стать красивыми для животных[197]. Изначально большинство наземных растений полагались на ветер, который переносил их пыльцевые зерна от одного растения к другому. Но со временем наземные животные начали питаться богатой белком пыльцой растений. Пасущиеся животные переносили часть пыльцы с цветка на цветок, завершая оплодотворение гораздо более эффективным и аккуратным способом, чем это мог сделать ветер. Вскоре растения начали превращать некоторые из своих листьев в маленькие разноцветные флажки – ранние лепестки, чтобы лучше направлять животных к месту нахождения пыльцы. Эти лепестки приобретали все более сложные цвета и формы, в конечном итоге превращаясь в символы, видимые специфическим анатомическим глазом опылителя. Картину дополняли нектар и цветочные ароматы. Из этих заманчивых конфигураций и возникли цветы, которые в гонке за привлечение существ со все более сложной анатомией глаза и все более взыскательными эстетическими вкусами довели себя до эстетических крайностей[198]. Красота цветов теперь ясно говорит даже с нами.
Мы знаем, что уникальные биохимические таланты (способности) растений делают их жизнеспособными, хорошо защищают от хищников и удовлетворяют их потребности изощренными и явными способами. При этом они не всегда придерживаются того, что европейская чувствительность называет «естественным порядком вещей». Они не привязаны к своему виду или даже к какому-то четко определенному полу. В конце концов, орхидея размножается с помощью секса с осой. Некоторые растения, как осины или одуванчики, почти исключительно клонируют себя, другие же в дополнение к этому иногда занимаются сексом, как, например, земляника. Многие растения бисексуальны: мужские и женские половые органы располагаются на одном цветке (в анатомии растений такие цветки носят интригующее название «идеальные»). Древнее дерево гинкго может спонтанно менять пол у части своего тела[199], создавая женскую ветвь на мужском дереве. Это один из старейших видов деревьев, с которыми мы живем бок о бок, сохранившийся на протяжении сотен миллионов лет и упорно выживавший со времен динозавров. Возможно, именно половая изменчивость подарила ему удивительную устойчивость, несмотря на все испытания прошедших тысячелетий.